- Ну, теперь понимаешь? - с хитринкой заговорил Донцов и начал укладывать жерди рядом, на полметра одну от другой.
- Носилки! - воскликнул Вано.
- Вот именно. А то заладил - "винтовка", "винтовка"…
Жерди связали липовой корой, переплели прутьями, наложили сверху травы.
- Теперь хоть на край света донесем! - заявили бойцы, опуская носилки перед командиром.
Тропа извивалась среди березок, как змея. Березки кончились - и она выпрямилась, стрельнула по склону между карагачами и вековыми липами. Выйдя на взгорок, солдаты очутились на каменистой поляне, где никогда не росли деревья. В глаза снова глянуло солнце. В небе неожиданно послышался нарастающий шум. Солдаты опустили носилки, насторожились. Над ними, чуть не задевая деревья, бешено пронесся "мессершмитт".
- Шакал! - выругался вслед ему Пруидзе.
- И тут, сволочи, рыщут, - слабым голосом подхватил лейтенант.
- Лезут, гады, - угрюмо добавил Донцов.
Тропа становилась все уже. Местами на мягкой почве видны были отпечатки конских подков. "Может, наши, а может, и фашистские разъезды", - думал Степан.
На смену карагачам и липам появились хвойные деревья.
Донцову почему-то не верилось, что это уже Кавказ. Он полагал, что на Кавказе все должно быть иное, чем в Средней России. А тут такие же липы, как под Белгородом, такие же ромашки цветут на полянах, желтеют молодые одуванчики…
- А говорили: чинары, эвкалипты, - усомнился он.
- Будет, все будет, - отозвался Вано. - И горы настоящие, и водопады. Весь Кавказ тебе покажу. Нет, не покажу - отдам. Бери, друг!
Головеня больше молчал. С болью думал он о том, что в лучшем случае останется хромым, как земляк Горшеня, вернувшийся с гражданской войны инвалидом. А ведь может быть и хуже. Начнется гангрена… Или они не дойдут до Сухуми…
И вдруг, уже в который раз, ему мерещится страшный образ женщины с выкатившимися на лоб глазами… Где он ее видел? На Украине? Да нет же. Это было в городе Целина. Войска покидали этот небольшой городок: по улицам неслись повозки, брички, автомашины. Танков, орудий почти не было: их потеряли в боях… Он, артиллерист, как и многие, уходил пешком. Над городком повисли бомбардировщики. С грохотом рвались бомбы. Рядом, словно живая, вдруг поднялась в воздух крыша дома. Мгновение - и на землю полетели стропила, куски черепицы. И тут она…
- Ты жив, Григорий? Тебя не убили?
Он остановился, не понимая, а женщина бросилась к нему, сверкая белками глаз, и тут же в испуге отскочила назад:
- Бежишь? Меня бросаешь?
Что он мог ответить этой чужой женщине? Отступал ведь не только он сам, отступали полки, дивизии - отступала вся армия… А женщина, отчаянно потрясая кулаками над головой, продолжала кричать на всю улицу:
- Бросаешь старую мать?! Утекаешь?!
Потом люди рассказывали: у нее погиб сын и она сошла с ума.
Никогда не забыть ее лейтенанту Головене.
…Впереди, на тропе, показался человек: сидит на камне и курит. Увидел подходивших, встал. С виду - солдат-фронтовик.
- Здорово, братки! - обрадованно произнес он.
А рассмотрев офицера на носилках, тише добавил:
- Здравия желаю, товарищ начальник!
Лицо солдата казалось спокойным, хотя вид у него был жалкий. Из одного сапога выглядывала портянка, другой обмотан проволокой. Коленки выцветших брюк заштопаны суровой ниткой. Выше локтя сквозь прорванный рукав гимнастерки выглядывал бинт с запекшейся на нем кровью.
- На перевал? - спросил Головеня.
- Так точно! На прикрытии был, товарищ начальник. Держались до последнего. Пулемет просто красный стал, а фашисты все прут и прут. Целую кучу навалили мы их!.. И вдруг, понимаешь, заело. Сюды, туды - хоть ты плачь! Оглянулся я, а рядом братки мертвые лежат… Вскакиваю - и гранату под станину: не оставлять же врагу. Как сам уцелел, понятия не имею. После на тропу вышел - никого. Думаю, подожду, кто-нибудь подойдет: не легко одному, да и опасно.
