- Меня зовут Евой Болеславской. Я радистка. Скажи те, вы прыгаете с нами?
- Нет. У меня другие намерения.
- Жаль! - вздохнула девушка. - Как хорошо было бы воевать вместе…
Полковник не ответил. Между тем ночь вступила в свои права. В самолете стало темно.
- Вы не знаете, почему не зажигают света? - спросила Ева.
- Приближаемся к фронту. Свет может привлечь внимание противника.
- А я об этом и не подумала. Смотрите, смотрите! Что это такое?
Турханов посмотрел вниз. Там сверкали тысячи огней. Одни вспыхивали и тут же гасли, другие разгорались все сильнее.
- Вот она, линия фронта. Видите, как рвутся снаряды, полыхают пожары?
- Вижу. А это что?
- Снизу поднимались светящиеся точки и, не достигая самолета, гасли в темноте.
- Стреляют зенитные пулеметы. Трассирующие пули кажутся нам искорками, - объяснил Турханов.
- Нас они не убьют?
- Нет. Видите, искорки гаснут, не долетая до нас. Да и огни остались позади. Линию фронта мы перелетели благополучно.
- Ура! Опасность миновала! - обрадовалась Ева. - Пане Глоба, вы заметили линию фронта?
- Еще бы! Хороший фейерверк устроили швабы в честь нашего появления. Не дай бог… - перекрестился плютуновый.
- Пане поручик, вы тоже испугались?
- Замолчите, ради бога! - рявкнул тот. - Поймите на конец: вы на военной службе! Спрашивать можно только с разрешения старших…
- Прошу извинения, пане поручик.
Вдруг самолет начал разворачиваться. Тут же стрелка высотомера побежала вниз. Турханов прижался лицом к холодному стеклу. Где-то далеко горели костры. Из служебной кабины вышли летчики. Они открыли люк и начали выбрасывать тюки с обмундированием, ящики с оружием и боеприпасами. Самолет продолжал кружить…
- Хватит, - сказал командир экипажа. - Остальной груз предназначен другому отряду.
Бортмеханик и бортрадист, закрыв люк, ушли в служебную кабину, командир подошел к полякам.
- Прошу приготовиться, - сказал он. - Скоро будем над Сольской пущей. Постарайтесь приземлиться поближе к огням.
Все засуетились. Мужчины повесили автоматы на шею, поправили парашюты, вещевые мешки, девушка проверила, пистолет, привычным движением закинула за плечо рацию, похожую на полевой телефонный аппарат, затем все трое подошли к открытому люку.
- Пан Глоба прыгает первым, вторая - Ева, послед ним я. Сбор у костра. Пароль-Варшава, отзыв-пулемет. Ясно? - спросил поручик.
- Ясно, пане поручик! - ответил плютуновый. Ева молчала. Она неотрывно смотрела на Турханова.
- Счастливо оставаться, товарищ полковник! - проговорила она.
- Прощайте, товарищ Болеславская! - сказал Тур ханов.
В это время к командиру подошел штурман.
- Сигнальных огней не видно. Что будем делать? - спросил он.
- Придется еще покружить. Должно быть, не успели разжечь костры, ответил командир.
Штурман скрылся за дверью служебной кабины. Турханов посмотрел вниз. Кругом была кромешная тьма.
"Удивительно! - подумал он. - По каким же ориентирам узнали они Сольскую пущу?"
Неожиданно вспыхнул один прожектор, потом другой. Два пучка голубоватых лучей, как длинные руки сказочного великана, начали обшаривать все уголки неба. Скоро один из них выхватил из темноты самолет. Тут же к нему присоединился второй. Засверкали разрывы зенитных снарядов. Один из них разорвался рядом. В следующее мгновение загорелся правый мотор. Пилот, бросая самолет то вверх, то вниз, пытался сбить пламя. Не удалось… Страшные огненные языки лизали уже правое крыло.
- Прыгать всем! - скомандовал командир экипажа. - Скорее!
Первыми нырнули в темноту поляки, за ними Турханов, потом летчики. Командир экипажа покинул борт самолета последним.
