- Постой, - остановил его Твердовский, - ты видел этого нового дружинника, Шмача?
- Бачив, - ответил Иванишин.
- Ну, как думаешь, будет из него прок?
- А чому ж не быть? Парубок здоровый. А коли дурить начнет, то сразу скрутим.
- Вот какая штука, - сказал Твердовский, - в пятницу, пока мы будем в городе, ты накажи Павло и Кириллу, чтоб они за ним поглядывали. Все же он старый уголовник, может натворить чего-нибудь.
- Ладно, накажу. Тольки, думаю, ему своя башка дороже.
Утром пристав Хаджи-Ага, выходя из дому, обнаружил в щели двери грязный и замызганный конверт. Он нервно схватил его, распечатал и присвистнул. Первым его движением было бежать к жандармскому полковнику, но, сделав несколько шагов от крыльца, он остановился в раздумье. Говорить ли? Зачем делиться таким счастьем?
Полковник присвоит себе всю честь поимки разбойника, а приставу останутся рожки да ножки. Нет, он сам захватит Твердовского. То-то будет история! О нем узнают в Петербурге, переведут в столицу, посыплются награды. Хаджи-Ага спрятал конверт в карман. Придя в участок, он послал двух переодетых городовых на Овражную улицу, наблюдать за домом Ицки Гутмана, а кроме них выбрал еще троих самых здоровых и приказал им ни на минуту не отлучаться от участка.
Глава двенадцатая
ХУДОЙ МИР ЛУЧШЕ ДОБРОЙ ССОРЫ
Хаджи-Ага едва мог дождаться ночи. Целый день он ходил рассеянный, отвечал невпопад на вопросы и производил впечатление перепившего или невыспавшегося. Его мечты разрастались пышным цветом. Он видел себя стоящим посреди Невского проспекта, в качестве пристава дворцовой части. Вот из дворца выезжает автомобиль, а в нем его величество с каким-нибудь иностранным послом. Автомобиль проезжает мимо, Хаджи-Ага становится во фронт, царь замечает его, останавливает автомобиль и машет рукой. Хаджи-Ага подбегает, и государь говорит послу: "У меня все пристава храбрые, а Хаджи-Ага самый храбрый. Он поймал Твердовского". Посол лезет в карман и вытаскивает орден Льва и Солнца и надевает на Хаджи-Агу.
К вечеру пристав просто дрожал от нетерпения. Наконец примчался один из поставленных для наблюдения городовых с докладом, что до семи часов вечера, кроме молодой женщины, в доме никого не было, а сейчас прокрался огородами широкоплечий человек в тулупе и папахе. Сердце пристава запрыгало, как кролик. Он схватился с места, крикнул городовых и вышел с ними на улицу. Они шли по темным улицам молча, пристав впереди, городовые сзади.
Уже у самого дома их окликнул второй городовой.
- Ну, что? Он еще в доме? Не ушел? - спросил, задыхаясь, Хаджи-Ага.
- Никак нет, ваше высокоблагородие. Сидит с бабой в обнимку, водку пьет. Поглядите сами!
Пристав кошкой подполз к окну и прилип к щели в ставне, за ним вытянули шеи городовые. Хаджи-Ага увидел опрятную горницу. На диванчике у стола сидел Твердовский, обняв рукой за шею Антонину, в наливал себе в стакан водку из графина. Он распевал какую-то песню, звуки которой слабо доносились через двойную раму.
- Дуже пьет, - сказал городовой, - вже совсем пьяный!
Пристав отполз от окна.
- Пускай еще попьет немного. Как опьянеет совсем, мы его и сцапаем.
Он направил двух городовых на огороды позади дома, двух оставил спереди, а одного, знаменитого в городе силача, оставил при себе, чтобы с ним вместе ворваться в дом. Прошло еще полчаса. Пристав заглянул в окошко и увидел, что женщина собирает чашки, а Твердовский лежит на диване. Его самого не было видно за столом, торчали только ноги в высоких сапогах. Женщина подошла к нему и пыталась растолкать, но он спал мертвым сном. Она топнула ногой и с недовольным лицом отошла.
