Пашун и Ермакович в своих отчетах подробно описали прошлое и почти совсем не нашли слов, чтобы сказать о будущем. "Будем бороться" - вот и все. Когда мы рассматривали этот отчет, некоторые товарищи говорили, что Пашун и Ермакович, как видно, зимой не собираются воевать с оккупантами.
Розов, Жуковский, Долидович, Жижик, Храпко, Покровский, Ходоркевич, Петрушеня, Патрин, Корж, Меркуль, Павловский коротко написали, что они сделали, и еще более сжато - о своих планах активной борьбы с врагом. Мы объединили все отчеты в один и направили со связными в Москву. С этими же связными послали письмо, в котором настоятельно просили прислать нам радистов с аппаратом и шифром.
Зима давала себя знать, начинались холода, и жить в лесу становилось труднее. Вымокнув в болоте, теперь не погреешься на солнце и не переночуешь под любым кустом. Наступал очень напряженный и ответственный период нашей подпольной и партизанской деятельности. Еще не так давно многие партизаны не верили, что им придется зимовать в лесу. Теперь же стало ясно, что воевать придется и зимой. Основные кадры наших партизан хорошо это понимали, однако кое-где возникали опасные для подполья разговоры. Нашлись люди, которые ратовали за то, чтобы на зиму свернуть партизанское движение, распустить людей по деревням, а весной, когда потеплеет, снова всех собрать. Долидович уже начал готовиться к зиме, но эта мысль почему-то ему понравилась.
Кое-кто намекал и на другое. Так, Луферов поведал нам об Ермаковиче, который на последнем заседании бюро райкома, хотя туманно и расплывчато, высказался за то, чтобы всем отрядам перейти линию фронта и добираться до регулярных частей Красной Армии. Ермаковича молчаливо, едва заметным кивком головы поддержал Пашун. Слышал я подобные разговоры и еще кое от кого. Было ясно, что эти люди побаиваются зимних холодов, теряют веру в успех партизанского движения и могучую силу нашего народа. На маловеров в какой-то степени подействовала и провокационная фашистская листовка. В этом листке, сброшенном в партизанской зоне, фашисты обращались к населению оккупированных областей. Советским гражданам давались советы не осуждать себя на гибель, не трогать гитлеровцев. Они "рекомендовали" не организовывать крупных партизанских отрядов, так как таким отрядам трудно будет прятаться и они погибнут. "Создавайте небольшие группы, - говорилось в листовке, - и пробирайтесь в советский тыл".
На фашистской фальшивке, рассчитанной на обман населения и ослабление партизанской борьбы, крупными буквами был напечатан призыв: "Смерть немецким оккупантам!"
В ответ на наши операции гитлеровцы организовали широкую разбойничью экспедицию. Они заполнили почти все деревни партизанских районов, каждый день вели наступление на наши отряды, блокировали их. Чтобы выдержать бешеный натиск врага, требовалась величайшая сплоченность и железная дисциплина. Члены обкома вышли на самые ответственные и опасные участки, а члены райкомов взяли на себя непосредственное руководство партизанскими группами и отрядами. Нам приходилось вести бои с вооруженными до зубов эсэсовцами. Иной раз по целым дням мы не выпускали из рук оружия, маневрировали, переходили с одного места на другое, подолгу лежали в болоте. В этих боях мы несли тяжелые потери в живой силе.
Жестокие бои шли почти во всех районах области. Гитлеровцы несли огромные потери, однако наступали непрерывно. По всему видно, что они готовят новое наступление на фронте и стараются обеспечить свой тыл.
В Гресском районе партизаны под командованием секретаря подпольного райкома партии Владимира Ивановича Зайца вступили в бой с большим отрядом фашистов. В бою было убито свыше тридцати фашистских солдат и офицеров, захвачено три пулемета, один миномет, четырнадцать автоматов и много винтовок.