Глава четвертая
В лицо ударила струя холодного воздуха, в ушах засвистел ветер. Задыхаясь от стремительного падения, Турханов дернул за кольцо. Парашют устремился вверх, захлопал, раскрылся зонтом. Сильный толчок - и человек закачался в воздухе как на качелях. "Все в порядке, - с облегчением подумал он. - Теперь благополучно приземлиться и разыскать партизан… Вон и костер мерцает вдали. Ветер уносит в сторону. Значит, к нему надо будет идти против ветра". Вот захлестали по телу ветки, а через мгновение ноги коснулись земли. Расстегнув застежки, он быстро освободился от лямок, схватил автомат, прислушался. Сильный ветер раскачивал острые верхушки елей, скрипели стволы, недалеко журчал ручей. Из-за тучи показалась, ущербная луна. Она осветила небольшую поляну, на краю которой растянулось полотнище парашюта. Ничего подозрительного не было. Турханов сложил парашют и двинулся в путь. Однако прошел он совсем немного - вдруг упал в какую-то яму.
- Черт побери, - тихо выругался он. - Как же это я не заметил?
Яма оказалась старой траншеей. Стенки ее были покрыты засохшей травой, сверху ее прикрывали молодые елочки. Полковник стал осторожно продвигаться вперед и скоро наткнулся на блиндаж. Дверь была раскрыта, и из нее с шумом вылетела какая-то птица. Полковник извлек из кармана маленький фонарик, зажег. Увидел в углу чугунную печурку с ребристой поверхностью, какие обычно устанавливают немцы в офицерских землянках, две железные койки и столик со сломанной ножкой.
На столе лежала пожелтевшая газета. Сдув с нее толстый слой пыли, Турханов прочитал название. Это был номер "Фелькишер беобахтер" от 20 июня 1941 года.
"Должно быть, в этом лесу располагались немецкие войска перед вторжением в Советский Союз, - догадался полковник. - 22 июня они двинулись на восток. С тех пор здесь никого не было. Странно, а где же партизаны? Может, в этом лесу их и вовсе нет?"
С тяжелым чувством покинул он блиндаж. Прежде всего надо определить, куда он попал. Он помнил, что его спутникам-полякам надо было высадиться где-то в районе Сельской пущи. "Если память мне не изменяет, это километрах в семидесяти-восьмидесяти южнее Люблина, а мне необходимо попасть в Парчевские леса, что к северу от Люблина примерно на таком же расстоянии. Ясно одно - проделать такой путь по вражеской территории без помощи друзей невозможно. Где же найти этих друзей?"
Пока он стоял в задумчивости, ветер донес до него запах дыма. Это напомнило ему о костре, который он видел после прыжка с самолета. Несомненно, возле костра кто-то есть. Но кто? Немцы едва ли отважатся ночевать в лесу. Значит, там могут быть либо партизаны, либо местные жители. "В том или другом случае я, по крайней мере, узнаю, куда попал", - решил Турханов и, воткнув для приметы в крышу блиндажа суковатую палку, осторожно зашагал вперед. Скоро он вышел на дорогу. Она привела его к затухающему костру, возле которого отчетливо виднелись фигуры людей. Их было трое. Турханов подкрался к ним почти вплотную, укрылся в тени дерева и прислушался. Говорили по-польски.
- Как называется лес? - спросил знакомый голос Дубовского.
- Яновский. Город есть такой. Волостной город. Мы из Яновской волости. И лес наш Яновским называется, - послышался плаксивый детский голосок.
- Сам ты из какой деревни?
- Из Сосновки. Панове, отпустите меня! - взмолился паренек.
- Подожди, успеешь. Кто у вас староста?
- Пан Малевич. Леслав Малевич.
- Рыжий такой? С конопатым лицом? - спросил плютуновый.
- Да, да! - обрадовался мальчик. - Вы его знаете?
- Учились вместе. Как он живет?
- Хорошо живет. Лучше всех…
- Немцы у вас бывают? - прервал его поручик.
