- Hex бендзе так, - улыбнулся Гладковский. - Коротенько могу. В одном ты, пожалуй, прав. - Кострецов победоносно задрал голову. - В нашем правительстве много немцев и людей, которые к немцам тянут. Но главное не в этом, Кострецов. Рененкампф, Самсонов - это не важно, дружище. Генералы не изменяют своим хозяевам, им это невыгодно. У генералов нет отечества, Кострецов. Генерал с немецкой фамилией будет, как верный пес, служить русскому царю, а генерал с русской - немецкому. Потому что генералу все равно, от какого царя получать чины, ордена и майонтки. Генерал может изменить, когда изменой можно погубить другого генерала, который стоит ему на пути к ордену, к почести. Тогда они грызутся, как псы из-за кости, и им наплевать на всякую родину. Они ее не имеют. Так было с Рененкампфом. Он не помог Самсонову не потому, что Вильгельм прислал ему мильон, - Вильгельм не такой дурак, чтоб бросаться деньгами на глупого русского генерала, которого он и так разобьет. Он не помог Самсонову потому, что Самсонов очень лез вперед и Рененкампф не хотел уступить ему первую очередь дойти до Берлина. Он подставил ему ножку, и в результате немцы наложили обоим. И наложат еще больше потому, что наша большая, глупая, неграмотная и нищая страна не может воевать. Пятьдесят лет тому назад немцы воевали с французами и наклали им по первое число. И один умный немец сказал, что войну эту выиграли не немецкие солдаты, а немецкий школьный учитель…
- Это как же? - спросил Жуков с загоревшимися глазами.
- А так, что в то время французы были такими же безграмотными дураками, пушечным мясом, как и мы. А немцы были образованны, и каждый немецкий нижний чин не только умел читать газету, но и мог разбираться в том, что в ней написано. И он разбирался в задачах и целях войны, а тогда эта война для Германии была войной нужной потому, что она вела к объединению Германии, к созданию немецкого государства, и выигрыш в ней нес каждому немцу улучшение жизни. Поэтому немцы и победили французов, которые дрались из-под офицерской палки, ничего не понимая в войне. Народ только тогда может победить, когда знает, за что дерется, и понимает, что кровь, которую он льет, облегчает ему жизнь. А мы деремся из-под офицерской палки и ничего не знаем… Вот ответь мне, что тебе сделали злого немцы или турки?
- Да я их и не видал, - хмуро ответил Кострецов. - Какого рожна мне с немцем делить? Он в Германии, а я в Тамбовской.
- Почему же ты идешь воевать против немца?
- А ты разве не идешь? - спросил Кострецов.
- Подожди. Ты мне на мой вопрос ответь.
- Я не дурак, чтоб в святые опять попасть или на рее повиснуть.
- Значит, ты идешь, потому что над тобой палка?..
- Зекс, - внезапно шикнул, выкатывая белки, Жуков.
От старшего офицера возвращался Ищенко, и увлеченные матросы едва не прозевали его.
- Почему без дела толчетесь? Что это за гулянки? - как будто только что налетев на отдыхающих, крикнул Гладковский, чуть побледнев.
- Ничего… ничего, не трожь, - благодушно сказал унтер-офицеру Ищенко. - Это я им позволил, пока к старшему ходил. Устали хлопцы.
- Виноват, господин боцман… не знал. Прохожу мимо - вижу, бездельничают. Непорядок.
- Молодец, - похвалил Ищенко. - Службу знаешь. Из тебя ладный боцман выйдет.
- Покорнейше благодарю, господин боцман. Разрешите идти?
- Иди, иди, - благоволительно буркнул Ищенко. - Ну, коблы, за работу.
* * *
Когда, сдав вахту, Глеб спустился в кают-компанию, там уже завтракали.
Но вместо обычной тишины, - по светским правилам за столом разговаривали вполголоса, - уже от входа до Глеба донеслись громкие, возбужденные голоса.
Вся кают-компания обсуждала события сегодняшнего утра.
