Глава двадцать вторая
Лейтенант прицелился, переместил ствол пулемета влево, потом вправо и заметил, что амбразура очень узка: часть лежащего впереди пространства недоступна для огня. Он тут же показал, как надо исправить ошибку, и предупредил, что пулеметное гнездо и подход к нему должны быть тщательно замаскированы.
Расчет снова принялся за работу. Солдаты переделали бруствер, расширили амбразуру, соорудили из камней узкий извилистый подход к пулемету с тыла. Командир не уходил до тех пор, пока пулеметчики не сделали все как надо.
Продолжало устраиваться и стрелковое отделение. Головеня увидел здесь своеобразный бастион.
- А как же в случае воздушного налета? - спросил он у Подгорного.
- Используем расщелины, - ответил тот.
- Та-ак, - протянул командир. - Что ж, давайте попробуем. - И подал команду: - Воздух!
Солдаты бросились кто куда. В одну из расщелин забилось несколько человек.
- Отставить! - махнул рукой лейтенант. - Никуда не годится! Людей у нас мало, а вы все в одну щель забились. В случае чего - одной бомбы хватит. Надо, чтобы каждый имел свое укрытие и как можно дальше от других. Оборудуйте ячейки так, чтобы они служили и укрытиями и из них же можно было вести огонь по самолетам. Спрятаться в скалах легко, но кто же тогда воевать будет?
- Понятно, товарищ лейтенант, - виновато козырнул Подгорный. - Разрешите выполнять?
- Выполняйте!
Вернувшись на КП, Головеня принялся просматривать солдатские книжки. Судя по записям в них, бойцы в основном были из одной армии, но из разных полков и дивизий. Командир решил составить список личного состава. Раскрыв блокнот, он задумался: как же озаглавить этот список? Взвод? Нет. Отряд? Не годится: это больше к партизанам относится, а тут регулярные войска. И вдруг мелькнула мысль: "Гарнизон Орлиные скалы!"
Всего оказалось двенадцать человек, включая деда, Наталку и Егорку.
Лейтенант еще раз просмотрел список, стараясь запомнить незнакомые фамилии, и, не найдя в нем фамилии Зубова, приказал Егорке вызвать солдата.
- Слушаюсь, вызвать Зубова! - лихо откликнулся мальчик. Он как-то сразу вошел в роль посыльного и успел уже перезнакомиться со всеми солдатами.
Зубов вскоре явился, но, увидев Серко, лежащего возле КП, затоптался на месте. Пес сразу вздыбил шерсть на загривке, оскалил желтые клыки.
- Да не бойтесь! - подал голос Егорка, успевший вернуться на КП. - Смело идите!
Но Зубов не двигался.
- Идите же! - повторил Егорка.
- Не командуй. Придержи лучше свою дворнягу!
- А я что делаю? Тоже мне - солдат, простой собаки боится!
- Ну-ну, не очень, - Зубов подошел к лейтенанту. - Рядовой Зубов по вашему приказанию явился!
Головеня кивнул, предложил сесть.
- Как ранение? - спросил он.
- Ничего, заживает…
- Ну что ж, хорошо. А почему вы до сих пор не сдали книжку? Ведь приказ был.
- Не знал… То есть мне Донцов говорил, а я…
- Надо выполнять приказания!
- Виноват, товарищ начальник…
- Впредь называйте меня только по воинскому званию. Вы же не первый день в армии, пора знать!
- Понимаю, виноват… - промямлил солдат, пряча встревоженные глаза.
Но Головеня будто не заметил этого.
- В каком полку служили? - раскрывая книжку, спросил он.
- В сто двадцать первом.
- Пулеметчик?
- Так точно. Второй номер!
Зубов встал, вытянул руки по швам, хотя лейтенант и не требовал этого. Лицо его все время менялось: то бледнело, то покрывалось красными пятнами. "Волнуется", - подумал лейтенант.
Полистав книжку, он выписал из нее необходимые сведения и, к удивлению солдата, вернул назад.
- Беречь надо… Вон как истрепали!
- Так она ж у меня с финской войны, товарищ лейтенант.