- А как же! Собирают яйца, масло, теплые вещи. Они везде бывают. У пани Геркович последнюю курицу отобрали.
- Почему остальные убежали?
- Хуторских испугались. Там бандиты живут. Ну, панове, отпустите меня. Хотите, утром принесу вам поесть? - опять захныкал паренек.
- Обойдемся без твоей помощи. Пошел прочь! Получив на прощание подзатыльник, мальчик мгновенно юркнул в кусты.
Поручик и плютуновый особого доверия не внушали, поэтому, узнав из подслушанного разговора название леса, Турханов мог спокойно удалиться, но его беспокоило отсутствие Евы. Что с ней могло случиться? Где она? Ничего не поделаешь, пришлось подойти к ним и приветливо поздороваться.
- Ба-а! Вы тоже здесь? - удивился Дубовский.
- Вышел на огонек, - кивнул Турханов на тлеющие головешки. - Не помешал?
- Делом, не занимаемся. Как вы приземлились? - спросил поручик.
- Благодарю вас! Со мной все в порядке. Но я не вижу вашей спутницы. Где она?
- Лежит вон в кустах, - Дубовский показал на молодой ельник.
- Что с ней случилось?
- Неудачно приземлилась. Прямо на сломанное дерево, - объяснил поручик.
- Хотели перевязать - не разрешает. Стесняется, видите ли… - добавил плютуновый.
- Позвольте узнать, что вы намерены делать? - спросил полковник.
- Собираемся пойти разыскивать какую-нибудь деревню. Там заночуем. Вы пойдете с нами? - поинтересовался Дубовский.
Турханов не успел ответить. Послышался слабый голос девушки.
- Пане поручик, пожалуйста, не оставляйте меня в лесу! - взмолилась она.
- А кто вас понесет? Может быть, пан Глоба?
- Нашли дурака, - огрызнулся плютуновый. - Я не вьючное животное, чтобы таскать тяжести.
- Вот видите, пока придется оставить вас здесь. Утром пришлем подводу.
Девушка заплакала.
- Да не плачьте, бога ради. Леса у нас не сибирские, волков и медведей не водится, никто вас не съест. Спите спокойненько. Даю честное слово, утром сам приеду за вами, - успокоил ее Глоба.
Ева ничего не сказала, но продолжала плакать.
- Если пани Болеславская не возражает, до утра я могу остаться, предложил Турханов.
- Я не возражаю, - охотно согласилась девушка.
- Вот и прекрасно. Значит, договорились: утром пан Глоба заберет ее. Если хотите, тоже приезжайте с ними. Мы вам поможем найти нужных людей.
- Благодарю вас. До свидания!
- Доброй ночи!
Поляки ушли в том же направлении, куда побежал допрошенный ими паренек. Турханов подошел к девушке. Она лежала на животе и тихо стонала. Он наклонился:
- Вам очень больно?
- Да, - призналась Ева.
- Крепитесь. Скоро уже полночь, ждать остается не много. Пан Глоба отвезет вас в больницу.
- Вы думаете, он приедет за мной?
- А как же? Обещал ведь! Если он не захочет, пору чик заставит.
Девушка ничего не ответила.
Между тем ветер усилился, тучи снова закрыли луну и звезды. Стало темно, хоть глаза выколи. В довершение всего начал капать холодный дождь. Турханов съежился.
- Послушайте, Ева, здесь мы до утра совсем окоченеем. Надо хотя бы укрыться от дождя.
- Под елкой не так сыро. Если можете, перетащите меня поближе к стволу, - сказала девушка, приподымаясь на руках.
- Подождите, я знаю другое, более надежное укрытие, - и Турханов рассказал ей о блиндаже с чугунной печуркой. - Лучше пойдемте туда!
- Далеко, как вы меня донесете? - усомнилась Ева.
- Это уж моя забота. Рацию и ваш ранец пока оставим здесь. Заберу вторым рейсом… Ну-ка обхватите меня за шею… Вот так. А теперь пошли…
Он взвалил ее на спину, вышел на заросшую лесную дорожку и, ступая осторожно, чтобы не споткнуться, направился в сторону блиндажа.