Глеб отодвинул свой стул и, садясь, взглянул на пустой напротив. Это было место Горловского. Казалось, вот сейчас он войдет, поблескивая веселыми глазами, отломает корочку хлеба и помажет горчицей - это было привычкой мичмана, уверявшего, что от горчицы разыгрывается аппетит.
Но мичман Горловский лежал уже в батарейной палубе, рядом с лазаретом, на столе, накрытый андреевским флагом. В изголовье и по бокам, желтовато мерцая язычками пламени, горели свечи, отсверкивая в гранях маленького образка, вложенного в посиневшие руки.
Четверо матросов каменели, зажимая винтовки в пальцах, а у аналоя читал псалтырь комендор Яков, сладко растягивая славянские слова. Матросы на цыпочках ходили мимо, недоуменно и хмуро косясь на прикрытую кисеей разбитую голову веселого мичмана.
Глеб отвернулся, стараясь не смотреть на пустой стул. Вяло положил на тарелку салат, вяло зажевал.
- Беленькой хотите? - спросил сбоку Спесивцев, подвигая графин.
- Нет, - Глеб даже передернулся: один вид водки вызывал отвращение.
С лейтенантского края стола доносился рубленый деревянный голос дер Моона:
- …изучение морской истории позволяет утверждать, что подобные операции, с того момента, как плавучие средства были использованы для военных целей, и до сегодняшнего дня, носят в себе элементы полной безнаказанности для оперирующего. Быстроходный корабль, имея перед собой достаточно обширный водный бассейн, всегда, по крайней мере на первое время, будет трудноуловим…
Ревизор однообразно скрипел, как будто читал по книге или отвечал урок на репетиции. Прислушиваясь к его скрипению, Глеб случайно взглянул на Калинина, сидевшего за штурманом, ближе к командирскому концу стола. Артиллерист занимал место сейчас же после старшего офицера, несмотря на то, что Вонсович, дер Моон и минный офицер лейтенант Морошко были старшими лейтенантами. Калинин же просто лейтенантом. Но право на первое место артиллеристу давал георгиевский крест.
Вид лейтенанта обеспокоил Глеба. Худое лицо Калинина пошло белыми и зелеными пятнами, тик безостановочно рвал щеку, тонкие пальцы неврастеника играли вилкой, вертя ее. Вилка крутилась, как крылья мельницы, белесо поблескивая серебром.
Калинин пристально смотрел на ревизора и молчал.
- …Рассуждая математически, по теории вероятности, вы имеете очень мало шансов своевременно предугадать точку, куда вам необходимо направить суда, чтобы пересечь курс противника и принудить его к бою… А особенно в наших условиях. "Гебен" имеет огромное преимущество в ходе… Да даже при наличии незначительного хода на таком просторе, как Черное море, очень затруднительно изловить корабль, отважившийся на крейсерскую операцию.
- Ну, положим, - усомнился Морошко. - Есть же возможность предусмотреть вероятнейшие объекты нападения. Если у флотоводца голова на плечах…
Кавторанг Лосев беспокойно зашевелился, спешно вытирая салфеткой жир с усов. Фраза о флотоводце, имеющем голову на плечах, могла быть намеком на командующего.
Но ревизор не дал минеру закончить опасное сравнение.
- Конечно, возможно. Помимо тактической сообразительности, может помочь удача или случай. Но это единичные факты, в общем же, как правило, крейсерские операции наиболее верные и безопасные из всех морских операций…
"Как противно говорит, - подумал Глеб. - И кому эта лекция сейчас нужна, когда все об этом знают из учебников, а рядом за стальными стенами лежит мертвый Горловский, жертва крейсерской операции и неуменья ее предотвратить".
- Я приведу вам замечательный пример… - Ревизор отправил в рот кусок бифштекса и, старательно разжевав его, проглотил, затянув паузу. - Здесь же у нас, на Черном море… Правда, это было не во время войны и не с вражеским кораблем, но это еще больше убеждает в верности основного положения.
Глеб увидел, как Калинин подвинулся к штурману и вилка еще быстрее заходила в его пальцах.
- Это было во время… - Дер Моон взглянул на возившихся у буфета вестовых и тихо сказал: - Во время этого "потемкинского" безобразия. Я тогда плавал молодым гардемарином.