- Готов! - сказал пристав, отползая. Он прошел вокруг дома, приказал оставленным сзади городовым не сводить глаз с окон и, вернувшись к крыльцу, приказал силачу вскрыть замок отмычкой. Тот повозился с минуту и бесшумно повернул несложный замок. Дверь чуть приоткрылась.
- Смотрите же, - шепнул пристав, - чуть услышите шум или выстрелы, кидайтесь в дом!
Он вынул револьвер и вслед за городовым нырнул в дверь.
Они прокрались коридорчиком к полуотворенной двери в горницу. Женщина куда-то вышла, а Твердовский по-прежнему спал на диване.
- Кидайся сразу через стол на него сверху и дави, а я приставлю ему револьвер к голове, если он будет бороться! - шепнул пристав. - Ну, раз, два, три!..
Городовой, как тигр, перескочил через комнату и вместе с обрушившимся столом свалился сверху на Твердовского. Пристав кинулся за ним с револьвером наготове, ища куда выстрелить, так как тела Твердовского не было видно под тушей городового. И вдруг сзади раздался спокойный голос:
- Бросьте пистолетик, ваше высокоблагородие!
Ошеломленный пристав перевернулся на месте и застыл. Перед ним стоял во весь рост в пролете двери Твердовский. В каждой руке у него было по маузеру.
- Бросьте пистолетик!
Пристав машинально выронил револьвер. С дивана, кряхтя, поднялся городовой, с обалделым видом, держа в руках сапог Твердовского, набитый тряпками.
- Поднимите ручки. Станьте ко мне спинками!
Оба полицейских беспрекословно выполнили требование.
- Марш в ту комнату! - продолжал командовать Твердовский.
Едва городовой перешагнул порог комнаты, его мигом скрутили два дружинника. То же было сделано в свою очередь с приставом.
- Тащите их через окно! - приказал Твердовский.
Хаджи-Ага и городовой были бесшумно вытащены в одно мгновение через окно на огороды, пронесены двором на другую уличку и положены в телегу, где уже лежали два оставленных Хаджи-Агой с задней стороны дома городовых.
- Готово? - спросил Твердовский.
- Готово, батько атаман!
- Езжайте! Антонина, садись! - сказал Твердовский, подводя одетой в шубку, испуганной и обрадованной Антонине лошадь. Она вскочила в седло с помощью мужа, и кавалькада исчезла в глубине переулка среди начавшейся поземки.
Двое городовых, оставленных перед домом, долго прислушивались, но из дома не доносилось ни единого звука. Они продрогли, снег забивался им под воротники.
- Что ж они, заснули там, что ли? - проворчал один и хотел взойти на крыльцо.
- Стой! - остановил другой. - Господин пристав верно забрали Твердовского и теперь займаются с дамочкой. Они любят молоденьких.
Оба постояли еще с полчаса, наконец обоим стало невтерпеж. Первый поднялся на крыльцо, распахнул дверь и вошел в дом. Минуту спустя он снова появился и сказал испуганным голосом:
- Лаврентьев, там никого нема!
- Что врешь? - сказал второй и бросился в дом. Они обошли все комнаты, заглядывали под столы, под кровать, но ясно было одно: в доме никого нет. У обоих волосы встали дыбом. Что-то зашуршало в печке, и оба стража, в ужасе толкая друг друга, слетели с крыльца и помчались по улице.
Из печки вылез большой черный кот, прищурился на лампу, выгнул дугой спину и замурлыкал.
Связанного Хаджи-Агу доставили с завязанными глазами в лесную хибарку, где его уже ожидал Твердовский. Он сидел на табурете, поигрывая тяжелым маузером, когда дружинники внесли пристава и положили его на лежанку.
Твердовский встал и подошел к нему.
- Что, господин пристав, поймали Твердовского?
Хаджи-Ага с ужасом покосился на маузер и умоляюще сказал:
- Не убивайте меня, господин Твердовский!
Твердовский рассмеялся.