- Одному, точно, нехорошо. Примыкай к нашему полку, - сказал лейтенант.
- Я так и думал, товарищ начальник! - обрадовался солдат. - Кто-нибудь да возьмет в попутчики: свои, советские, не дадут человеку в горах пропасть.
Он вынул из кармана деревянный портсигар:
- Может, закурите, товарищ начальник? Трофейные. Хорошо, хоть такие остались. Без курева совсем плохо… Сказывают, в этих сигаретах не табак, а морская трава. Но ничего, курить можно. Конечно, против наших - ерунда, особенно против махорки, что до войны бойцам выдавали. Помните Гродненскую? Ух и махорка была! Потянешь - слезу выдавливала!
- Говорите, и до войны служили?
- Так точно, в кадровой!
Донцов тоже взял немецкую сигарету, повертел перед глазами и отдал назад:
- Спасибо, не курю. Просто так, любопытно.
- Значит, в Сухуми, товарищ начальник? - не умолкал солдат. - Дело! Вчетвером мы туда за милую душу доберемся!
И, покосившись на носилки, с сожалением добавил:
- Вот только помочь не могу… Разве что одной рукой…
- Обойдемся, - не очень дружелюбно ответил Пруидзе, - без тебя…
Солдат взглянул на кавказца, удивившись его неожиданному тенорку: казалось, у этого парня непременно должен быть бас. Но перечить приземистому чернобородому здоровяку не стал: нет так нет. И когда Вано и Степан подняли носилки, новый спутник послушно зашагал следом за ними.
Несмотря на усталость, шли долго.
Пруидзе с удовольствием рассматривал знакомые места. Не один раз проходил он по этой тропе, и вот снова ведет она в родной город. Теперь уже ничто не остановит их. Дойдут и раненого донесут!
- Придем в Сухуми - гостями будете! Шашлык будет! Вино будет!.. Ух, циви мацони! - словно декламировал Вано.
- Из Сухуми, значит? - спросил новичок.
- Именно. А ты?
- Я, браток, из Одессы. Украинец… - И он тяжко вздохнул: - Гитлер проклятый там. Второй год письма не имею.
- А как звать-то тебя? - стараясь рассеять печаль солдата, спросил Донцов.
- Меня? Меня просто Петром зовут.
А фамилия?
- Вот фамилия не украинская: Зубов. Да вы просто Петром, Петькой зовите. Чего уж там…
- Ладно, - кивнул Степан, - Петькой так Петькой.
Глава восемнадцатая
"Где она, куда девалась? - рассуждал Митрич. - Может, к тетке в Стрелецкую ушла? Туда не пройти, там везде немцы… А вдруг убили? Нет, не может этого быть! Прячется где-нибудь, а то и в горы подалась".
Развернув копну сена, старик достал винтовку, щелкнул затвором - все в порядке. Осмотрелся по сторонам и пошел по росистой траве к старой, покосившейся хате на юру. Лунная ночь не нравилась деду, да что поделаешь - ждать некогда.
Тихо, как тень, потянулся к окну, стукнул пальцем о стекло:
- Открой, Дарья!
- Вы, Митрич?
- Открывай, не бойся!
Дарья приходилась Митричу дальней родственницей, сын ее, Егорка, второе лето был у старика подпаском. Наталка часто бывала у Дарьи. Может, и теперь здесь?
Пропустив Митрича в хату, Дарья увидела в его руках винтовку и удивилась:
- Что это вы надумали?
- А ничего… Собак много развелось - мирному человеку не пройти, - хмуро ответил дед.
Но женщина уже догадалась: опять, как в гражданскую, партизанить собрался. Хотела расспросить подробнее, да разве Митрич скажет?
- Внучка, часом, у тебя не была? - спросил дед.
- С той недели не видела. Может, дома?
- Не поминай, Дарьюшка. Нема у нас дома…
- Что вы, Митрич?
- Спалили… Как есть все спалили!
- Ой, божичко! - всплеснула женщина руками: - А Наташа?
