Граф был в мундире лейб-гвардии гусарского полка, еще больше подчеркивавшем его стройность и молодцеватость. Черные усики его были лихо подкручены, и бородка расчесана и надушена. Он поклонился всем собравшимся и, увидев губернатора, подошел к нему с почтительным приветствием.
- Э… каким вы героем, - сказал губернатор, - красавец! Погибли сердечки наших девиц и дам.
Граф ухарски улыбнулся в ответ. Тряпицын захохотал, колебля свой громадный живот, затянутый в цветной фрачный жилет.
- Да. Кто-то будет счастливицей, которая склонит к своим ногам такого молодчика? Если бы я был дамой, ни минуточки бы не раздумывал. Хе-хе! Ну, давайте я вас представлю одному розанчику.
Он подвел графа к молодой девушке, сидевшей рядом с матерью, окруженной несколькими молодыми людьми.
- Наша пожирательница сердец. Граф Петр Николаевич Шереметев.
Шереметев, низко склонясь, поцеловал руку пожилой даме и пожал маленькую ручку девушки, которая с удовольствием вскинула на него прелестные теплые карие глаза под густыми ресницами. От этого взгляда лицо графа как-то странно вздрогнуло, и по губам его пробежала мимолетная болезненная гримаска, но никто не заметил. Граф щелкнул шпорами и подал руку девушке. Тряпицын махнул рукой на хоры:
- Вальс!
Граф охватил талию своей спутницы и закружил ее по залу. Все гости с удовольствием следили за прелестной парочкой. Дамы и девицы надули губки и теребили кружевные платочки, завидуя счастливице. Но граф показал себя джентльменом и, отведя свою даму после двух туров на место, подошел к другой, третьей и весь вечер танцевал без устали, не пропустив ни одной дамы.
В это время звуки фанфар возвестили ужин, и граф, подав руку своей даме, направился с ней в столовую.
За ужином он был весел, оживленно беседовал со своими соседками, вконец очаровав их своим блестящим остроумием, но после ужина, когда возобновились танцы, решительно отказался танцевать и ушел в карточную комнату, где собрались за покером пожилые и нетанцевавшие гости.
Граф уселся за покерный стол и повел крупную игру. Ему все время бешено везло. Тщетно его противники удваивали ставки, он бил их одного за другим.
- Удивительное счастье, - вскричал один из партнеров графа, простившись с круглой суммой, - в любви везет, в картах везет, во всем везет! Что значит молодость и красота!
Граф самодовольно улыбнулся, придвигая к себе панку кредиток.
- Если у графа такое счастье, ему нужно поручить поимку Твердовского, - сказал другой помещик, тасуя карты, - он покончит с ним в двадцать четыре часа.
- Ну вас, - отозвался третий, - не поминайте к ночи об этом дьяволе!
Все засмеялись.
- Он пронюхает, что граф выиграл сегодня уйму денег и пожалует к нему с визитом ночью в гостиницу.
Граф молча улыбнулся.
- Ну к кому к кому, а ко мне он не явится, - вмешался в разговор Тряпицын, поднимая свой огромный пухлый кулак.
Шереметев повернулся к нему.
- А в самом деле, что бы вы с ним сделали, если б он пришел к вам?
Тряпицын пожал плечами.
- У меня на стуле возле кровати всегда лежит заряженный браунинг. Стреляю я прекрасно, в муху на стене попаду. И уж если Твердовский дойдет до нахальства налететь на меня, я ему пробью голову.
- Если бы все были такие мужественные и решительные люди, как вы, то вообще разбоев не было бы, - сказал задумчиво Шереметев, раскладывая в руке полученные карты.
- Да уж на что могу пожаловаться, только не на трусость, - гордо сказал Тряпицын.
К трем часам утра гости разъехались. Тряпицын проводил графа до крыльца.
- Спокойной ночи. Пусть вам не приснится Твердовский, - сказал он графу, прощаясь.
- И вам того же желаю, - ответил граф.