- Пуганая ворона куста боится. Я и не собираюсь вас убивать. Напротив. Я имею для вас хорошее предложение. Развяжите его благородие!
Дружинники мигом развязали пристава, он сел, все еще не веря, что жив.
Твердовский тоже уселся и сделал знак всем выйти.
- Ну-с, - сказал он, оставшись наедине с приставом, - слушайте, ваше высокоблагородие! Вы меня ловите потому, что вам мерещатся всякие там карьеры, крестики, награды. А вместо этого сами попались. Однако вы можете уйти отсюда целым. Но для этого мы с вами заключаем маленькую коммерческую сделку. Лучше синица в руки, чем журавль в небе. Когда еще придут ваши награды от начальства, а я вас сейчас награжу по-царски с тем условием, чтобы вы меня не трогали. То есть, конечно, вы можете делать вид, что стараетесь меня поймать, но только вид. Согласны?
- То есть как… Я не совсем понимаю, - пролепетал пристав.
- Экий вы непонятливый. Придется говорить наглядным образом, - Твердовский привстал и снял со стены шашку. Он вынул ее из чехла, и она засияла золотом ножен и сверканием бриллиантов. - Этой шашке цена несколько десятков тысяч. Я забрал ее у Тряпицына, а теперь отдам вам. Понимаете? И каждый год вы и господин полицеймейстер будете получать от меня приличные вашему чину и моему уважению к вам подарки. Поняли?
- Понял, - сказал, вдруг повеселев, Хаджи-Ага.
- Так вот. Вы получаете эту шашку. Господину полицеймейстеру в уважение его высокого чина я посылаю этот ковер и вот это ожерелье для супруги. Только предупредите его, чтоб он переделал оправу, а то случайно владелица может увидеть его на шейке супруги вашего начальника и выйдет скандал. Итак? Договор заключен?
- Я согласен! - ответил Хаджи-Ага, не сводя глаз с блеска камней.
- Я так и думал, что вы умный человек. Сейчас вас отвезут на окраину города и отпустят. А вот дайте вашим городовым за беспокойство.
Твердовский вывалил на стол кучку золота.
Спустя несколько минут приставу вновь завязали глаза. Он уже с завязанными глазами сказал:
- До свиданья, господин Твердовский! Будьте спокойны, я хозяин своему слову.
- До свиданья. Худой мир лучше доброй ссоры.
У окраины города сопровождающие развязали глаза приставу и умчались. Он, в свою очередь, развязал городовых. В тележке лежал ковер и шашка, в кармане Хаджи-Ага ощущал ожерелье и золотые. Он вынул из кармана рубль и сказал городовым:
- Вот вам, сукины дети, от Твердовского! И чтоб молчали, как дохлые!
- Покорнейше благодарим! - ответили в один голос городовые.
"А с полицеймейстера хватит и ковра", - подумал доблестный пристав, - нечего баловать всяких взяточников.
Глава тринадцатая
ПЬЯНЫЙ АРХИЕРЕЙ
Много хохотали дружинники, вспоминая поход на храброго пристава.
А Твердовский тем временем задумывал новые планы.
И пока храбрый кабардинец Хаджи-Ага лениво рыскал со стражниками по губернии, делая вид, что тщательно разыскивает Твердовского, атаман отдыхал в хибарке, а верный его помощник Иванишин опять рыскал в городе, пронюхивал дело.
Вернулся Иванишин с двумя чемоданами, полными разного платья. Зачем он столько навез его, дружинники не могли понять и долго мучались догадками.
Но на следующий вечер атаман позвал к себе в хибарку Иванишина, Павла и еще одного дружинника из недавно присоединившихся к дружине. Это был бывший студент, анархист Володя. У него были прекрасные манеры, и он говорил по-французски, за что дружинники и прозвали его "мусью".
Они пробыли в хибарке около часу. И когда уже совсем стемнело, вышли, закутанные в плащи, сели на лошадей и исчезли по направлению к городу.
