После первого боя гарнизон поредел. О пополнении не приходилось и думать, все надежды - на оставшихся в живых. Но защитники Орлиных скал не падали духом. "Гарнизон уменьшился, зато силы наши увеличились!"- говорил командир. И это было верно: вместо одного пулемета стало три, в глубине скал наготове трофейные минометы. Корректировать огонь теперь можно по телефону. Солдаты подобрали на поле боя все, что могло пригодиться для обороны перевала. На кухне появились походные термосы. Наталка обзавелась медикаментами. А Донцов наконец-то обулся в добротные яловые сапоги.
Обходя гарнизон, Головеня увидел странно одетого солдата: мундир и пилотка его были почему-то вывернуты подкладкой вверх. Заметив лейтенанта, солдат заулыбался, подбежал.
- Убийвовк? - удивился Головеня.
- Так точно! Ось я вэрнувся… Разрешите доложить?
- Постой, как же это?
- Та всэ просто, товарищ лейтенант. Мы там у них, як нимци, булы. А шкуру я вжэ тут вывэрнув, шоб свои не кокнулы: так всэ-такы не ясно, чи я нимыць, чи грэк.
В таком же одеянии заявился и Якимович.
Они принесли с собой килограммов тридцать тола, который добыли на заминированном мосту. Трудно было проникнуть в район моста, но бойцы переоделись в форму убитых ими немецких саперов и сняли часового. Пока Якимович собирал тол в мешок, Убийвовк исправно караулил мост.
Головеня радовался, что солдаты благополучно вернулись и теперь станут в строй, на место погибших. Но его волновала судьба Виноградова, командира минометного расчета. Где он? Что с ним?
- Трудно сказать, товарищ лейтенант, - пожал плечами Якимович.
Нагруженные толом и карабинами, которые "отшукали", как сказал Убийвовк, все трое возвращались в Орлиные скалы. Вечером, выйдя на тропу, они неожиданно нагнали гитлеровскую колонну. Надо было спасаться. Убийвовк и Якимович запрятались в чащу и подождали, пока колонна удалится. Потом вышли на тропу, стали ждать Виноградова, а он так и не появился. Погибнуть не мог, попасть в плен - тоже. Скорее всего - заблудился. Не дождавшись, Убийвовк и Якимович повернули на дедову тропу и вот пришли. А Виноградова и тут нет…
Выслушав объяснения солдат, командир, все еще прихрамывая, пошел на огневые. И только начал подниматься по каменистой тропе, как услышал зов подбегающего Егорки.
- Что случилось? - остановился Головеня.
- Так что, - переводя дыхание, заторопился мальчик, - на кухне немец вроде русского!
Лейтенант рассмеялся:
- Что, что?
- Ну, он русский, а сам - как немец!
Пришлось вернуться.
"Немец вроде русского" сидел на камне, закинув ногу на ногу, болтал о чем-то с Наталкой и курил черную сигару. Увидев лейтенанта, он вскочил и приложил руку к лакированному козырьку фуражки:
- Ваше приказание выполнено! Все в порядке!
Серьезное лицо лейтенанта расплылось в улыбке. Он крепко сжал Виноградова в объятиях. Смущенный Егорка стоял в стороне и думал: "Разве тут не обознаешься? Ведь он, Виноградов, что артист: то в бабской кофте явился, а то вон в какого Гитлера вырядился!.."
На Виноградове был новый офицерский мундир с плетеными погонами. В петлице - три цветные орденские ленточки. На ногах - высокие хромовые сапоги.
- Шутки шутками, а свои могли пришибить, - заметил лейтенант, присаживаясь рядом.
- Меня? - удивился Виноградов. - Что вы? Я же ползком, с тыла… А бдительность у нас, прямо скажу, не совсем.
Командир нахмурился: насчет бдительности Виноградов прав, южный подход к скалам почти открыт. Но где взять людей, кого туда поставить? Так мало осталось бойцов…
- Старика, значит, убили?
- Пять человек потеряли, - вздохнул Головеня.
Оба замолчали.