Приехав в гостиницу, Шереметев, не снимая мундира, бросился на диван и моментально крепко заснул. Тряпицын, отдав последние распоряжения слугам, тоже удалился в свой кабинет на боковую. Спал он тревожно и беспокойно. Среди ночи ему приснился почему-то граф в своем блестящем гусарском мундире. Он пересыпал на ладони золотые монеты и смеялся. "Вот обыграл я ваших помещиков, все денежки забрал, чище, чем Твердовский", - говорил граф, кружась в вальсе и держа в правой руке деньги, а в левой горбунью Иваницкую. Сон был так ясен, что Тряпицын повернулся и протер глаза, но граф не исчезал. Он также стоял в мундире и смеялся, смотря на Тряпицына.
"Тьфу, нечистая сила! Перехватил шампанского", - подумал Тряпицын, перевернулся на другой бок, лицом к стене и опять заснул.
Розовое январское солнце уже стояло высоко и смотрело в широкие окна кабинета, когда Тряпицын открыл глаза. Он почесал живот, перевернулся, сел на кровати и вдруг глаза его застыли, как прикованные к стулу, где лежал браунинг.
Вместо браунинга он увидел игрушечный детский пистолет с пробкой и рядом с ним записку. Дрожащими руками он схватил ее, развернул, прочел:
"Не хвались идучи на рать, а хвались, идучи с рати".
Тряпицын отшвырнул записку, как ядовитую змею, и вскочил. Взгляд его упал на стену кабинета, где всегда на драгоценном ковре, подарке персидского шаха, висела осыпанная бриллиантами шашка, подарок другого восточного деспота, эмира бухарского. Ни шашки, ни ковра не было. Тряпицын схватился за голову, метнулся, бросился к лежавшим у дивана брюкам, торопливо надел их и стал застегивать.
Пальцы никак не могли нащупать пуговицы. Тряпицын чертыхнулся и увидел, что все пуговицы у брюк гладко отрезаны. Он швырнул их об пол и побежал к шкафу за другими. Но к его ужасу все остальные его брюки были освобождены от пуговиц точно таким же способом. Тряпицын завыл от злобы.
Глава десятая
ТРИ ЗАМЫСЛА
Тряпицынская история наделала шума уже не только в губернии. В Петербурге власти заинтересовались "разбойником" после письма Тряпицына своему тестю, директору одного из департаментов. Тряпицын не пожалел красок и в заключение жаловался на бездействие губернатора и других губернских властей, благодаря каковому Твердовский с каждым днем расширял район своих действий и совершал один за другим безумно смелые набеги.
Из министерства внутренних дел полетела грозная телеграмма губернатору кончить похождения Твердовского. Губернатор, под которым уже зашаталось губернаторское кресло, в свою очередь, обрушился на полицеймейстера:
- Даю вам две недели срока, если не сможете ликвидировать этого нахального бандита - подавайте в отставку! Мне не нужны нерешительные и медлящие чиновники.
Полицеймейстер ушел, повесив голову, а на следующий день к губернатору явился пристав второго участка, по происхождению чеченец, Хаджи-Ага, и попросил его превосходительство выслушать его в течение пяти минут. То, о чем они говорили, осталось секретом, и только губернаторский лакей слыхал, как, провожая пристава из кабинета, губернатор сказал:
- Скажите полицеймейстеру, что по моему приказанию вам должны отпускаться и вооруженные люди и средства, сколько будет нужно. А я поговорю с начальником жандармского управления.
Хаджи-Ага поклонился и ушел.
Прошло несколько дней. Твердовский отдыхал с дружинниками в лесу после очередного налета на имение немца-колониста Гарвардта. Иванишин отправился в город в обычную разведку, разнюхать, чем пахнет. В тихий морозный вечер он вернулся и вошел в хибарку атамана с озабоченным лицом. Твердовский радостно встретил своего помощника:
- Что так долго? Я уж боялся, не сцапали ли тебя.
Иванишин покачал головой, раскутывая башлык.
- Ни, Иване. Меня не сцапали, а вот на тебя гроза собирается не пустая.
Твердовский презрительно улыбнулся. Антонина вколола иголку в рубашку Твердовского, которая лежала у нее на коленях, и с беспокойством взглянула на Иванишина.
- На цей раз гарно задумали, июды! Щастье, що я дознався, а то б було плохо…
- А что же такое?