- Думал, ты знаешь.
- Господи, и моего сынка нема, - встревожилась Дарья. - Как ушел, так и пропал. Думаю, где ж ему быть, как не у вас? Что ж теперь делать?
- Ну, хватит, хватит, - остановил ее дед. - Раз и его нема, значит, вместе и подались.
- Да куда ж они подались? Кругом немцы…
- Куда, куда! Ты что, маленькая? Теперь всем одна дорога: в горы - вот куда.
Митрич поднялся со скамейки, готовясь уходить, но Дарья схватила его за рукав:
- А мне как же? Хоть бы посоветовали…
- Потому и зашел. - Старик погладил ее по плечу. - Ты, Дарьюшка, баба в летах, к тому же хворая… Лучше, коли дома будешь: фашисты тебя навряд ли тронут. А нам тут свой человек вот как нужен, поняла?
Дарья закивала головой.
- Ну, прощай! При случае подам весточку.
- Прощайте, Митрич!
Через час старик был уже за речкой, на колхозной бахче, где под лунным светом лоснились кавуны величиной с волошскую тыкву, пахли медом перезревшие дыни. В прошлом году в эти дни колхозные машины одна за другой уходили отсюда в город. Бахча принесла немалый доход. А теперь гниет добро, и никому нет до него никакого дела…
Третий год сторожит колхозные кавуны и дыни старый друг Митрича Игнат Закруткин. Когда-то вместе служили в одной казачьей сотне, вместе и на германской были… Разом парубковали, а потом поженились в один и тот же год… В последнее время, живя по соседству, часто сходились и зимними вечерами вспоминали старину. Про новую жизнь гутарили… Вот и захотелось Митричу повидаться с Игнатом, посоветоваться, обсудить, что и как. Может, и внучка у него скрывается.
Митрич направился было к шалашу, да вдруг остановился, чуть не выпустив винтовку: Игнат лежит, раскинув руки! Бросился старик к другу, схватил за плечи, а тот уже охолодеть успел.
Долго стоял Митрич над телом друга, не чувствуя, как текут по щекам скупые стариковские слезы. Потом разыскал в шалаше лопату, выкопал могилу и, обернув тело казачьей буркой, с которой Игнат никогда не расставался, предал его родимой земле.
Глава девятнадцатая
Поляну, усеянную цветами, со всех сторон обступили могучие дубы. Они растут так тесно, что их ветви густо переплетаются в вышине, заслоняя солнце. А у подножия дубов, огибая поляну, неутомимо шумит речка. Быстрая, мелкая, она спотыкается о камни, сердито пенится, разбрасывая брызги, и торопливо мчится в глубь чащи. Таких безымянных речек в Кавказских горах бесчисленное множество. Все они начинаются где-то у вечных льдов, бегут еле заметными ручейками, сливаются по пути, падают с отвесных скал и, пробиваясь сквозь ущелья и густые леса, образуют Кубань, Терек, Лабу и многие другие горные реки.
- Лучшего места и желать не надо! - поглядев вокруг, сказал Донцов.
Воины расположились у самой воды. Вано и Степан сразу же начали раздеваться: хорошо искупаться после дневной жары и духоты!
Войдя в воду по щиколотки, Донцов почувствовал ледяной холод и съежился, скрестив мускулистые руки на груди. Сильная, ладная фигура его стала похожей на статую.
- Эй, Апполон! Листика не хватает! - крикнул Вано.
Но "статуя" не шевельнулась, и Пруидзе, подняв камень, с размаху бросил его рядом с Донцовым в воду. Обданный брызгами, Донцов от неожиданности гаркнул на весь лес и нырнул в речку. Холодные струи воды ожгли тело, закололи, словно иголками, и Степан поспешил к берегу, уселся на камень, будто не глядя на то, как все еще раздевается его друг. Но стоило Вано нагнуться, пощупать воду кончиками пальцев, как Донцов вскочил и мгновенно обрушил на него пригоршни ледяных брызг.
- Ми-и-и-р! - завопил Пруидзе.
- Мир так мир, - согласился Донцов. - Давай сплаваем.
Они долго купались, уже не ощущая холода, барахтались в воде, со смехом топили друг друга.
