- В чем дело? Вы так взволнованы! - Карл приподнялся в кресле. - Что случилось, дорогой друг?
Полковник был испуган и возмущен.
- Вы только подумайте - какая наглость! Вчера у меня был самый настоящий чекист, и он осмелился предложить мне, офицеру свиты его величества, порвать с прошлым и пойти на службу к Советам. Ведь это же… это… Я не нахожу слов!
Энгельгардт был потрясен тем, что чекист все точно рассчитал, использовал даже "выжившего из ума паралитика" - генерала Шаховского. Он знал, что полковник дома один, что у него есть артель по набивке папирос, и, как мальчишку, обвел его вокруг пальца.
- Но самое ужасное, майн герр, было потом, когда, сделав свое дерзкое предложение, этот тип ушел. - Энгельгардт перешел на шепот: - Я выглянул в окно и увидел в скверике возле дома подозрительных людей. Явно из той же компании - чекисты, поверьте моему опыту.
К слову сказать, никаких чекистов в скверике не было и в помине. Я был совершенно один.
- Что же вы решили предпринять? - сочувственно спросил Карл, выслушав драматический монолог полковника.
- О, у меня есть достойный ответ большевикам! - злорадно усмехнулся Энгельгардт. - Они долго будут его помнить!
- Это интересно…
- Я написал письмо в Берлин нашему шефу, генералу фон Лампе, и предложил ему устроить чекистам "Антитрест". Понимаете? "Антитрест"!
- То есть?
- Вы, разумеется, знаете, какую дьявольскую штуку придумали в свое время чекисты: они называли ее "Трест". Их люди пробрались в нашу патриотическую организацию и несколько лет водили нас за нос. Да и не только нас, но и разведки почти всей Европы. Чекисты причинили нам тогда неисчислимые беды. Мы потеряли десятки боевых офицеров. На удочку попались Рейли и сам Савинков. Теперь все будет наоборот: большевиков ожидает "Антитрест". Улавливаете?
- Догадываюсь, - сказал Карл. - Вы соглашаетесь работать на большевиков, делаете вид, что готовы с ними вместе бороться с их врагами, а сами…
- А сам делаю то же, что делали они со своим "Трестом". Это будет уничтожающий ответ, такой же, как ответ запорожцев турецкому султану, не так ли? - Энгельгардт удовлетворенно потер руки в предвкушении блистательной победы. - Я в письме к фон Лампе подробно обосновал мое предложение. Надо свести счеты с большевиками!
- Позвольте, позвольте… Как же так? - нахмурился Карл. - Мы ведь договорились, что вы будете согласовывать со мной свои действия. А вы, оказывается, принимаете у себя в доме чекистов из Москвы, собираетесь затевать с ними весьма опасную игру… Даже начальству успели отрапортовать. И я узнаю обо всем этом постфактум!
Понимаете ли вы, в какое положение меня поставили?! - Он вскочил, несколько раз прошелся по кабинету из угла в угол, резко остановился перед опешившим полковником. - Ну нет, я не хочу иметь неприятности и вынужден немедленно прекратить наши отношения.
Энгельгардт начал было что-то говорить в свое оправдание, но Карл не пожелал его больше слушать.
В тот же день вечером я был у Карла. Нинетта угостила нас чудесным кофе с испеченными ею самой вкусными пирожками. Их рецепт она привезла из Петрограда и теперь с умилением повторяла: "Как у нас когда-то на Фонтанке".
Карл за столом был особенно весел и остроумен.
- Вы что же это - вздумали переманивать к себе моих людей? - посмеиваясь, спросил он. - Я буду на вас жаловаться в Берлин самому фон Лампе.
- Не понимаю, что вы имеете в виду, - так же шутливо сказал я.
- Ну как же: а кто предложил полковнику Энгельгардту прекратить антисоветскую работу?
- Вы уже знаете?
- Конечно. Моя информация поставлена отменно. Все знаю… От самого Энгельгардта!
По правде говоря, мы не предполагали, что наше предложение натолкнет Энгельгардта на идею "Антитреста" и он столь скоропалительно сообщит о ней генералу фон Лампе в Берлин. После этого мои дальнейшие переговоры с ним теряли всякий смысл. Но, как говорится, нет худа без добра. Неоспоримо подтвердилось, что Энгельгардт до конца уверен в причастности Карла к немецкой разведке и считает, что с ним можно быть откровенным во всем, вплоть до сокровеннейшей мечты - создать "Антитрест".