- Да, совсем было забыл, - спохватился Виноградов и вытащил из-за голенища "Правду". - Там с самолета сбрасывали…
Лейтенант схватил газету: он, как и многие, давно уже ничего не читал. Пробежал глазами сводку Совинформбюро, хмуро задумался: немцы у Сталинграда… Подозвал Донцова, велел почитать газету солдатам:
- Пусть знают, как тяжело Родине, - и, помолчав, добавил: - Знаешь, Донцов, будь-ка ты вроде комиссара. Куда тебе теперь с одной рукой?
У Донцова загорелись глаза. Он и сам думал, чем бы заняться: нельзя же с утра до вечера лежать в пещере и смотреть на раненую руку. Окрыленный словами командира, Степан не пошел, а побежал.
- Значит, чуть не пропал? - снова спросил лейтенант у Виноградова.
- Было, - заулыбался тот. - Попал, понимаете, в затруднение. Неприятно, конечно: один остался. А тут их колонна движется. Эх, думаю, неужели я не солдат? Выполз на тропу, и - чап, чап, нагнал колонну, в хвосте пристроился. Сам в ихней форме - чем не "эдельвейс"? Топаю, лишь бы до поворота добраться. Светать начнет - шмыгну в кусты и поминай как звали! Но тут, понимаете, колонна, как на грех, остановилась. Солдаты коней, мулов развьючивают, на землю тюки летят. Присел я и кумекаю: дальше идти мне с ними не сподручно, надо прощаться. Думаю так, а сам запал вставил, связку гранат подготовил. Прощаться так прощаться: размахнулся - и в самую гущу!..
- Постой, а нас все-таки могут обойти?
- Что вы, товарищ лейтенант!
- Мало у нас людей, - еще раз с горечью произнес Головеня. - Послать бы кого за подмогой, может, партизаны где есть в горах. Или такие же, как мы, отставшие. Привести бы сюда…
- А что, я схожу! - с готовностью предложил Виноградов.
- Ты тут нужен: у нас же теперь и минометы есть.
- Верно. А может, Якимовича послать? Парень башковитый.
Час спустя Якимович покинул гарнизон и скоро скрылся в ущелье.
А лейтенант отвел Виноградова в низину, где стояли два трофейных миномета, и тут же назначил его командиром батареи.
Виноградов сразу взялся за дело.
К минометчикам пришел Донцов: его, артиллериста, привлекала военная техника. Минометы хоть и трубы без всяких нарезов, а все-таки сила! Степан начал выспрашивать у Виноградова тонкости минометного дела и тут же, на практике, закреплял их. Через час он уже знал устройство миномета и умел стрелять из него. Это настолько понравилось Донцову, что он даже ночевать остался на батарее.
После смерти деда Наталка стала молчаливой, подавленной. Хоть и старалась не плакать, а все равно будто свет померк в ее глазах.
Горевал и Егорка. Думы о дедусе сливались у него с думами о матери, оставшейся там, где теперь враги. Мальчик не хотел, чтобы его видели плачущим, но слезы сами навертывались на глаза. В такие минуты он торопился к самому близкому человеку, к Наталке, и только тут давал исход своему горю. И девушка не пыталась успокаивать его: пусть выплачется, потом будет легче.
А Головеня с нетерпением ждал возвращения Якимовича.
Тот вернулся в Орлиные скалы на следующий день, к вечеру. Проголодавшийся, усталый, еле передвигая ноги, он поднялся на огневые и, увидев командира, начал докладывать о выполнении задания.
Якимович шел без отдыха почти весь день, зорко всматриваясь, нет ли кого в ущелье, не покажется ли кто из-за скалы. Но как ни напрягал зрение, все было тщетно. Лишь изредка, нарушив тишину, пролетит птица, покатится камешек из-под ног. И опять - ни звука…
Ближе к вечеру Якимович подался на гребень перевала и присел отдохнуть. И вдруг внизу, за речкой, увидел человека. Вот он спускается по крутому склону, тянется к воде. У Якимовича было на редкость острое зрение, но и он не мог различить, что это за человек: военный или штатский. В руках у него то ли палка, то ли винтовка. "Может, партизан?" - подумал солдат и, сложив ладони рупором, закричал изо всех сил. Но тот, внизу, не услышал. Балансируя, он перешел по камням, торчащим из воды, через речку и скрылся в расщелине.