- Простите, Магнус Карлович, - спросил Спесивцев, и в голосе у него забился непочтительный смешок, - а разве бывают старые гардемарины?
Ревизор даже не обернулся к дерзкому мичману.
- Я прошу вас поберечь ваши остроты для прогулки на бульваре, мичман Спесивцев, - скучно сказал он в сторону. - Так вот, нужно было как-то покончить с этим хулиганством, которое позорило флот. Несколько офицеров обратились к адмиралу Кригеру с просьбой разрешить взять миноносец, укомплектовать команду из офицеров, выйти в погоню и взорвать этот паршивый броненосец. Я упросил лейтенанта Яновича, принявшего командование "Стремительным", взять меня на миноносец. Мы вышли из Севастополя девятнадцатого нюня, зная море как свои пять пальцев, зная, где матросня могла рассчитывать на хороший и где на плохой прием, - словом, находясь в наилучших и наиблагоприятнейших условиях по сравнению с противником, и все же, пробыв в кампании до двадцать пятого июня, мы "Потемкина" не поймали…
- А вы хотели его поймать?
Спросил Калинин. Спросил резко, в упор, с подчеркнутым сомнением. На мичманском конце стола разговор сразу стих, все вытянули головы к лейтенантскому краю.
- То есть я не понимаю вашего вопроса, Борис Павлович, - сказал ревизор внешне спокойно и так же деревянно, но у него задрожали веки.
- Вот срезал, так срезал, - восторженно зашептал Спесивцев, нагнувшись к Глебу. - Молодец! Такую дубину расшевелил.
- Погодите, - шепнул Глеб, отмахиваясь от Спесивцева, как от мухи.
- Я, кажется, выразился чистейшим русским языком, - жестко выложил Калинин. - Думаю, понять не трудно. Меня интересует, - острая судорога исковеркала левую сторону лица артиллериста, - действительно ли вы хотели поймать броненосец?
- А кого же, вы думаете, мы хотели поймать? - спросил ревизор, краснея.
- Я полагаю, - Калинин заикнулся, - что вам меньше всего хотелось увидеться с броненосцем. А вот желание поймать орденок или высочайшую бла…
- Лейтенант Калинин… - Ревизор шумно встал. Краснота отлила с его лица - оно стало серым, как орудийная ветошка.
- К вашим услугам, лейтенант дер Моон.
- Это наглость, - сказал ревизор. Большие руки его нервно смяли салфетку.
Тогда вскочил и Калинин. Голос его зазвенел пронзительно:
- Что? Молчать!.. С кем вы разговариваете? С георгиевским кавалером. Извольте помнить!
Окрик был так резок, что ревизор невольно выпрямился.
Но уже, опрокинув рюмку, к лейтенантам тянулся всполошенный Лосев.
- Господа офицеры!.. Прошу… приказываю прекратить… Перед вестовыми… Магнус Карлович!
- Я прошу вас, Дмитрий Аркадьевич, обратить ваше приказание к лейтенанту Калинину, - сказал ревизор трясущимися губами, пытаясь овладеть собой.
Спесивцев отчаянно ущипнул Глеба выше локтя, но Глеб даже не заметил. Он не отрываясь смотрел на Калинина.
- Борис Павлович, - умолял Лосев, выкарабкиваясь из-за стола, - в кают-компании… во время войны…
Но Калинин, казалось, не слышал и не видел старшего офицера. Он сверлил глазами ревизора - вот-вот ударит. Но неожиданно скверно засмеялся и с презрением сказал:
- "Потемкина" вы, уважаемый, не поймали, а вот в Феодосии солдатский триппер подцепили от благодарного женского населения.
Ревизор рванулся. Офицеры вскочили. Вонсович схватил дер Моона за локти. Лосев метался между ними, кружась, как подшибленный палкой пес, и воющим голосом требовал прекратить ссору. Вестовые, застыв у буфета, двусмысленно кривились.
- Я так этого не оставлю!.. Я рапорт подам!.. Если он сумасшедший - уберите его с корабля! - кричал ревизор, вырываясь из рук штурмана, по Вонсович волочился за ним, как борзая, севшая на волка.