- Вижу. На каком направлении были?
- На Ухтинском.
- А призваны?
- Первого января тридцать девятого года! - отчеканил солдат. И опять подумал: "Ишь куда гнет. Хитро подкапывается".
Лейтенант прищурился:
- Так, так… Значит, ветеран. Вторую войну воюете. Опыт, как говорится, есть…
Солдат переступил с ноги на ногу и шумно выдохнул, помрачнев еще больше. А лейтенант, вынув из кармана щепотку табаку, отсыпанного дедом, свернул козью ножку и в упор спросил:
- Скажите, вы когда-нибудь встречались с гражданкой Нечитайло?
- Это кто же такая? Впервые слышу. - Зубов пожал плечами.
- Вы сегодня обедали?
- Так точно, товарищ лейтенант.
- А кто для вас обед готовил?
- Ах, вот вы о ком! Я, признаться, фамилии ее не знал. - Зубов ухмыльнулся, показав неровные зубы. - Да, эту, как ее, повариху нашу видел. На хуторе одном, перед тем как с вами встретиться.
Головеня помедлил:
- И как же произошла ваша встреча?
"Все рассказать успела, стерва", - обожгла Зубова догадка. И тут же, решив идти напролом, он покаянно опустил голову:
- Виноват… Сам не знаю, как получилось… Выпил, вот и попутал бес…
Лейтенант покачал головой:
- Ну и солдат, нечего сказать. Да ведь за такие поступки в штрафную роту направляют! Но к сожалению, штрафной роты у нас нет, да и время не то. Идите и помните о солдатской чести!
Зубов повернулся по всем правилам, чеканя шаг, направился в расчет.
- Товарищ Зубов! - послышалось вдогонку.
Солдат обернулся.
- Вы все-таки зайдите на перевязочную.
Солдат заулыбался:
- Не к чему, товарищ лейтенант. Скоро совсем повязку сброшу.
Вернувшись на огневые, он увидел одиноко сидящего Крупенкова, присел рядом. Их почему-то тянуло друг к другу, и оба рады были провести вместе свободную минуту.
- О чем так долго судачили? - поинтересовался Крупенков.
- О службе, конечно… Книжку, понимаешь, не вовремя сдал. Вот и нагоняй.
- Да, он такой, этот лейтенант.
- А ты что, давно его знаешь?
- Еще бы! Полгода с ним прослужил.
- Интересно… И часто от него солдатам попадало?
- Кто заслуживал, тому попадало.
- А тебе?
- Было…
- За что же? Расскажи, Ваня!
- Так, ни за что… Затвор у меня, понимаешь, потерялся. Ищу его - нету, как в воду канул. А тут заваруха началась: фашисты лезут…
- Так, так… И дальше?
- Я, может, совсем и не виноват, потому как бежал, зацепился за куст, затвор и выпал…
- А он? Лейтенант ваш?
- Пристрелить хотел…
- Скажи ты, а? Так и погибнуть можно!
- Ничего, жив остался, - пододвинулся ближе Крупенков. - Вот она, штрафная, - и показал правую руку, на которой вместо мизинца была культяпка. - Кровью вину искупил.
Зубов сочувственно посмотрел на солдата, обнял его за плечи:
- Да, брат, дела… Ни за что мог погибнуть. Ты вот скажи-ка мне, зачем мы тут остановились? Ведь скоро немецкие дивизии придут, все погибнем! А спрашивается, за что? Что мы туг защищаем? Ни заводов, ни фабрик, ни даже паршивого села не видно… Я, брат, не первый год на войне, не с такими командирами приходилось в бой ходить… Нашему не ровня! Где особых ценностей нет, стороной обходили такие места, чтобы зря солдат не гробить. Командир солдата жалеть должен. Без солдат любой командир - ноль без палочки!
Боец жадно слушал все это, и ему казалось, что Зубов говорит правду. К тому же и патронов, что называется, в обрез, и жрать нечего. А ты лежи и стереги эти никому не нужные скалы!
- Я тебе вот что скажу, Ваня, - опять заговорил Зубов, - подумай, как и что. Дома небось отец с матерью ждут?