Против отрядов, которыми командовали секретарь Борисовского подпольного райкома партии Иван Яраш и член бюро райкома Антон Ходоркевич, гитлеровцы бросили полк эсэсовцев. Тяжелый бой продолжался несколько суток. Потеряв более двухсот солдат и офицеров убитыми и ранеными, фашисты отошли. Борисовские партизаны в этом бою понесли тяжелую потерю: смертью героя пал Иван Афанасьевич Яраш. Комиссар отряда Антон Герасимович Ходоркевич был тяжело ранен.
В это время, как на беду, я тяжело заболел. Должно быть, простудился в болоте. Случилось это на острове Зыслов. Все члены обкома были в отрядах, при мне оставалось несколько человек из штаба и неподалеку - отряд Долидовича. С утра эсэсовские отряды вели в направлении острова ожесточенные атаки. Партизаны героически оборонялись, но силы врага во много раз превышали, и нам пришлось отходить. На остров все чаще и чаще падали мины, пули посвистывали над головой. Я отдал бойцам приказ спасти типографию, запас бумаги и документы подпольного обкома. Люди работали, рискуя жизнью и не щадя сил. Через некоторое время ко мне прибежал боец и доложил, что задание выполнено.
- Василий Иванович, - тихо сказал он, - давайте я вам помогу, будем отходить отсюда, а то…
- А то что? - спросил я.
- Фашисты близко, - сказал он, и голос его тревожно задрожал. - Если мы не отойдем, нас окружат.
- А где Долидович?
Парень молчал.
- Где Долидович? - снова спросил я.
Тогда глухим от волнения голосом он ответил:
- Долидович отошел в другое место. Теперь его отряд возле острова Добрый.
Это известие глубоко поразило меня: Долидович не имел права отступать.
Я приказал бойцам занять оборону в том месте, где стоял Долидович, через силу встал и пошел вместе с ними. Эсэсовцы продвигались по гати и болоту, - мороз уже сковал его. Увидев, что оборона снята, гитлеровцы осмелели и шли к острову во весь рост. Мы встретили их пулеметным огнем. Эсэсовцы залегли и начали бить по нам из минометов. Я приказал бойцам держаться до последней возможности и послал приказ Долидовичу прикрыть наш левый фланг.
К нашему счастью, в этот критический момент на остров прибежали Роман Мачульский, Гальченя, Филиппушка, Костюковец и несколько партизан из отряда Патрина. Мы продержались на острове дотемна, а потом отошли.
Эсэсовская экспедиция ничего не дала. Гитлеровцы ни одного отряда не уничтожили, ни одного партизана не поймали! Народные мстители мужественно выдержали тяжелые испытания и вышли из борьбы победителями.
А как дела Бондаря? Болезнь свалила меня. Несколько дней я лежал с высокой температурой и ничего не слышал о нем. Во время блокады положение у Алексея Георгиевича было, пожалуй, более сложным, чем у нас. Держать его при себе мы не могли. Наступили холода, и в наших землянках, которые мы выкопали на бугорках среди болот, было сыро и неуютно. Он лежал в деревне Барикове, в той же хате, в которой мы положили его, когда привезли с Червонного озера. Его прятала и за ним ухаживала наша связная, трактористка Настя Ермак. Этой женщине мы верили. Изредка приезжал Заболотский врач Крук. Он заведовал районной больницей в нашей зоне и лечил партизан. За эти месяцы доктор Крук вылечил немало раненых красноармейцев, все они теперь находились в партизанских отрядах.
Перед блокадой я поручил Роману Наумовичу забрать Бондаря, но сделать этого не удалось. Когда Мачульский с двумя партизанами пришел в Бариков, там уже были гитлеровцы. По улице сновали патрули, на подходах в деревню и на скрещении дорог стояли пулеметы. Нельзя было и думать о перевозке Алексея Георгиевича на новое место, - это могло бы плохо кончиться. Мачульский пробрался в Настину хату - она была свободна от постоя гитлеровцев потому, что у Насти было трое детей. Узнав, что он хочет забрать Бондаря, Настя заволновалась и решительно запротестовала.
- Значит, вы мне не доверяете? - чуть не плача, говорила она. - Значит, у меня ему плохо, не смотрю за ним, не забочусь о нем? Повезете в лес, чтоб там больной человек замерзал, голодал, рану свою гноил…
Настя поклялась, что, если нужно будет, погибнет, но оправдает доверие обкома и партизан.