- Бачь, що за тебе узявся сам пристав Хаджи-Ага. Заклятый чечен, та не во гнев буди сказано, и храбрый и с башкою. Вин и надумав. Зараз они распустють молву, що на той недили повезуть казначейские деньги в уездный банк. Сто тысяч. И без охраны. Тильки кассир, стражник та кучер. А на самом деле, бачь, воны чуть что не полк по всей дороге рассажают. Ну и как только мы налетим, так тут сразу со всех краев солдаты и поминай як звалы. От черты их матери! Як бы не стражник Федор выболтав, то мабуть влиплы бы мы.
Твердовский задумался.
- Да, ничего себе затеяно, - сказал он, нахмурив брови, - конечно, я не дал бы им эти сто тысяч провезти спокойно. Может быть, и не поймались бы мы, а людей потеряли бы. Так говоришь, Хаджи-Ага на меня пошел? Хорошо! Люблю храбрых врагов. Ну, поглядим, господин пристав, чья возьмет.
Он задумался. Иванишин и Антонина с тревогой смотрели на него. Наконец он встал и ударил кулаком о стол.
- Вот что, Тоня, собирайся! Завтра поедешь с Иванишиным в город и проживешь там некоторое время.
Антонина вспыхнула.
- Ты думаешь, я могу тебя покинуть в такую минуту? За кого ты меня принимаешь?
- Не глупи, женка, - сказал Твердовский, нежно гладя ее по плечу, - ты вовсе не покинешь меня, а, наоборот, сослужишь мне большую службу. Ты будешь удочкой, на которую мы поймаем храброго чечена. Он хвастает, что привезет меня к губернатору, а я думаю, что скорей он будет гостить у меня в лесу. Ты поедешь с Иванишиным и снимешь квартиру в городе, а под рукой мы пустим слухи, что это моя конспиративная квартира в городе, и даже назначим день, когда я приеду. Тут мы и поговорим с Хаджи-Агой.
- Не нужно, Ваня, - вскрикнула Антонина, прижимаясь к нему, - зачем ты сам идешь на опасность?
- Чепуха, - ответил Твердовский, - опасность везде. А так, я думаю, меня надолго оставят в покое. У меня есть маленький план, только пока это секрет. Словом, собирайся и завтра выедешь.
Утром Иванишин с Антониной выехали на маленькой таратаечке в город. Они благополучно добрались до него и после недолгих поисков сняли маленький домик в три комнаты на окраине. Оставив Антонину в новом помещении, Иванишин уехал в ту же ночь обратно.
В тот же вечер в городе в кабинете жандармского полковника долго за полночь горел огонь, и за столом, покуривая и попивая кофе с ликером, совещались жандарм и Хаджи-Ага.
- Должен заметить, что это вы придумали превосходно, уважаемый, - сказал жандарм, пуская ароматный дымок сигары, - я рад встретить такого дельного и храброго сотрудника. Если это удастся, я буду ходатайствовать о переводе вас в корпус жандармов. У нас вы можете сделать карьеру, а в полиции так и засохнете.
- Буду чрезвычайно благодарен вам, господин полковник, - ответил польщенный Хаджи-Ага, уже представляя себе, как сидит на нем голубой мундир со сверкающими белизной аксельбантами.
- Не благодарите. Нам нужны доблестные слуги престола и отечества, - важно сказал полковник и добавил: - Нужно сейчас же отдать распоряжение, чтобы там все приготовили.
Он встал и позвонил. На пороге вырос усатый вахмистр.
- Возьми пакет, - сказал ему полковник, - и отдай тотчас отвезти с ординарцем в тюрьму!
- Приказано тотчас же отправить пакет с ординарцем, - отчеканил вахмистр, принимая пакет, и, щелкнув с грохотом шпорами, вышел.
- Ну, а теперь по случаю удачного начала, - сказал полковник, - не отправиться ли нам в Шато-де-Флер? Говорят, новые певички есть. Как вы насчет этого?
- С удовольствием, - ответил пристав, польщенный фамильярностью полковника.
Они вышли на крыльцо. Над городом стояла звездная февральская ночь, светлая и тихая. Лошади полковника, застоявшиеся в ожидании у крыльца, нетерпеливо били ногами, и срезы саней скрипели в снегу.
- Какая тихая ночь! - произнес жандарм, усаживаясь в сани и запахивая полость.