- Господа…
Все оглянулись. Голос тихий, но отчетливый, привлек внимание всех.
- Господа, - лейтенант Ливенцов поднял руку, - вспомните, что рядом за стеной - член нашей семьи, павший сегодня смертью солдата. Нельзя ли тише?
Офицеры переглянулись. И Калинин, дернув головой, как от удара, сказал:
- Простите, Лев Григорьевич. Спасибо, что напомнили.
Он сел, опустив глаза. Ревизор несколько секунд постоял на месте, потом пожал плечами и, несгибающийся, прямой, как стеньга, широким шагом вышел из кают-компании. Офицеры молчали.
- Борис Павлович, - сказал успокоившийся Лосев, принимая официальный тон, - я все же прошу вас сдерживать ваши нервы. Мы здесь все-таки одна семья офицеров, бог знает сколько времени придется прожить вместе, а такие казусы совершенно разрушат мир в кают-компании. Теперь ведь целая история выйдет. Магнус Карлович рапорт подаст. Ведь вы его тяжело оскорбили.
- Прошу извинения, Дмитрий Аркадьевич, - заскучав, отозвался Калинин, - больше не буду. Вы имеете резон, не стоило оскорблять.
Он тщательно сложил салфетку и вышел. Завтрак кончился в подавленной тишине. Мичмана молчали, как убитые, зная по опыту, что сейчас болтать опасно. Лосев, не рисковавший слишком резко разговаривать с лейтенантами, в таких случаях имел обыкновение срывать досаду на младших.
Покурив на диване, Глеб отправился соснуть. Проходя коридором, увидел, что в каюте Калинина дверь приоткрыта. Внутри был свет. Глеб невольно замедлил шаги. В боковом зеркале умывальника отражалась часть каюты, закрытая дверью. У стола, склонившись на руки, сидел Калинин и ритмически раскачивался, зажимая ладонями лицо, как делают при невыносимой физической боли. Это было так страшно и вызвало у Глеба такую острую жалость к лейтенанту, что, рискуя быть выгнанным из каюты, он постучал.
- Кто? - донесся окрик Калинина, и Глеб увидел в зеркале, как вскочил артиллерист.
- Это я, Борис Павлович. Простите, пожалуйста, что не вовремя. У вас, кажется, есть Пушкин. Мне что-то захотелось перечесть "Пиковую даму".
- Войдите, - сказал Калинин, впуская Глеба и запирая дверь. Глаза у него были потухшие и пустые. Он сиял с полки томик Пушкина и протянул Глебу. Глеб поблагодарил и неловко стоял, не решаясь уйти. Калинин взглянул на гостя и рассмеялся.
- А зачем вы, милый юноша, врете, что вам хочется читать "Пиковую даму"?
- Борис Павлович…
- Да вы не смущайтесь. Сознайтесь, что зашли посмотреть, не вовсе ли я сошел с ума?
Глеб растерянно молчал. Калинин взял его за руку и усадил в кресло.
- Милый вы мальчишка! И за каким чертом только вас понесло во флот! Могли бы быть хорошим человеком, полезным человеком, а теперь пропадете ни за грош.
- Почему? - удивился Глеб. - Разве во флоте я не смогу быть полезным?
- Бросьте, - Калинин болезненно скривился, - чепуха! Кому и чему можно быть полезным здесь!.. Я понимаю, что я продолжаю тянуть лямку с отчаяния - мне уже поздно начинать сначала и некуда деваться, мне уже тридцать лет… В ваши годы можно еще надеяться что-то переделать, что-то изменить, вообще перевернуть землю. Но тут эти надежды напрасны, они засохнут, как дерево без поливки. Тут, мой юный друг, царство рутины, тупоумия, бездарности и бесчестия, рай для болванов и холуев, вроде дер Моона. Над этими кораблями надо повесить украденную из Дантова ада доску с надписью: "Оставь надежду всяк сюда входящий"… Вот!
- Вы расстроены и огорчены, Борис Павлович, - осторожно возразил Глеб, - и поэтому преувеличиваете.
Он ждал вспышки, но артиллерист только бледно улыбнулся.