Так Алексей Георгиевич и остался на старом месте. Во время моей болезни Роман Наумович старался обходить вопрос о Бондаре. Теперь же мне стало лучше, и Мачульский рассказал мне о нем. Я послал к Алексею Георгиевичу Гальченю.
Герасим Маркович переобулся в лапти (на задания он всегда ходил в лаптях), положил в карман пистолет, за пояс заткнул топор и пошел. Вечером он вернулся, и его рассказ о Бондаре очень нас взволновал. Алексею Георгиевичу пришлось немало пережить. Эсэсовцы, должно быть, узнали, что в Барикове стоял партизанский отряд. На следующий день они произвели в деревне повальный обыск: обшарили все закоулки, взломали в хатах полы, прощупали штыками сено и солому на гумнах.
Бондарь лежал в боковушке за печью. Куда деваться? Нога сильно распухла, температура высокая - шевельнуться нельзя. Если бы Настя и захотела бы перенести его в другое место, одна она все равно не смогла бы этого сделать. Бондарь остался на старом месте. Что будет, то будет! Может случиться, что фашисты полезут на чердак, взломают полы, везде обнюхают, а у себя под носом не посмотрят. Перед самым обыском Настя пошла на хитрость. Она размела по всей хате кучу мусора, размазала глину, вылила на пол ведро воды, разбросала дрова, ухваты и ушла. Перед уходом она приказала старшей дочери Оле, чтобы она не пугалась фашистов, и сказала бы им, что мамы нет дома.
Минуты ожидания были самыми тяжелыми как для Бондаря, так и для Насти. Алексей Георгиевич находился в трудном положении: он не мог ни спрятаться, ни сопротивляться. Скорей бы кончилось это томительное, напряженное ожидание. Найдут - все патроны им, один себе. Не найдут, все обойдется хорошо, будет понемногу поправляться. Ему еще никогда так не хотелось жить, как в эти минуты.
Во дворе послышались шаги, чужая речь, и кто-то с размаху ударил ногой в дверь. В хату вошли эсэсовцы. Алексей Георгиевич рассказывал нам потом, что в тот момент он чувствовал себя совсем спокойно, его нервы были ко всему подготовлены…
Увидев беспорядок и невообразимую грязь в хате, каратели остановились на пороге. Меньшие дети бросились прятаться на печь. А Оля, преодолевая страх, осталась сидеть на лавке.
- Кто ест дома? - крикнул один из эсэсовцев.
Девочка вздрогнула, но не встала с места. Она вытянула вперед свою тонкую ручонку и, делая мучительное усилие, чтобы не расплакаться, долго держала ее перед собой. Девочка показывала фашистам на дверь. Показывала, а сказать в первую минуту ничего не могла. Только через некоторое время, когда один из эсэсовцев повернулся уже, чтобы выйти, Оля крикнула отчаянным голосом:
- Мама во дворе, пошла за дровами!
Дети на печи заплакали. Гитлеровец крикнул что-то и махнул рукой. Они отправились в хлев, обыскали все уголки в клети, в сенях, слазили в погреб, а в хату больше не возвращались.
На этот раз все обошлось хорошо, Настина находчивость оправдала себя. Вернувшись в хату, она места не находила от радости: обнимала детей, целовала Олю за то, что та сделала все как нужно.
До вечера хозяйка не прибирала в доме. Она боялась, что гитлеровцы вернутся. В этот раз они не зашли, зато в следующие дни заглядывали в Настину хату очень часто. И каждый раз хозяйка находила способ отвести глаза врага от боковушки за печью: то прикидывалась глухонемой, то укладывала детей в постель и говорила, что в хате сыпной тиф.
Так Алексей Георгиевич был спасен.
Когда наши партизаны приехали за ним, Настя обиделась до слез.
- Пусть еще немного побудет, - горячо просила она, - хоть до тех пор, пока на ноги встанет…
А как встанет, сам пойдет, куда ему надо. Провожу и надежную дорожку в лес покажу.