Глава пятая
Ева родилась и выросла в Варшаве. Родители ее были состоятельными: отец - известный архитектор - имел собственную мастерскую, мать занималась живописью. Ее картины пользовались неизменным успехом на выставках не только в Варшаве, но и в других европейских столицах. В заказах недостатка не было, зарабатывали они хорошо. Об этом свидетельствовал трехэтажный особняк, выстроенный Болеславским по собственному проекту в одном из аристократических районов Варшавы, Правда, обжить они его не успели, помешала война.
Когда гитлеровцы оккупировали страну, многие деятели культуры эмигрировали. Часть из них поддалась общей панике, другие имели серьезные основания опасаться фашистских репрессий за свои прогрессивные убеждения. В числе последних были и родители Евы, не раз публично выступавшие против германского национал-социализма, против расизма и мракобесия.
- Польское государство развалилось, как карточный домик. Оставаться здесь - значит подвергать себя бесконечному унижению, а может быть, даже физическому уничтожению. Поедем искать убежище под чужим небом! - сказал отец Евы. В тот же день они выехали в сторону румынской, границы.
Навсегда запомнила Ева страшные события этих дней. Казалось, тронулся в путь весь народ. Шоссейные и проселочные дороги были до отказа забиты автомашинами, подводами. По обочине двигались тысячи людей - пешком, на велосипедах. На железных дорогах творилось что-то невообразимое. На переправах и транспортных узлах возникали заторы. Повсюду валялись разбитые автомашины, трупы лошадей и волов, брошенные детские коляски. Горели города и деревни, железнодорожные станции и аэродромы. Черный дым клубился над всей восточной и центральной Польшей. Смерть подстерегала на каждом шагу.
Новенький "мерседес" Болеславских продвигался вперед со скоростью черепахи. Только на третьи сутки они подъехали к переправе через реку Сан. Но там образовалась пробка. Простояли час, другой, а машины и повозки все подходили и подходили. Вдруг завыли сирены. На западе показались немецкие самолеты. Люди в панике бросились бежать. Одни, побросав свои вещи, помчались к ближайшему лесу, другие прижались к земле. Ева с отцом успели прыгнуть в огромную воронку, образованную бомбой, а мать, несмотря на уговоры, осталась в машине. Гул моторов усиливался с каждой секундой. Вот передняя тройка "юнкерсов" перешла в пике. Раздался оглушительный взрыв. За первой тройкой пикировала вторая, потом третья, четвертая… Рвались бомбы. Загорелись автомашины, в воздух полетели колеса, человеческие руки, ноги. Ад, выдуманный верующими, по сравнению с тем, что творилось вокруг, показался бы детской забавой… Одна из бомб разорвалась совсем близко. Ева, оглушенная, полузасыпанная землей, с трудом выползла на край ямы и вскрикнула от ужаса: на том месте, где стояла их машина, зияла огромная воронка.
Так, в течение нескольких секунд, Ева лишилась матери, а Польша талантливого художника.
Дальше они побрели пешком. Отец начал заговариваться. Скоро силы совсем оставили его. С помощью добрых людей его устроили в санитарный поезд, но он привез их не в Румынию, а в освобожденный Красной Армией Львов.
В двадцатых и тридцатых годах на Западе о Советской стране говорили мало правды. Правители Польши, их лакеи из органов буржуазной пропаганды ничем не отличались от своих коллег из Лондона, Парижа или Берлина. Поэтому Болеславские о жизни в Советском Союзе имели весьма смутное представление. В частности, архитектору казалось, что каждого буржуазного интеллигента большевики если и не убивают, то обязательно ссылают в холодную Сибирь. Но советские люди оказались совсем не такими, какими их рисовали продажные пропагандисты в Польше. Прежде всего они бесплатно вылечили архитектора, потом ему дали работу по специальности, а дочку устроили учиться в университет. И началась для них новая жизнь. Архитектор приступил к работе над грандиозным проектом комплекса зданий культурно-просветительных учреждений, в центре которого должно было находиться монументальное здание Дворца культуры. Ева всей душой отдалась учебе.