Обо всем этом Якимович подробно рассказал теперь командиру.
- А больше никого не видел, - добавил он. - Ни живой души нет.
Отпустив солдата, Головеня еще долго сидел один и думал. Ему не верилось, что в горах никого нет. Если там, у речки, ходил человек, значит, дальше, за речкой, наверняка есть партизаны или какая-то военная часть. В крайнем случае группы солдат, бежавших в горы из плена или окружения. Как же связаться с ними?
Но, с другой стороны, неужели те, кто пришел в горы раньше, остановятся на полпути? Какой смысл? Они, конечно, пойдут до Сухуми, где наверняка формируются части, которые снова вернутся на перевал. Кто знает, может, такие части уже идут сюда, чтобы встретить и остановить врага, не допустить его до перевала. Может, и ему, Головене, надо было поступить так же? Но нет, он поступил правильно: пока подтянутся наши войска, гарнизон Орлиных скал будет держать перевал на замке.
Глава тридцать первая
Командир вошел в пещеру, поздоровался с ранеными и присел на краешек травяной постели, рядом с лежащим на ней солдатом.
- Как рука? - спросил он.
- Хорошо, товарищ лейтенант.
- Где же хорошо, если не поднимается…
- Думаю, скоро заживет, - солдат попробовал улыбнуться.
Лейтенант наклонился к нему, заговорил почти шепотом:
- Вы с Зубовым, кажется, дружили?
Солдат растерянно поморгал глазами:
- Нет, какая дружба… Он все выпытывал у меня, а я ничего…
- Что выпытывал?
- Разное, товарищ лейтенант: и сколько служу, и за что в штрафную попал. Ну, опять же про вас спрашивал…
- Да, упустили, - хмурясь, произнес Головеня. - И моя вина в этом немалая: не сумел разгадать негодяя.
Крупенков приподнялся на локте здоровой руки:
- Виноват я, товарищ лейтенант. Мне б тогда из штрафной к вам вернуться. Я так и думал, да интендант в штабе: "На склад его!" Так и послали на склад. А наше дело солдатское: что прикажут, то и выполняй.
- Я вас не виню, товарищ Крупенков. Вы искупили вину кровью. Давайте о другом потолкуем: как воевать дальше будем? Кстати, расскажите, как Зубов предлагал бежать?
- Нет, он прямо не говорил.
- А как говорил?
- Он просто мысли такие высказывал, будто все мы погибнем в этих скалах. И выходило, что…
- Надо бежать? - подхватил Головеня.
- Вроде так…
- Почему же вы раньше не сказали?
- А кто ж его знал? Думал, так просто болтает.
- Да-а, - протянул лейтенант. И, опять наклонившись к солдату, спросил: - А как вы лично думаете: почему все-таки он бежал?
Крупенков ответил не сразу. Заворочался на постели, наморщил лоб, наконец заговорил, с трудом подбирая слова:
- Что ж, я лично… Лично я думаю, товарищ лейтенант, что Зубов этот какой-то странный… Разве его поймешь?.. Не такой он, как все…
Эта оценка совпала с мнением командира. И Наталка так же отзывалась о Зубове. И сам Головеня замечал странности его. Зубов много рассказывал о себе, но в этих рассказах слышалось что-то ненастоящее, неискреннее. Разговаривая, Зубов все время отводил глаза в сторону, словно боялся, чтобы ему заглянули не в душу.
Лейтенант обвинял себя в том, что не уделил внимания безобразному поступку Зубова, о котором сообщила Наташа. Надо было прижать его покрепче, допросить хорошенько, да времени для этого не было ни минуты свободной. А в результате - покушение на Крупенкова и побег. Неужели этот прохвост испугался трудностей, струсил и сбежал? Но тут же появлялась другая мысль: если он трус, то как же решился уйти в горы, где легко заблудиться, погибнуть от голода? Надо поговорить с солдатами…
После обеда состоялось собрание.
Солдаты явились на него все, за исключением наблюдателей. Расселись под скалой, собранные, строгие, и приготовились слушать.