На этот раз мы не могли удовлетворить просьбу отважной женщины. В конце концов гестаповцы могли узнать о Бондаре. Рисковать жизнью члена бюро обкома, а также жизнью Насти и ее детей было нельзя.
Настя согласилась с этим, но начала просить о другом. Ей хотелось знать, где будет находиться Бондарь, можно ли будет приходить к нему, чтобы помогать Алексею Георгиевичу по-прежнему. Это было чувство сестры, которая беспокоится о жизни любимого брата.
Партизаны заверили ее, что Алексей Георгиевич будет обеспечен прекрасным уходом. Однако Настя не успокаивалась и добивалась своего.
Некоторое время спустя мне пришлось побывать в Барикове. Узнав, что приехали из подпольного обкома, Настя сразу пришла ко мне.
- Как Алексей Георгиевич? - спросила она.
Я сказал, что Бондарь чувствует себя неплохо, поправляется и скоро начнет ходить. Он передавал привет и благодарность за хлопоты и доброе отношение к нему. От своего имени и от имени партизан я поблагодарил Настю за спасение Алексея Георгиевича.
Настя выслушала все это с большим волнением, а потом начала жаловаться. Почему партизаны отгородились от нее, почему не хотят пустить в лагерь проведать Бондаря или, может быть, еще кому-нибудь помочь?
- Я лечила партизана, - с обидой говорила Настя, - ухаживала за ним, жизни своей не жалела, а теперь я как чужая у вас.
Пришлось разрешить Насте приходить в лагерь. Она стала одной из самых активных наших разведчиц и принесла большую пользу партизанским отрядам.
Гитлеровцы ограбили деревню Бариков, несколько хат сожгли. В совхозе "Жалы" расстреляли семерых рабочих. В Старобине загнали людей в скотобойню и подожгли ее. Кто-то донес, что население деревни Редковичи отмечало праздник Великого Октября и на хатах были вывешены красные флаги. Гитлеровцы подожгли деревню. В Заболотье учинили жестокую расправу над населением. Старого Апанаса Морозова избили до потери сознания. Они подозревали его в том, что он сжег перед приходом эсэсовцев амбар с зерном и спрятал ключи от колхозных погребов. Нескольких крестьян замучили насмерть.
Так гитлеровцы мстили за провал своей разбойничьей экспедиции.
Через несколько дней в фашистских газетах появилась очередная "утка". Будто бы все партизаны Минщины и полесских районов уничтожены, все дороги и территории вокруг гарнизонов полностью очищены
* * *
Партизаны возвращались с боев. Некоторые отряды устраивались на новых местах, так как старые стоянки стали известны оккупантам. Те отряды, о которых гитлеровцы еще не пронюхали или боялись сунуть туда нос, оставались на прежних базах.
Постепенно собирались и наши обкомовцы. Пришли Варвашеня, Бельский. Они так изменились, что их трудно было узнать. Лица обросли, одежда износилась и полиняла от болотной и лесной воды и снега. Роман Наумович, как только мне стало немного лучше, пошел на одну довольно важную операцию. Уже давно не давал ему покоя фашистский гарнизон в его родной деревне Кривоносы Стародорожского района. Через эту деревню проходил партизанский путь на Старые Дороги, которые находятся на шоссе Брест - Москва и на железнодорожной линии Осиповичи - Барановичи. Роман Наумович заглядывал в Кривоносы раза два, имел самую подробную информацию о гарнизоне и решил разогнать его.
Я ничего не имел против такой операции. Но до последнего времени находились более важные дела, и мы эту операцию все откладывали. А дня три тому назад представился удобный случай ударить по оккупантам в таком месте, где согласно официальным сводкам гитлеровского командования все было якобы спокойно.
Роман Наумович вернулся, удачно провел кривоносовскую операцию, и вот мы сидим в землянке возле печурки и слушаем его рассказ. В другой землянке отдыхают наши бойцы вместе с теми, которые ходили с Мачульским. Бердникович и Раменьчик несут вахту. Они теперь почти всегда вместе, крепко подружились. Бердникович привязался к своему "крестнику" и всегда с ним. Должно быть, ему хочется загладить свою вину перед Раменьчиком за любанское недоразумение.