На следующий вечер к магазину церковных вещей и облачений, находившемуся на бойком месте в торговых рядах, подъехала карета. Это было незадолго до закрытия магазинов. Погода стояла отвратительная, моросил снег пополам с дождем, и редкие прохожие старались поскорее скрыться домой, в тепло и уют домашнего очага. Из кареты вышли четверо отлично одетых молодых людей и вошли в магазин. Хозяин магазина Оловенников и приказчик подсчитывали уже дневную выручку и прятали в стенной шкаф драгоценные облачения и камни. В этот момент в магазине появились покупатели.
Оловенников обернулся и, увидав четырех джентльменов в цилиндрах и фраках, видневшихся из-под пальто, быстро подошел к прилавку, забыв даже закрыть шкаф, и спросил покупателей, что им угодно.
Один из них сказал другому что-то по-французски и затем обратился к Оловенникову:
- Видите ли, мы почитатели преосвященного Антония и хотели бы сделать ему подарок в день пятилетия его епископства. Мы хотим поднести ему полное облачение. Не можете ли вы показать самое лучшее.
Оловенников расцвел от удовольствия. Такие выгодные покупатели!
- Пожалуйста, - сказал он, - будьте добры присесть. Сейчас покажем.
Он подмигнул приказчику, и они вытащили парчовое епископское облачение. Молодые люди взглянули, поморщились и сказали в один голос:
- Слишком просто. Нельзя ли попышнее? Мы за деньгами не постоим.
Оловенников показал еще несколько облачений. Молодые люди внимательно рассматривали и, наконец, отложили одно, из темно-зеленой парчи. Они щупали его, разглядывали, мерили длину, и, наконец, старший из них сказал:
- Это как будто ничего, но все же дешевка.
- Помилуйте, - даже обиделся Оловенников, - это дешевка? Это самое дорогое какое есть.
Молодые люди стояли в раздумье. Вдруг Оловенников хлопнул себя по лбу.
- Батюшки! Вот старый дурак! Забыл совсем. Есть у меня еще одно. На заказ мы делали. Графиня Блудова заказала для киевского митрополита. Вот это вам, верно, по вкусу придется. Принеси, Игнатий!
Приказчик снял с верхней полки картон и достал из него роскошное облачение бирюзового цвета, все расшитое серебром. Покупатели ахнули от восторга.
- Вот это да! - сказал один из них.
Оловенников замялся.
- Видите… это затрудняюсь вам отдать… Заказ. Впрочем, можно бы, потому что до срока еще далеко, мы успеем сделать такое же. Только уж не прогневайтесь, цена за него будет немалая.
- Чепуха, - ответил самый молодой из покупателей и опять прибавил несколько французских фраз.
Все склонились над облачением.
- Интересно взглянуть, как оно будет выглядеть на его преосвященстве, - произнес старший и, как бы озаренный удачной мыслью, взглянул на Оловенникова, - вот прекрасно, - продолжал он, хлопнув в ладоши, - у вас рост и фигура совершенно, как у преосвященного. Не будете ли вы добры примерить?
Оловенников смутился.
- Недостойно мне, грешнику, одеваться в архипастырское одеяние, - вздохнул он.
- Пустяки, - прервал покупатель, - никто же и не увидит. Сделайте одолжение, а то ведь трудно решиться, не видя.
Оловенников снова вздохнул, еще раз перекрестился и с помощью приказчика облачился. Покупатели встретили его переодевание радостными возгласами:
- Восхитительно!
- Какая красота!
- Жаль, митры нет. Может быть, вы будете добры надеть уже и митру. Только тоже лучшего качества, с хорошими камнями.
- Игнатий! Подай бриллиантовую митру! - сказал Оловенников и, получив ее из рук приказчика, возложил на голову.
Послышались новые возгласы восхищения.
- Сколько будет стоить эта прелесть? - спросили покупатели.
- С митрой пятнадцать тысяч! - ответил Оловенников, сам любуясь в зеркало красотой облачения.
- Только-то? Берем! Володя, доставай деньги! - сказал старший и добавил: - Мы еще одно забыли. Орлецы под ножки владыке. Можно взглянуть?