КРУШЕНИЕ НАДЕЖД ПОЛКОВНИКА
Приближался день моего повторного визита к Энгельгардту. Накануне я получил из Москвы сообщение о письме Энгельгардта к фон Лампе и сумел уже более детально ознакомиться с его планом организации "Антитреста". Позиция полковника мне была ясна. Ответа он не даст, так как ждет указаний из Берлина и Парижа. Но идти к нему все-таки нужно, чтобы у него не возникло каких-либо подозрений.
Карл уверял меня, что Энгельгардт все эти две недели совершенно не выходил на улицу. Он боялся, что чекисты, которые якобы следят за ним, могут подумать, будто он что-то замышляет против них, и прибегнуть к крайним мерам. Нам эти опасения полковника были на руку: такой человек едва ли пойдет на открытую провокацию.
В условленный час я позвонил в знакомую уже дверь. На этот раз Энгельгардт был аккуратно выбрит и даже надушен, на его мундире сиял какой-то орден царских времен. Он уже не ставил ногу на порожек двери, наоборот, широко отворил ее и внешне любезно пригласил войти.
- Прошу вас. Как видите, нигде никого нет, - он кивнул на распахнутые двери комнат, выходивших в коридор.
- Не сомневался в этом, - заметил я.
Мы прошли в ту же комнату, где беседовали раньше, и я сразу приступил к делу.
- Ну как, Борис Вадимович? - Отныне я стал называть его по имени-отчеству, а не высокоблагородием. - Что вы решили?
- Видите ли… - Энгельгардт замялся. - Я еще не принял никакого решения.
Как и две недели назад, он пустился в рассуждения о том, что для человека, всю жизнь посвятившего борьбе с большевиками, совсем не легко перейти на их позиции. Дескать, ему необходимо еще подумать, взвесить…
- Я должен уточнить, господин полковник, - перебил я его. - Речь идет не о переходе на позиции большевиков, а о прекращении враждебной деятельности против СССР. По-моему, наше предложение было сформулировано вполне определенно.
Энгельгардт нервно барабанил пальцами по столу и молчал. Ему больше нечего было мне сказать. А начинать с нами игру на свой страх и риск, без согласия берлинского начальства он не осмеливался.
- Ну что же, Борис Вадимович, - проговорил я, вставая, - очень сожалею, что мы не нашли с вами общего языка. Убеждать вас в ошибочности вашего поведения не стану - когда-нибудь вы сами это поймете. И все-таки у меня, знаете ли, такое чувство, что мы видимся с вами не в последний раз.
С этими словами я направился к двери.
- Извините… Минуточку… - остановил меня Энгельгардт. - Скажите, пожалуйста, если бы я еще раз продумал свою позицию, как мне связаться с вами?
- Это совсем просто. Достаточно опустить письмо в почтовый ящик. - И я продиктовал полковнику ленинградский адрес, по которому он мог написать.
Как нам стало потом известно, получив предложение Энгельгардта об "Антитресте", фон Лампе тут же сообщил об этом в Париж генералу Миллеру, сменившему на посту главы РОВСа генерала Кутепова (правительство западноевропейских стран и их разведки не простили ему разгрома РОВСа и того, что они сами в результате последовавших разоблачений предстали перед мировой общественностью в весьма неприглядном виде). В идее "Антитреста" фон Лампе и Миллер усмотрели прежде всего происки ГПУ, а Энгельгардта сочли по меньшей мере слепым исполнителем этой "новой большевистской мистификации". И руководители РОВСа пришли к выводу, что благоразумнее всего будет не ввязываться в рискованную игру с чекистами. Ими было принято поистине "соломоново" решение: Энгельгардта от дел РОВСа в Прибалтике незамедлительно отстранить, а на последнее его послание ничего не отвечать вообще.
Положение Энгельгардта стало, можно сказать, пиковым: связь с руководством РОВСа и западными разведками оборвалась, папиросная артель как-то сама собой развалилась, Карл, в котором полковник видел представителя немецкой разведки, и слышать не хотел о возобновлении сотрудничества. А на что жить? Кому жаловаться?..
Несколько раз Энгельгардт отправлялся на поклон к Карлу, и тот, наконец, удостоил его разговором.
- Видите, майн герр, как коварно иногда складывается жизнь, - сказал Карл. - Судьба играет человеком! Вам выпало несчастье самому убедиться в справедливости этой истины. Вы, дорогой полковник, безусловно, боевой офицер, но оказались плохим политиком и дипломатом. Хорошо еще, что знакомство с чекистом закончилось для вас таким образом… Благодарите бога, что вы остались в Таллине и имеете возможность мирно беседовать со мной за рюмкой коньяка. А ведь у вас были шансы очутиться в Москве, на Лубянке!