- Ждут… Под Краснодаром…
Глава двадцать третья
Три молодых парня уныло стояли перед лейтенантом, время от времени поглядывая на него. На одном из них, что повыше, вместо рубахи - женская кофта с рукавами до локтей, зимние штаны, из которых торчат клочья ваты. Остальные - в крестьянских косоворотках, в рваных шароварах навыпуск. Все трое босые, без шапок.
- Кто такие?
- Минометчики, - угрюмо ответил высокий.
На усталом, давно не бритом лице его словно было написано: "Неужели не видно, кто мы такие?"
- Красноармейские книжки есть?
- Сожгли.
По тону, по выражению глаз опять угадывалось невысказанное: "Окажись ты на нашем месте, тоже бы так поступил".
Лейтенант задумался.
В этих понурых фигурах он угадывал людей, на долю которых выпали многие испытания. Головеня готов был пожалеть их, а в душе шевелилось сомнение: "Мало ли что может быть в такие дни?" Он, командир, не должен забывать о бдительности.
- В каком полку служили? - опять спросил он.
- Сто двадцать первом, - на этот раз хором ответили все трое.
Лейтенант оживился, прищурился: сто двадцать первый? Да это же полк, в котором служил Зубов!
- Пятой дивизии?
- Нет, мы из двадцать второй.
- Двадцать второй, - разочарованно протянул лейтенант.
И, помолчав, еще строже спросил:
- Оружие бросили?
- Сховали, товарищ командир, - отозвался приземистый украинец. - Нияк не можно було. С косами по полям шли: в плен боялись попасть.
- Плен что смерть, - подхватил молчавший до этого низкорослый паренек в синей, с богатырского плеча, косоворотке.
- Что же мне делать с вами, косари беззащитные? - задумчиво нахмурился лейтенант. Он уже не сомневался, что это честные люди, прошедшие суровую школу отступления. Такие же, как и те, что пристали к его группе раньше, голодные, полураздетые, но не сдавшиеся врагу.
- Говорите, припрятали?
- Так точно.
- И место хорошо запомнили?
- А як же! Всэ, як слид. Враз отшукаемо!
Искренняя горячность солдата погасила последнюю искру сомнения, и лейтенант, улыбаясь, сказал:
- Зачисляю! Но сегодня же двое из вас отправятся за оружием.
- Посылайте меня! - вызвался высокий.
- Я тэж пиду, - поддержал украинец, - здорови, як волы, а без винтовок… Аж соромно!
Лейтенант не сомневался, что они голодные, хотя ни один ни словом не обмолвился об этом. Новичков надо было накормить, но в гарнизоне почти не оставалось продуктов. С часу на час ждали Митрича с солдатами, а их все не было. "Поделимся последним", - решил Головеня и позвал Егорку.
Черноглазый мальчик лет тринадцати с большим трофейным кинжалом на поясе, подаренным ему кем-то из солдат, выслушал командира и повел новичков в ущелье, к Наталке, которая одновременно была и санитаром, и поваром.
А лейтенант вытянул блокнот и под столбиком фамилий дописал: "Виноградов, Убийвовк, Стрельников".
На рассвете подошли еще четверо таких же уставших, измотанных боями солдат. По их рассказам, к дороге, ведущей на перевал, приближается вражеская часть. По всей вероятности, горная: они не заметили ни одной автомашины, кроме мотоциклов, видели лошадей и мулов, которых фашисты поили в речке. Четверке удалось незаметно снять вражеского часового, солдаты взяли у него автомат, гранаты и какую-то книжечку в темнозеленом переплете.
Лейтенант заинтересовался книжечкой, но не смог разобрать в ней почти ни слова. И тут он вспомнил рассказ Наташи о том, что она собиралась учиться в институте иностранных языков. Егорка живо сбегал за девушкой.
Наталка развернула книжечку, и лейтенант поразился, как легко она перевела первые же фразы. Книжечка оказалась дневником фашистского солдата, где подробно описывался путь, проделанный им из Греции во Францию на пароходе. Затем шли записи о родных местах, по которым вез его поезд. "Жди нас с победой, родной Франкфурт!" - гласило написанное.