- Нет, я уже совершенно спокоен и сам ненавижу себя за свою выходку за завтраком. Это отрыжка моих прежних розовых мечтаний о великой России, о настоящем флоте, который эту Россию должен защищать, о настоящих офицерах, которые будут командовать этим флотом. Бойтесь этих мечтаний, гоните их в шею. Этого флота нет и не будет, этих офицеров тоже нет, и, кажется, самой России тоже нет. Той России, которую мы узнали с пеленок и которая выдумана кем-то для сладкой отравы наших неустойчивых душ. Ее нет, мичман Алябьев. Есть какая-то другая Россия, которая для нас закрытая книга, в которую нас не пускают и не пустят. А от нашей России остались только погремушки, объедки, жалкий островок, на котором сосредоточена вся российская мерзость - взяточничество, нравственное растление, гнусь, гниль, помойка, прикрытая сверху позументами, галунами, побрякушками.
"У него заскок на этом пункте", - подумал Глеб, вспомнив, что почти то же Калинин говорил ему в вечер их встречи на бульваре.
- Да, - продолжал лейтенант, - мне иногда становится не по себе. Я чувствую, как под ногами качается ненадежная и дрянная почвишка этого островка. Вот-вот он скувырнется - и я слечу в какое-то неизвестное море. Оно чужое - я не понимаю его, и оно не захочет меня. К берегу я доплыть не смогу, и большинство из нас не доплывет, мы пойдем на дно этого моря и будем плавать там вонючими безглазыми трупами в неподвижной, воняющей сероводородом и клозетом жиже.
- Борис Павлович, не нужно, - сказал Глеб, передернув плечами. - К чему такие черные думы?
- Милый мой, привыкайте. После нашего черного прошлого у нас еще более черное будущее. В нем темно, как у негра… На что мы можем надеяться, когда нас ничто и ничему не может научить… Черт возьми! - Калинин нервно топнул ногой в линолеум каютного пола. - Черт возьми, разве это не позорнейшее из зрелищ: через десять лет после страшного военного разгрома влезть в новую войну, ничего не вынеся из опыта старой. Какая гадость!.. Какое омерзение!.. Ввиду небывалого успеха у почтеннейшей публики, антреприза морской труппы Российской империи по случаю десятилетнего юбилея восстанавливает полностью феерию "Ночь в Порт-Артуре"… Декорации обновлены… - Голос лейтенанта пошел кверху, на высокий визг и стал рваться. - Приглашены новые исполнители, но для сохранения преемственности постановкой руководит почтенный артист морского штаба господин Эбергард, с успехом исполнявший роль флаг-капитана в порт-артурской постановке. По ходу действия внезапные налеты неприятельских судов, потопление русских кораблей со световыми и звуковыми эффектами… Начало в полночь… Цены обыкновенные. Участники наполовину идиоты, наполовину мерзавцы…
- Но ведь мы тоже участники, Борис Павлович, - сказал Глеб, надеясь шуткой успокоить лейтенанта.
- Вы - идиот, - с грубой прямотой резнул Калинин. - Что же касается меня, я не совсем уясняю свою принадлежность. Я не идиот потому, что понимаю омерзительность всего, но, пожалуй, и не мерзавец, потому что болею, смотря на этот кабак. Я, очевидно, та размягченная субстанция, которая плавает в проруби от края к краю и никуда не может пристать. Печально, но факт. А кроме того, что я могу сделать? Я не знаю, как бороться. Я не знаю, как можно отстоять наш островок… Да нет, его и отстаивать не стоит. Я хочу жизнь отдать за Россию Карамзина и Ключевского. За Россию, которая сто лет назад принесла миру освобождение от генеральского сапога Бонапарта, за Россию декабристов.
Глеб осторожно взглянул на дверь каюты, но она была плотно прикрыта и заперта, а пробковая изоляция между стенками надежна.
- Но, понимаете, мичман? Эту Россию украл черт, как у Гоголя черт крадет месяц в рождественскую ночь. И наша с вами Россия болтается в мешке, где-то у черта под хвостом. А вместо нее нам подсунули оборотня.
- Ну, хорошо, Борис Павлович. Где же тогда выход?