- Да-да… - согласно закивал полковник. - Я столько пережил за это время, столько передумал… И я хотел бы просить вас восстановить наши отношения. Готов дать слово чести, что больше никогда не нарушу условия нашей договоренности и буду точно выполнять все ваши поручения.
Они проговорили довольно долго. И Карл в конце концов уступил, великодушно сменив гнев на милость.
ПОСЛЕДНЕЕ СВИДАНИЕ
Через шесть лет, в 1940 году, я приехал в Ленинград в отпуск. Прямо с вокзала решил зайти в Ленинградское управление: хотелось повидать кое-кого из друзей. Никого из них, к сожалению, не застал и уже совсем собрался уходить, как меня окликнули:
- Товарищ Федичкин? Очень кстати! А мы уже звонили вам в Москву - думали попросить к нам приехать. Дело в том, что ваш подшефный полковник из Таллина теперь здесь, у нас…
- Энгельгардт? - удивился я. - Неужели он не сбежал в Германию вместе с другими немцами, когда Эстония вновь стала советской? Ведь он же работал "на немецкую разведку"?
- Представьте, остался. Странный он какой-то. С одной стороны, говорит, что не мог расстаться с Россией, а с другой - решительно отказывается давать какие-либо показания о своей антисоветской деятельности и о своих бывших соратниках по РОВСу. "Угодно меня расстрелять - извольте, но ни о чем и ни о ком рассказывать ничего не буду. Я полковник, офицер Свиты его величества!" - и бьет себя в грудь…
Ленинградские товарищи хотели, чтобы я встретился с Энгельгардтом. Они надеялись, что это как-то повлияет на полковника, побудит его изменить свое поведение. Я сразу же согласился: мне и самому было любопытно увидеть Энгельгардта, поговорить с ним в иной, чем прежде, обстановке.
Для свидания мне предоставили просторный и хорошо обставленный кабинет. Ожидая полковника, я несколько раз медленно обошел вокруг стола, потом, чувствуя, что начинаю волноваться, заставил себя сесть в большое кожаное кресло и расслабиться.
Наконец дверь кабинета открылась, и на пороге показался Энгельгардт. Он остановился в двух шагах от двери, равнодушно скользнул глазами по комнате, не обратив на меня никакого внимания, и стал смотреть куда-то в одну точку прямо перед собой. Я поднялся ему навстречу.
- Здравствуйте, Борис Вадимович. Вы меня узнаете?
Он поднял голову…
- Это вы?
- Да, это я, Борис Вадимович. Лет шесть назад я упомянул о возможной встрече с вами. Как видите, мое предчувствие сбылось. Садитесь, пожалуйста.
Полковник подошел к столу, взял один из стульев и, поставив его посередине прохода, как-то неуверенно сел.
- О чем мы будем с вами говорить? - В голосе Энгельгардта звучало полнейшее безразличие ко всему, что его окружает, словно он уже перешел в мир иной.
- У нас с вами есть немало тем для разговора.
- Мне теперь все равно, - мрачно сказал он. - Я обречен…
- Почему?
- Я отказываюсь давать показания и думаю, что меня расстреляют. Скорее бы только кончились эти мучения. Если можете, исполните эту мою последнюю просьбу…
- Но ведь не мы, а вы сами сейчас решаете свою судьбу, - заметил я.
Мне хотелось убедить его, что желание умереть - не более чем позерство, что в этом нет ни грана здравого смысла. Никакого подвига во славу давно ушедшего в небытие царствовавшего дома Романовых и всего тогдашнего уклада жизни он не совершит…
- Поймите и вы меня! - воскликнул Энгельгардт. - Я не могу изменить своему долгу офицера, своим идеалам, которым служил всю жизнь! - в который уж раз твердил он.
- Нет больше ваших идеалов, Борис Вадимович. Нет! Теперь в России новые идеалы, и каждый истинный патриот отечества служит им. Не вы ли говорили мне, что вы патриот своей родины?
- Своей родины теперь у меня нет, - тяжело вздохнул он.
- А почему вы не бежали в Германию?
- Россия была моей родиной, и я хотел умереть на родной земле…
- Не лучше ли жить на родной земле, а не умирать, вы об этом не подумали? Много вреда и горя вы причинили своей родине, нашему народу и государству. И за это заслуживаете сурового наказания. Но Советская власть не хочет вам мстить. Чистосердечным признанием во всем вы поможете скорее восполнить урон, причиненный нашей стране вашей многолетней враждебной деятельностью. Шесть лет назад я предлагал вам прекратить свою работу против нас, но вы не послушались и вот теперь сидите в тюрьме, говорите о смерти. Послушайтесь хоть на этот раз!
Энгельгардт застыл в оцепенении, только пальцы, лежавшие на краю стола, дрожали и конвульсивно сжимались.