Мачульский пошел в Кривоносы с небольшой группой партизан. По знакомым тропинкам он без труда обошел посты и вышел на улицу. Хорошо бы найти отца, да где его искать? Он давно не живет в хате - за ним охотятся гестаповцы. Дознались, что сын в партизанах, и начали преследовать старика.
Встретился сосед, приятель отца Романа Мачульского, надежный человек. Он рассказал, где ночуют полицейские, где стоит пулемет, посоветовал, с какой стороны лучше зайти и где оставить засаду. Потом поднял местных людей. Он безошибочно, как охотник по звериной тропке, определил места, куда фашисты будут удирать, и это в значительной мере решило успех операции.
Партизаны ударили из засады, а когда фашистская нечисть шарахнулась назад, по ним ударили с другой стороны. Мачульский сначала не мог понять, в чем дело. Стрельба поднялась по всему селу. "Бей их, гадов! - раздавались отовсюду крики. - Уничтожай! Собакам собачья смерть!"
Все выяснилось после операции, когда Мачульский собрал партизан. Их стало больше раз в пять. Выстроились они в два ряда: кто с винтовкой, кто с охотничьим ружьем, а кто просто с хорошей дубинкой. Среди них и отец Мачульского. Подошел старик к сыну, обнял его и от имени крестьян и местной Патриотической группы поблагодарил за то, что в добрый час пришел к ним, помог расправиться с вражеским гарнизоном.
С этой ночи многие кривоносовцы, в том числе и старый Наум Мачульский, присоединились к нам.
Алексей Георгиевич чувствовал себя значительно лучше. Он охотно включился в разговор, даже шутил, смеялся. И приятно и радостно ему, что подпольный обком живет, действует и будет действовать, несмотря ни на какие трудности и испытания. Наоборот, эти трудности увеличили наши силы, закалили волю и многому научили.
Явились, наконец, любанцы: Луферов, Горбачев и Лященя. Все дни блокады я не видел их. Они и сами только что встретились, так как находились в разных отрядах.
Шинель Горбачева была вся в грязи и в нескольких местах пробита пулями.
- Показывал некоторым, как надо подползать, - объяснил он. - Заляжет иной, вроется в землю и лежит, как медведь, ждет, пока оккупант наткнется на него. А ты не жди, а сам найди врага, захвати его врасплох и оглуши. Вот наша тактика. Оглуши, а сам - ходу и следы замети. Мы должны брать врага не только силой, но и находчивостью, умом.
Затем Горбачев стал проситься на новую операцию. Этот человек был неутомим в своих поисках и отваге, в нем всегда кипела неиссякаемая энергия. На задания он ходил большей частью один, хоть это было и рискованно. Сколько раз в обкоме пробирали его за это! Теперь он предложил провести довольно сложную операцию в Любани.
- Надо взять живого эсэсовца, - говорил он. - Пусть расскажет, что они собираются делать. Тогда нам легче будет разрабатывать свои планы.
- Для такой операции надо человек шесть, - заметил Мачульский.
- Можно и одному, - уверенно заявил Горбачев, - а если понадобится помощь, так она найдется там, на месте. В каждой деревне у нас есть свои люди.
Обком одобрил его инициативу, и в тот же день он пошел с двумя партизанами.
- Трудновато подчас с такими людьми, - вдруг пожаловался Луферов. - Задумает что-нибудь сделать, - хоть ты кол на голове теши - не переспоришь.
- Хорошую инициативу надо поддержать, - заметил Бельский. - Если он достанет "языка", это будет очень важно для нас.
Луферов поднял голову, недовольно блеснул глазами.
- Легко сказать… - заметил он. - Представляю себе, что это будет за операция. Там двести человек эсэсовцев… Что можно сделать втроем? Да я и не только о нем говорю. Есть у нас и другие горячие головушки!
- Кто? - спросил Бельский.
- Да хоть тот же Ермакович и Пашун.
Это заинтересовало нас.