Головеня от души хохотал, наблюдая за их возней. Взрослые дяди, обросшие бородами, а забавляются, как мальчишки!
Зубов тоже ухмылялся, сидя на траве. Купаться он не стал; ополоснул немного лицо, протер пальцами глаза и - хватит, "как бы вороны не унесли!".
На трепещущих листьях дубов переливались лучи заходящего солнца. То тут, то там они пробивались сквозь густую листву, зависая светлыми клиньями. Это было так красиво, что лейтенант залюбовался и речкой, и лесом. В этом дремлющем лесе, в журчании речки было что-то знакомое, родное, о чем хотелось думать, мечтать. Он закрыл глаза - и перед ним поплыли картины детства, прошедшего вот так же, у речки, в поле, в лесу. Милое детство!..
…Вот он с мальчишками скачет на лошадях в ночное. Подняв над головой палки, словно казачьи сабли, мальчишки несутся во весь опор, перегоняя друг друга. "Ура-а-а!"- неистово кричат юные конники и ловко сшибают палками чертополох.
Он, Сережка-бульбешка, как его в шутку прозвали товарищи, уже тогда мечтал стать военным. Потом школа, артиллерийское училище… Звание младшего лейтенанта… И вот война. Не чертополохи летят на землю, а головы людей. Горят селения и города. Рушатся заводы и фабрики. Кровью окрашиваются реки…
- Петка! - нарушает мысли голос Вано. - Иди, кацо, ягоды собирай!
Поужинать ежевикой или, вернее, попить кипяточку с ягодами - единственное, что можно придумать, когда нет продуктов. Донцов уже вернулся с пригоршней крупных темно-синих ягод, угостил командира и опять шмыгнул в кусты.
Зубов заворочался на траве, встал.
- Не Петка, а Петька, - поправил он солдата.
- Сто раз путал - научимся, Петка!
- Опять Петка… Дразнишься, что ли?
Вано блеснул глазами:
- Ты мне зубы не заговаривай! Какой мой дело, как тебя мама назвал? Чай хочешь - неси ягоды!
Уловив недружелюбную нотку в голосе грузина, Зубов нахмурился и молча побрел через речку, ступая с камня на камень.
- Мешок оставь! Целы будут твои шмутки! - крикнул вслед ему Вано.
Но солдат не обернулся.
Подвесив на треногу котелок, Вано достал "катюшу" и принялся высекать огонь. Мелкие сучья вспыхнули, костер разгорелся, и пламя начало лизать черный, закопченный котелок. Спасаясь от тучи комаров, Головеня подсел ближе к костру. Подбросив дров, Вано тоже ушел собирать ягоды.
Неожиданно из чащи донесся лай собаки. Лейтенант прислушался. "На тропе", - подумал он и увидел бегущего Донцова.
- Слышали? - спросил Степан.
- Слышал. Беженцы, наверное.
- Как бы не эсэсовцы. Они тоже с собаками ходят.
- Не пойдут они на ночь глядя. Впрочем, идите навстречу и если что…
- Понятно, товарищ лейтенант.
Донцов не успел уйти: вернулся Пруидзе и доложил, что люди совсем близко. Лейтенант поднялся, морщась от боли.
- Много?
- Двое.
- Беженцы… Кто же иначе.
Вскоре из-за кустов показался низкорослый парень, за ним мальчик-подросток и собака. Выйдя на поляну и увидев костер, они остановились. Донцов шагнул к ним и вдруг закричал полным радости голосом:
- Сергей Иванович! Вано! Да вы гляньте!..
От неожиданности Головеня едва не выронил палку из рук:
- Наташа!..
И девушка тоже узнала друзей и бросилась к ним, протягивая руки.
Как не похожа была она сейчас на прежнюю себя в этом лыжном костюме! Только челочка на лбу осталась, а так - парень, да и только!
Несколько фраз оказалось достаточно, чтобы объяснить, почему она тут, в лесу.
- А што они там делають! - говорила Наталка. - Страх подумать. Дом спалили, все разграбили…
- Лысуху зарезали, - вставил мальчик.
Лейтенант только теперь заметил немецкий пистолет, висящий на ремне у девушки.