- Товарищи! - обращаясь к ним, начал Головеня. - Среди нас жил, ел наш хлеб, дышал с нами одним воздухом подлый предатель…
Бойцы удивленно переглянулись: многие еще ничего не знали.
- Мы истекали кровью, думали лишь о том, чтобы не пропустить врага, а Зубов оставил пулемет и позорно бежал с поля боя!
Новость поразила всех, а лейтенант продолжал:
- Мы виноваты, что упустили его. И прежде всего виноват я, ваш командир.
Он посмотрел на суровые лица воинов, заговорил громче, резче:
- Враг у стен Сталинграда. Он замышляет снова идти на Москву. Мы с вами далеко от фронта, но и у нас тут фронт. Мы уже разгромили вражеский взвод. Около сорока фашистов никогда не попадут в Сухуми. Не бывать им ни в Москве, ни в Сталинграде! Может статься, нам будет еще труднее, но мы с вами советские люди и готовы преодолеть любые трудности. Здесь враги не пройдут! За нами Родина, и мы защитим ее!
Когда лейтенант начал перечислять захваченные в бою трофеи, солдаты заметно оживились. Восторженно они встретили сообщение, что минометная батарея готова открыть огонь по фашистам.
- А теперь слово предоставим комиссару, - сказал в заключение Головеня.
Солдаты переглянулись, не понимая, о ком он говорит, и только теперь увидели, что с земли поднимается смущенный Донцов. Прижимая раненую руку к груди, Степан окинул суровым взглядом товарищей и сразу заговорил внушительным басом:
- Здесь наша земля, наш дом. Мы здесь хозяева, а они - воры. Они крадутся, дрожа за свою шкуру, идут на ощупь, вслепую, а мы все видим, мы спокойны! Мы сидим в своем доме и поджидаем их!
Солдаты удивились его складной речи. А он продолжал:
- Нам хорошо известны все углы в своем доме, все тропки в нашем саду. И как бы враг ни ухитрялся, ему не удастся застичь нас врасплох. Мы - настороже! Рано или поздно вор попадется в руки хозяина!
Потом говорили солдаты. Они клялись стоять насмерть, сражаться до последней капли крови.
После собрания всем стало как-то легче, свободнее. Будто и ничего особенного не произошло, а многое прояснилось. Лучше и думалось, и чувствовалось, и дышалось.
Глава тридцать вторая
Батальон, сформированный у Черного моря, восьмые сутки пробирался на север. Перед ним стояла боевая задача: закрыть перевал. Батальон растянулся по тропе на добрый километр. Головное подразделение вышло на широкую светлую поляну, окаймленную высокими чинарами. Поляна походила на огромную площадь, выстланную каменными плитами, сквозь которые не могла пробиться растительность. Лишь кое-где из трещин выглядывал карликовый вереск, похожий на мох. Рассматривая поляну, солдаты дивились такому мастерству природы. Казалось, эта гладкая, ровная поляна образовалась не сама по себе, а здесь веками трудился человек.
В мирное время на этой поляне приземлялись самолеты. С них высаживались геологи, направлявшиеся на разведку в горы, врачи, чтобы оказать помощь заболевшим чабанам. С этого природного аэродрома уходили с рюкзаками за спиной ветеринары, унося по тропкам лекарства для отгонного скота.
Подразделение расположилось на опушке: приближалось время обеда. Повара развели костер, нашли воду, и скоро в походных котлах заклокотал плов. В эти минуты появился самолет. Он развернулся над самой поляной, снизился, сделал круг, как бы собираясь сесть, но скоро опять взмыл ввысь и ушел на север. Все отчетливо разглядели гитлеровские кресты на его крыльях.
Шагая по тропке, Зубов тоже увидел и узнал фашистского разведчика. Какой от него прок? Летает их много, да толку мало. Давно бы пора на Южный Кавказ!
Зубов шел не торопясь, зная, что за ним не может быть погони. Боялся одного: заградительных отрядов. Ведь Хардер говорил, что такие советские отряды наверняка могут быть в горах.