Но этой ночи не суждено было остаться тихой.
Около трех часов наружный часовой у стены централа заметил, как на верхушке ее появилась человеческая тень. Часовой остановился и окликнул. Вместо ответа тень спрыгнула со стены в двух шагах от часового, свалилась в снег, затем вскочила на ноги и побежала. Уже когда она заворачивала за угол улицы, часовой открыл стрельбу. Но тень беспрепятственно исчезла за углом, где ей встретился запоздалый извозчик. Тень вскочила в пролетку, и извозчик помчался.
В тюрьме всполошились, началась срочная проверка арестантов, которая и выяснила, что, подпилив решетку камеры, бежал, в четвертый уже раз, содержавшийся до отправки на Сахалин беглый каторжник Шмач.
Глава одиннадцатая
НОВЫЙ ДРУЖИННИК
Бежавший Шмач проскакал на извозчике через весь город до другой окраины. У моста через реку он слез с пролетки и, закутавшись прочнее в свой арестантский халат, пустился через реку пешеходом, держа направление по вешкам, обозначавшим тропу. Перейдя на другой берег, он очутился в пригородной слободке, пользовавшейся славой воровского притона и приюта всякого подозрительного элемента. Пройдя узким кривым переулочком, он подошел к кособокой хате и осторожно постучал несколько раз в заклеенное стекло окна. Наконец, за стеклом вспыхнула спичка, и грубый, хриплый голос спросил:
- Кого черт принес?
- Это я, Сонька, Шмач, - ответил бежавший.
В хате раздался изумленный вскрик, дверь открылась, и в прихожей показалась со свечой в руке встрепанная толстая женщина с одутловатым лицом.
- Лукьян? Як це так? Звидкиля ты? Чи то сон?
- Как видишь - не сон. Протри лупала, - ответил Шмач, входя в хату, - водка есть? Наливай стакан, согреться нужно. Замерз, как сука.
Женщина ввела его в горницу. Он поставил табуретку к кривому столу и уселся на нее, растирая окоченевшие руки.
- Да яичницу сжарь, что ли. Жрать тоже хочу.
Сонька, еще не очнувшаяся от изумления, налила стакан водки. Шмач одним духом осушил его и поставил на стол.
- Да как же ты из тюрьмы-то? - спросила Сонька, возясь с яичницей, - неужто сбиг?
- Видишь же…
- Бачу, та глазам не верю. Из централа сбичь, як то можно!
- Заткнись! - сказал Шмач. Она замолчала и молча подала яичницу. Он быстро пожирал ее, отрывая зубами хлеб от большого ломтя.
- Куды ж ты теперь сподиваешься? - спросила, не удержавшись, Сонька.
- К Твердовскому, - глухо, сквозь набитый пищей рот сказал он, - хороший атаман, - и лицо каторжника оскалилось усмешкой. Он вытер рот рукой. Сонька хотела еще что-то спросить, но он встал и зевнул:
- Буде! Идем в спальню. Давно я без бабы.
Сонька покорно повернулась и пошла в заднюю горницу, освещая дорогу своему повелителю. Утром Шмач, побрившийся и переодетый в крестьянское платье, попрощался с Сонькой.
- На, купи себе чего, - сказал он, вынимая из кожаного пояса золотой. Она заглянула через его руку и увидела, что пояс туго набит золотыми пятирублевками.
- Видкиля ж у тебя стильки грошей? - спросила она, но Шмач грубо толкнул ее ногой.
- Брысь! Не твое дело.
Он надел шапку и вышел. Уже к вечеру он приблизился к лесу и углубился в него напрямик, по одному ему известным тропкам. Стемнело, но он все шел и шел с кошачьей осторожностью. Уже под утро, после беспрерывной шестнадцатичасовой ходьбы, он вышел на маленькую полянку, перешел ее и хотел опять скрыться в чаще, но навстречу ему из-за кустов показался человек в тулупе, с винтовкой.
- Стий! - сказал человек. - Видкиля идешь?
Шмач сделал движение, как будто хотел броситься бежать. Человек навел на него винтовку.
- Стий, кажу! Бо я тоби загоню под шкуру гостинец.
Шмач затоптался на месте и, вглядываясь в человека, неровным и испуганным голосом спросил:
- Ты что ж… не полицейский?