- Игнатий! Слазай вниз, за митрополичьими орлецами! - приказал окончательно обрадованный выгодной сделкой Оловенников.
Приказчик открыл люк, ведущий в подвал магазина, и стал спускаться вниз.
Младший покупатель достал бумажник и вынимал из него деньги. Оловенников подошел к нему. Вдруг люк сзади с грохотом захлопнулся. Оловенников обернулся взглянуть, но тяжелый удар кулаком по голове сверху насунул ему на лицо до подбородка митру. Он отпрыгнул в сторону и попытался сорвать митру, но сделать это было невозможно. Круговая пружина подалась, пропустив его голову, и теперь митру можно было снять, только разрезав. Оловенников затрясся, рванулся в сторону и, запутавшись в облачении, шлепнулся на пол. Как сквозь сон он слыхал распоряжавшийся голос:
- Выбирай все из шкафа! Серебра не брать! Бери только золото и камни! Деньги тоже забирай! Выковыривай брильянты из риз! Живо, не копаться!
Несколько минут продолжалась легкая возня и шуршание, затем хлопнула дверь и все стихло. Оловенников, вне себя от ужаса, кружась на четвереньках вслепую, нащупал, наконец, дверь и выскочил на улицу, нечленораздельно мыча. Митра мешала ему говорить.
Два прохожих с изумлением увидали кружащегося на месте архиерея в полном облачении и, остановившись, сняли шапки. Какая-то старуха подскочила бочком, сложив руки, и елейно пропела: "Благослови, владыко!" Беспомощно махавший руками Оловенников случайно треснул ее кулаком по темени. Старуха с визгом села в снег. Начинал сбегаться народ, подошел околоточный. Он замер в удивлении, когда почувствовал чье-то прикосновение к локтю. Изящный господин в цилиндре сказал ему:
- Я прокурор судебной палаты. Увезите скорей его преосвященство домой. Он пьян. Соблазн для верующих. Везите его скорей и не слушайте ничего. Вот вам пять рублей на извозчика.
Околоточный бросился к извозчику и подкатил к тротуару, где несколько человек, вытаращив глаза, смотрели на архиерейские чудачества.
- Разойдись, не толпись! - крикнул он и, подхватив владыку под руку, потащил его к экипажу. Владыка отмахивался и мычал.
- Ничего, ничего, ваше преосвященство. Со всяким бывает! Его же и монахи приемлют, - говорил околоточный, неумолимо влача архиерея. Он силой втащил его в экипаж, и лошади понеслись, оставив верующих в соблазне.
Через десять минут околоточный звонил у подъезда архиерейского дома. Ему открыл служка.
- Примите его преосвященство, - страшным шепотом сказал полицейский, - скорей! Они выпили и не в себе.
Служка отступил и перекрестился.
- Господь да поразит вас своим гневом, - сказал он дрожащим голосом, - такой поклеп на служителя алтаря. Его преосвященство дома, кушают чай.
- Да что ты врешь? Он у меня в экипаже, - погляди!
Инок сбежал к экипажу, взглянул, отшатнулся и убежал в дом. Спустя минуту в дверях показалась сухонькая фигурка архиерея.
- Басурман… безбожник… Я тебя анафемой прокляну! - визгливо крикнул он на струсившего околоточного, - како осмелился твой мерзкий язык выговорить?
Он старческими шагами сбежал с крыльца и тоже остановился в остолбенении у экипажа.
- Берите треклятого ересиарха, скомороха! Ведите в дом! - крикнул он наконец.
Когда вызванный слесарь разрезал обод митры и освободил полузадохшегося Оловенникова, околоточный с городовыми бросились в магазин и выпустили из подвала приказчика. В магазине было унесено все золото, деньги и драгоценные камни, крупную партию которых только на днях получил Оловенников. На прилавке лежали рядком освобожденные от золотых риз иконы, а на одной из них белелась визитная карточка: "Иван Васильевич Твердовский".
А на обороте: "Божие богови, а кесарево кесарю".