Тропа уводила все дальше в глубь гор. Она огибала многочисленные серые скалы, похожие на те, из которых он выбрался недавно. Преодолевая подъемы, Зубов тяжело дышал. Но не останавливался, старался поскорее взобраться на гребень, чтобы глянуть вперед, где могла таиться опасность. Два часа назад он радировал Хардеру о численности солдат в Орлиных скалах и теперь представлял себе, как Хардер смеется над русскими безумцами, засевшими в горах. Вся армия бежит, а тут храбрецы нашлись! Ничего, бежали с Дона, побегут и с гор!..
Вечерело. Зубов устал, а вокруг, как назло, ни одного подходящего места для ночлега. Хватаясь за кусты, он рвался вперед. Вот еще усилие - и вершина: дальше открылась поляна. Здесь, на хребте, еще светло, а внизу уже сумерки. Деревья на глазах меняют окраску - из зеленых становятся серыми. Надо спешить: тропа так крута, что, того и гляди, сорвешься. Хватаясь руками за ветки кустов, Зубов устремился под гору.
Из ущелья тянется густой белесый туман, заливает поляну, словно молоком. Туман поднимается все выше, заволакивает тропу. Идти дальше нет смысла. Зачем рисковать? Зубов сворачивает к дереву, похожему на ель, и, грузный, неуклюжий как медведь, взбирается на него. Примостился на ветке, вытащил нож из кармана, обрубил один, другой сук, уложил их крест-накрест - так хоть сидеть можно.
С поляны потянуло холодом. Откуда-то справа донесся вой шакалов, но скоро визгливые голоса их стали затихать, удаляться.
Наступила глубокая тишина. Хотелось спать. Но разве можно уснуть? Зубов пробует отогнать дремоту думами о самом страшном, щиплет себя за нос, за щеки: не дай бог уснешь - и загремишь с верхотуры!
На рассвете спустился вниз, разостлал палатку, оперся спиной о камень и, держа наготове пистолет, устало закрыл глаза. Но что это, где он? За ним бежит широкоплечий грузин с винтовкой в руках. Неужели Пруидзе? Он! И с ним Крупенков! Зубов даже закричал от ужаса, вскочил на ноги- никого нет, померещилось, будь оно неладно!
Нет больше и белого тумана, а поляна совсем близко. Но это только так кажется. На самом деле до нее часа два ходьбы. Тропа виляет из стороны в сторону, огибает встающие на пути скалы, пропадает и появляется опять. Горы опротивели Зубову, хотя он и считал себя жителем гор. Особенно плохо спускаться: ноги подламываются, вот-вот сорвешься. Надо поосторожнее двигаться, иначе - в лепешку…
Гул самолета снова разрезал воздух. Зубов всматривается в клочок неба между кронами чинар, но ничего не видит. А гул нарастает, и уже слышно, как с протяжным воем работает мотор. Кажется, будто гул доносится не с неба, а оттуда, с поляны. Так или иначе, а самолет для него не опасен: в эти дни русские не станут летать над горами, им не до того. Летают немцы.
…Подразделение, ночевавшее на опушке, поднялось по тревоге. Солдаты опять увидели самолет. Сделав круг, он снизился и как бы завис над поляной. От самолета отделился один комок, второй, третий… Парашютисты!
Зубов тоже увидел парашютистов и обрадовался: такие же агенты, как и он сам! Стоит назвать пароль, и все в порядке. Опираясь на палку, вырезанную в лесу, он обошел черную, обожженную скалу и заспешил еще быстрее, стараясь не терять узкую тропу из виду. Тропа делает повороты, петли, огибает поваленные бурей деревья, через которые не перелезть. Наконец выравнивается, и впереди открывается огромная поляна.
Только вступил на нее, как сзади, в кустах, услышал чей-то говор. Не помня себя от страха, бросился назад в заросли, но и там какие-то люди… Зубов шарахается в сторону, бежит, сам не зная куда, задыхается, падает, как затравленный зверь. А солдаты уже окружили его - суровые, не верящие, не признающие, и высокий сержант с автоматом в руках приказывает, рубя слова:
- Встать! Руки вверх! Обыскать его! Где парашют?
И потом:
- Ведите к командиру. Видать птицу по полету!