- А вот тут говорится, - сказала Наталка, - как он ехал в Румынию, как несколько дней бродил в порту Констанца.
Далее излагался разговор с друзьями о России, куда они, наверное, попадут. Им хотелось скорее увидеть эту, по их словам, нищую страну, скорее рассчитаться с большевиками, навести там новый, европейский порядок. Порой в дневнике проскальзывала нотка тревоги, на автора нападало уныние. Затянувшаяся война, как видно, была ему не по душе.
Наталка перевела еще одну из записей, которая особенно заинтересовала лейтенанта:
- "Сегодня 15.8.42 г., - читала она, - только что вернулся от обер-лейтенанта X…"
- Минуточку, - перебил лейтенант. - Пятнадцатого августа? Значит, шесть дней назад… Ну-ну, что там?
- "…На душе приятно, радостно, - продолжала Наталка. - На моем мундире горного стрелка, украшенном цветком эдельвейс, - первый Железный крест!"
- Мундир горного стрелка, цветок эдельвейс… Да ведь это же горная дивизия! Что там об этом цветке говорится?
Наталка переводила:
- "Эдельвейс - цветок любви и счастья! О, сколько исходил я за ним в Альпах! Я нашел и готов был вручить его Марте в день помолвки - таков обычай. Но счастье изменило мне: началась война…
И вот я иду по военным дорогам с цветком любви и счастья у самого сердца. О милая моя Марта! Я пронесу цветок, предназначенный для тебя, через всю войну! И пусть он будет сухим и жестким, похожим на тот, что нашит на мундире, но ничто не засушит нашей любви!.."
- Да вот же он, этот цветок! - воскликнула Наталка и показала заложенный между страничками белый высохший, похожий на морскую звезду, эдельвейс.
- Читайте дальше, - попросил лейтенант.
Девушка полистала книжечку, пропуская многочисленные даты, когда были посланы письма Марте, и сказала:
- Тут совсем из другой оперы. Вот послушайте: "О, если бы меня увидела фрау Эди! Она ни за что не узнала бы своего лавочника, эта старая, хитрая фрау! Кончится война, нарочно явлюсь к ней: пусть полюбуется победителем. Но чтобы в лавку - ни за какие деньги! Свой магазин открою! Пусть завидует, ведьма! Так и напишу: "Бакалейная торговля кавалера Железного креста Фрица Штерна". Здорово, черт побери!"
Лейтенант уже не слушал: он думал о другом. Совершенно ясно, что у подножия горы стоит или вражеский полк, или по крайней мере батальон. Фашисты из дивизии "Эдельвейс" собираются идти в горы. А все ли он сделал, чтобы преградить им путь? Нет, далеко не все. В скалах нет продуктов, мало патронов, считанное количество гранат. Не ошибка ли - его решение преградить путь врагу? Да, он отдает себе отчет в том, что это может стать роковым для людей, доверившихся ему. Но иначе он поступить не может. Надо только связаться со своими войсками. В горах наверняка есть советские части или хотя бы такие же группы солдат, как здесь, в Орлиных скалах. Есть, конечно же, и партизаны, а значит, надо скорее найти их!
Приняв это решение, Головеня поднял голову и увидел Наталку. Девушка смотрела на него с таким глубоким, с таким искренним сочувствием, что у лейтенанта вдруг чаще забилось сердце.
- Девочка вы моя! - невольно вырвалось у Головени.
Наталка вспыхнула, покраснела, но глаза не отвела. Так близко она еще никогда не видела его. И эта близость словно подтолкнула ее, заставила сказать то, что уже много раз обдумывала:
- Вы, Сергей, хороший… - начала она и, не договорив, сорвалась с места, побежала вниз, в ущелье, прыгая с камня на камень.
Вернувшись на кухню, Наталка не находила себе места. Она присаживалась, но вдруг поднималась, начинала кружиться в танце. Егорка с удивлением смотрел на нее, ничего не понимая.