- Подумайте, господин полковник, - настойчиво сказал я. - Очень рекомендую вам изменить свою позицию и чистосердечно рассказать все о своей деятельности против Советского государства и об антисоветской деятельности тех, на кого вы работали в Таллине. Если вы искренне считаете Россию своей родиной, то должны поступить именно так.
…Спустя месяц ленинградские товарищи мне сообщили, что Энгельгардт стал давать кое-какие показания. Однако он по-прежнему изворачивался, признавал себя виновным только частично, ссылаясь на то, что в последнее время при его участии ни англичане, ни эстонцы никого в СССР не перебрасывали…
Позже состоялся судебный процесс. Вина Энгельгардта в проведении враждебной деятельности против СССР была доказана, и он был осужден.
Карлу и его жене, хотя они и стали советскими гражданами, вернуться тогда в Ленинград не удалось. Вместе с прибалтийскими немцами они уехали в фашистскую Германию, готовившую нападение на Советский Союз. Так нужно было. Для дела. Нашего святого дела - служения Советской Родине.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
В "ГОСТЯХ" У ПИЛСУДЧИКОВ
НЕМНОГО ИСТОРИИ
С тех пор как я вернулся из Таллина, прошло не так уж много времени. И вдруг однажды мне предложили изучать польский язык.
- Я знаю, и как будто неплохо, английский, - попытался возразить я, не догадываясь еще, что этот разговор начат неспроста. Но уже в следующую минуту все прояснилось.
- Вы поедете в Польшу. У них английский не в моде. Вот французский - в большой чести. Тамошняя интеллигенция, особенно аристократы - "высшее общество", сановные потомки бывших вельмож и графов, - шляхтичи и крупные латифундисты стараются во всем подражать великосветскому Парижу. Они и Варшаву называют маленьким Парижем. Английский, сами понимаете, не тот "парле". Однако раз вы сумели одолеть английский, а раньше в какой-то мере и китайский, то, надо полагать, вам не так уж трудно будет изучить еще один язык. К тому же это язык славянский, что облегчает вашу задачу. Мы вас не торопим - будет лучше, если вы как следует подготовитесь. Полгода хватит?
- Попробую, но, думаю, не очень.
- Доучите на месте, а пока нажимайте на грамматику. Без знания языка там делать нечего.
Сложные отношения были у нас в то время с нашим западным соседом - Польшей. Ее правительство проводило враждебную нам политику. Разведка панской Польши то и дело засылала в нашу страну шпионов и диверсантов. Антисоветской работой руководили разведчики из второго отдела польского генерального штаба, так называемой "двуйки". Это были люди, пользовавшиеся особым доверием и покровительством главы тогдашнего польского государства Пилсудского. Они принадлежали к довольно многочисленной группе военных - "полковников", которые занимали ответственные посты в государственном аппарате, и оказывали большое влияние на политику своей страны.
Министерство иностранных дел возглавлял полковник Бек - человек, пожалуй, наиболее близкий к Пилсудскому. Его политическая, а точнее - шпионская карьера началась еще в 1914 году. Он тогда был австро-венгерским подданным и учился в коммерческой академии в Вене. Во время первой мировой войны Бек стал работать в интересах Германии. В 1918 году, когда кайзеровская армия временно оккупировала Советскую Украину, он выполнял там секретные задания немецкой разведки и одновременно польской военной конспиративно-политической организации, именуемой "ПОВ" (Польская организация войскова), которая выступала за образование независимого буржуазного польского государства и впоследствии поставила во главе страны Пилсудского.
В 1921 году Бек начал сотрудничать с "двуйкой". Его имя привлекло внимание наших органов безопасности в связи с деятельностью Бориса Савинкова; который занимался организацией банд Булак-Балаховича, действовавших на территории Белоруссии в первые годы. Советской власти. В одном из дипломатических представлений нашего правительства правительству Польши: указывалось, что второй отдел польского генерального штаба - "двуйка" - помогает Савинкову в пересылке в СССР различных ядов. В документе по этому делу, которым располагали советские власти, имелась личная подпись тогдашнего майора польского генерального штаба Бека.
В те же двадцатые годы Бек был послан военным атташе во Францию. Там его уличили в делах, весьма далеких от дипломатии: он передавал немецкому генеральному штабу не больше и не меньше как сведения о вооруженных силах Франции, и ему предложили покинуть страну. Спустя несколько лет после этого, в 1932 году, Пилсудский решил направить Бека в Париж уже в качестве посла. А когда французское правительство отклонило его кандидатуру, Пилсудский "в пику" Франции назначил его министром иностранных дел.