Творческий труд делает людей счастливыми. Болеславские тоже могли себя считать счастливыми людьми. Одного лишь им не хватало - родины, которая изнывала под фашистским гнетом. Сначалаони не теряли надежды на быстрое освобождение. Ведь английское и французское правительства дали торжественное обещание не оставлять Польшу в беде. Однако они не спешили выполнять свои обязательства. Их хорошо вооруженные армии топтались на месте, будто ожидая, когда немцы закончат тотальную мобилизацию. Наступил сороковой год, приведший к неожиданному поражению Франции и изгнанию английской армии из континентальной Европы. Скоро почти все буржуазные страны континента очутились в руках Гитлера. Используя людские и материальные ресурсы этих стран, фюрер двинул свои орды на Восток, чтобы завоевать, как он говорил, жизненное пространство для немецкой нации. Фашисты планировали полное истребление славянских народов. Началась самая кровопролитная в истории человечества война…
Вместе с другими гражданами Советского Союза выехали на восток и Ева с отцом. Остановились они в небольшом уральском городке. Здесь вместо Дворцов культуры архитектору пришлось строить производственные помещения для военного завода, а Еве - учиться не в университете, а на курсах военных радистов. Острый слух сослужил ей добрую службу: за пять месяцев напряженной учебы она стала первоклассной радисткой.
По согласованию с Советским правительством, в нашей стране полякам разрешили создать свою армию. На пост командующего польское эмигрантское правительство назначило генерала Андерса. Истинные патриоты думали тогда, что эта армия станет центром объединения всех прогрессивных сил, готовых броситься в смертельную схватку с фашизмом за освобождение и возрождение Польши. В своих публичных выступлениях об этом не раз заявляли Андерс и его коллеги. Ева поверила им и добровольно вступила в армию. Но жестоко ошиблась. Эмигрантским кругам армия Андерса нужна была не для освобождения родины, а для последующей борьбы с ее прогрессивными силами. К сожалению, многие поняли это слишком поздно. В их числе была и Ева. Сменив гражданское платье на военную форму, она надеялась сразу же приступить к исполнению обязанностей радистки, но ее послали работать официанткой в офицерскую столовую. Жалобы не помогли. "Интересы нации требуют, чтобы поляки воевали, а польки обслуживали их. Дабы приблизить нашу победу, делайте так, чтобы мужчинам-воинам было легче переносить лишения. Таков патриотический долг польских женщин", - ответил на ее жалобу один из начальников.
Господа офицеры скоро показали, как они понимают свое отношение к женщине, пришедшей в армию. Не прошло и недели, а многие из них то лаской, то обещаниями, то угрозой, а то просто путем применения силы пытались склонить ее к сожительству. Это было низко и обидно. Она с негодованием отвергла все их домогательства. Но хотя патриотические чувства Евы не вызвали соответствующего отклика, она все еще не теряла надежды, что сможет быть полезной родине. "Ничего, успокаивала она себя, - приедем на фронт, там наверняка потребуются радистки. Вот тогда покажу, на что я способна. Не побоюсь ни бомбежек, ни артиллерийского обстрела, буду работать в любых условиях".
Однажды чаша ее терпения все же переполнилась. Случилось это так. Одному генералу, отмечавшему какую-то юбилейную дату, для обслуживания гостей понадобились услуги официантки. Заведующий столовой послал Еву. За праздничным столом разговор зашел о роли Польши в происходящей войне. По этому поводу были высказаны различные мнения, но большинство сошлось на том, что от этой войны выиграют в конце концов поляки.
- Это каким же образом? - спросил кто-то из гостей.
- Очень просто, - улыбнулся хозяин. - Русские и немцы взаимно истребляют друг друга, и наступит такой момент, когда они не смогут воевать. Тогда на сцену вы ступим мы и продиктуем им свои условия мира.
- Оно было бы великолепно, но, к сожалению, мы не доживем до этих счастливых дней: русские нас бросят под Сталинград, а немцы растопчут всех до единого…