Человек ухмыльнулся.
- Коли тоби полицейского, то ты не туды зайшов. Вертай за мною!
Шмач без сопротивления пошел за ним. Они прошли протоптанной в снегу тропинкой между елями и вышли на холмик. Шмач увидел небольшую хибарку и свежевыстроенную землянку. Возле нее два человека рубили дрова. Приведший Шмача сказал им:
- Постережить его, поки я батьку скажу, - и скрылся в хибарке. Оба дроворуба с подозрительным видом разглядывали Шмача, держа наготове топоры. Наконец дверь хибарки распахнулась, и на пороге появился Твердовский в сопровождении первого дружинника. Он подошел вплотную к Шмачу.
- Кто будешь? - спросил он резко, вглядываясь в лицо Шмача.
- Беглый, - твердо ответил Шмач, - бежал вчера ночью из централа.
- А куда шел?
- Куда глаза глядят. Свет не без добрых людей. Де-нибудь спрячусь.
Твердовский еще внимательнее поглядел на него.
- Что-то мне знаком твой голос. Где-то я тебя видел.
- Да не иначе и я вас встречал, - сказал Шмач, расплываясь вдруг в улыбку, - ведь вы Твердовский? А я Шмач. Помните, как вы мне руку-то раздавили? Вот где привелось свидеться.
- Ну, да, конечно. Теперь и я тебя узнал. Ну, что ж, старого зла не помню. Будь гостем, поешь, попей, а там помогу тебе деньгами и беги, куда хочешь.
Шмач вдруг снял шапку.
- Есть до тебя просьба, атаман.
- Какая?
- Уж если я на тебя набрел таким случаем, то дозволь мне у тебя остаться. Не пожалеешь. Верным слугой буду.
Твердовский нахмурился.
- Трудно мне тебя взять. Ты уголовный, убийца. А у меня дело политическое. Мы крови не проливаем, денег себе не берем. Ты нас, брат, осрамить можешь.
- Помилуй, атаман, - взмолился Шмач, - ножа в руки не возьму. А если хоть копейку утаю - повесь меня. Не с хорошей жизни я убийцей и грабителем стал.
- Ну, ладно, - сказал раздумчиво Твердовский, - беру тебя на испытание. Но помни, если что - пуля в лоб. У нас расправа короткая.
- Не беспокойся, атаман. На меня не пожалуешься.
- Хорошо. Иди. Ребята, дайте ему место в землянке, - сказал Твердовский, уходя.
Дружинники отвели Шмача в землянку.
Ночью при свете свечи в хибарке за столом сидел Иванишин и, наморщив губы, писал под диктовку Твердовского. От непривычной работы по его лицу струился пот, и рука дрожала, выводя страшные загогулины и каракули по бумаге.
Он положил перо и сбросил полушубок.
- Тьфу, упрел, - простонал он, обтираясь, - хай ему черт, тому пысанию!
- Ничего. Не много осталось, - засмеялся Твердовский.
Когда была додиктована последняя фраза и Иванишин был мокр, как только что вылезший из бани, Твердовский взял у него из-под руки листок и прочел:
"Его высокоблагородию, господину приставу Хаджи-Ага. Ваше высокоблагородие, дозвольте заслужить вашу милость. Я, который один из дружины Твердовского, то как он меня дуже изобидев, то, желая ему отместить и себе выслужить прощение от вашего высокоблагородия и даря батюшки, соопчаю вам, що атаман Твердовский, злодий и розбишака, бувае в городи у своей крали кажную недилю. В цю недилю вин буде в пятницу под вечир и буде один, без никого, а тольки с полюбовницей в ей хати на Овражной улице, дом Ицки Гутмана. Там его можно забрать в один раз. Не забудьте заступиться за меня, ваше высокоблагородие, а как поймаете атамана, то я вам объявлюсь…"
- Хорошо написано, - захохотал Твердовский, - так написано, что ему и в голову не придет никакого подозрения. Ну, ладно. Надписывай конверт и в ночь отвезешь.
Иванишин надписал конверт и заклеил, размазав пальцами гуммиарабик и грязь по всей задней стороне конверта.
- Гарно буде, - сказал он, закладывая конверт за околыш папахи.