- Вот как? - удивился он. - И вы тоже?
- Фашисты всему научат, - вдруг став очень серьезной, ответила она. - Доведется стрелять - не промахнусь.
- Людей жалко, - сказал Донцов и, меняя тему разговора, повернулся к мальчику: - Тебя как звать, герой?
- Егором, - ответил тот.
- Ну вот, Егорка, зараз чайку попьем… Да ты садись! Чаек с ягодами - это, брат, ого! А ягод тут - пруд пруди! Батько на войне?
- Батьку убили…
- Да-а-а, - протянул солдат. - Что поделаешь, на то и война… Но ты не горюй, Егорка! Мы еще вернемся. Они нам за все заплатят!
- А у вас винтовка есть? - оживился мальчик.
Степан смущенно хмыкнул: не объяснять же, где осталась его винтовка.
- У меня, брат, гранаты, - и, как бы оправдываясь, показал на торчащие из карманов деревянные рукоятки. - Был бы солдат, а винтовка найдется.
- Уже чай кипит, а Петки нет, - забеспокоился Вано.
- Покричи его, - посоветовал Донцов. - Может, заплутался в чаще.
Пруидзе поднялся, отошел к речке, несколько раз позвал Зубова, но тот не откликнулся.
- Ничего, придет. Не маленький, - вернул его лейтенант.
Головене все еще не верилось, что здесь, с ними, Наташа. "Вот ведь как бывает, - думал он, - час назад вспоминал ее, беспокоился, а теперь она и сидит рядом, и говорит, и улыбается".
- Ой, да вы, верно, голодные! - спохватилась девушка. - Ну конечно голодные. Егорка, давай узел!
Она вынула из узла большую паляницу, порезала четвертинку сала:
- Вечеряйте, товарищи!
Друзья действительно были голодные, но не спешили приниматься за еду.
- Что же вы? - удивилась Наталка.
- Новичок наш запропастился, - озабоченно объяснил Донцов. - Не подождать ли?
- Да вы ешьте, ему оставим! - успокоила девушка и, положив ломоть хлеба и кусочек сала, отодвинула в сторону. - Придет и поест.
За речкой послышался наконец треск сучьев и показалась темная фигура солдата. Он подошел к костру и, увидев новые лица, поспешил сесть подальше от света.
- Ходишь-бродишь! - сердито глянул в его сторону Вано.
- Будь они прокляты твои ягоды! - послышалось в ответ. - Чуть не заблудился. Километров пять отмахал, пока выбрался на огонек.
Наталка вздрогнула, услыхав этот голос: неужели он, тот самый, что был в Выселках и стрелял в Серко? Будто подтверждая ее догадку, пес оскалил зубы и зарычал в темноту, где сидел только что пришедший солдат. Пришлось Егорке схватить собаку за ошейник. "Подожду до утра, - решила девушка, - там поглядим: он или нет".
Над горами сгущалась ночь.
Все улеглись спать, только Донцов остался дежурить и мерно прохаживался в стороне. Лейтенанту не спалось. "Прошли километров двадцать, - думал он, - а до Сухуми двести. Продуктов нет. Что будет завтра, через три дня, через неделю? В горах безлюдье, вечные снега. Нет, надо решительно все продумать! А что, если остановиться? Ведь должны же здесь быть партизаны! В крайнем случае создадим свой отряд… Вот только рана… Но что рана? Война без ран не бывает…" Он уже пробовал ступать на раненую ногу - вроде ничего. День-два, пусть даже неделю - и полегчает. Вечером, перевязывая ногу, Головеня убедился, что пуля не задела кости: ему повезло. Если бы тогда, сразу, наложить жгут, наверное, уже ходил бы…
- Сергей Иванович, не спите? - зашептал подошедший Донцов.
- Нет. А что?
- На тропе вроде бы топот слышен.
Лейтенант поднялся, опираясь на палку:
- Идите. Если что - сигнал.
- Слушаюсь!
Встал и Пруидзе. Наталка тоже не спала. Серко насторожил уши. Шурша плащ-палаткой, заворочался Зубов. Один Егорка, умаявшись за день, по-детски сладко похрапывал на траве.