Наталке хотелось снова вернуться к Сергею, присесть рядом и говорить, говорить… Все равно о чем говорить. Пусть о самом грустном, но только бы слушать его приятный, чуть приглушенный голос, чувствовать его дыхание… "Я люблю его", - почти вслух произнесла она. Он спокойный, выдержанный, а когда разговаривает, то обдумывает слова, словно взвешивает их. И ему нельзя не верить…
Она испытывала какое-то новое чувство, неодолимо тянувшее ее куда-то, отчего хотелось смеяться, петь, взобраться на самую высокую гору и закричать так, чтобы все услышали ее радость. Но это чувство и тревожило ее. Даже пугало. И она вдруг начинала упрекать себя: "Глупая, нашла время!.." Еще неизвестно, когда и как кончится война, а она, видите ли, влюбилась. А то и забыла, что ее счастье, как и многих, зависит только от исхода войны. "Ну, полюблю, а дальше что? - шептала она, смотря в одну точку. - Как дальше сложится судьба?.. Дальше - туман и мрак".
Но тут же, заглянув в осколок зеркальца, Наталка поправила косы и пошла наверх, зная, что там, кроме Сергея, сейчас никого нет.
Глава двадцать четвертая
Там, где кончаются луга и начинается предгорье, виден кирпичный красный дом, напоминающий старинный особняк. В этом бывшем кулацком доме много лет размещалась контора МТС, но недавно она эвакуировалась, и здание опустело. В нем осталось все, как было, за исключением важных бумаг, которые сотрудники увезли с собой.
Хардер, как всегда, не доверяя ординарцу, осмотрел помещение и облюбовал для себя одну из лучших комнат на втором этаже. Дымя сигаретой, он долго объяснял ординарцу, как поудобнее расставить мебель: устраивался как будто навечно.
Рядом с комнатой командира горнострелкового батальона - штаб. Внизу - командиры рот. Солдаты рассыпались по всей усадьбе, отрыли множество щелей под тенистыми липами. Замаскировали в кустах минометы, легкие вьючные орудия. Приспособились кто как мог.
Новое место вполне устраивало Хардера, отсюда он и начнет поход в горы. А пока можно отдохнуть. Он распорядился внести в комнату две койки: для себя и для штурмбанфюрера. Штурмбанфюрер бывает у него наездами и нередко остается ночевать.
Выступление в горы задерживалось: штаб полка с остальными батальонами еще только подтягивался к исходному пункту. В ожидании его обер-лейтенант запросил топографические карты, но и их все еще не присылали. Вчера он снова направил в полк нарочного и с нетерпением ждал его: офицер-порученец должен был вернуться с минуты на минуту.
В последние дни обер-лейтенант изрядно скучал. Привыкший к перемене мест, он не знал, как убить время. Вчера до поздней ночи играл с офицерами в карты, а сегодня, встав чуть свет, выпил рюмку коньяку и искал, к кому бы придраться, на ком бы сорвать злость за вчерашний проигрыш. Впрочем, все это не удовлетворяло Хардера. Хотелось чего-то нового, свежих впечатлений. А какие могут быть свежие впечатления в этой забытой богом дыре?
В такие поганые дни обер-лейтенант и часа не мог просидеть спокойно. Отправлялся в подразделения, придирался к подчиненным, жестоко наказывал их за малейшие проступки.
Так было и в этот день. Обер-лейтенант случайно заглянул в бывшую мастерскую МТС, где расположилась ремонтная команда, и увидел солдат, занятых делом, не имеющим ничего общего с распорядком дня, который он собственноручно подписал. Солдаты, склонившись над тазом, старательно мыли пустые консервные банки. Они так увлеклись этим занятием, что не заметили вошедшего командира.
- Это что за производство? - сразу вскипел Хардер.
Солдаты вытянулись, застыли на месте, словно по ним прошел электрический ток.
- Я спрашиваю, что это такое? - еще резче повторил Хардер, указывая на таз, полный банок.
Высокий рыжеволосый ефрейтор, запинаясь, начал объяснять, что команда с его разрешения готовит посылки к отправке домой, в фатерланд.