Следует сказать, что участок, где намечалось сломать оборону гитлеровцев, прорубить в ней брешь, оказался самым опасным. Стоило лишь батальону вытянуться из лощины, как на него обрушился огонь артиллерии. Перед бойцами выросли фонтаны земли, за которыми стали отчетливо прорисовываться бегущие фигуры немцев. Трещали автоматные очереди, хлопали винтовочные выстрелы, с далекого фланга с воем и скрежетом заработал шестиствольный миномет: казалось, какой-то диковинный зверь мечется там на цепи...
Роты припали к земле, подсекая контратакующую пехоту из пулеметов и автоматов.
Когда на гребень лощины выскочила "тридцатьчетверка", за ней другая, третья, все с облегчением вздохнули и уже без команды поднялись во весь рост...
Субботин, тяжело дыша, с почерневшим лицом, нашел наш бронетранспортер в куцой ложбинке, присел на корточки, опершись на автомат.
- Слушай, разведчик! Прощупай пульс у левого фланга. Не может быть, чтобы фрицы соорудили такую плотную стену. Трещина должна быть. В бой не ввязывайся, понял, Саша? Я вот что кумекаю - судя по отчаянности, с которой они дерутся, здесь у них нет поддержки с флангов.
Через несколько минут "скауткар" растворился среди взрывов. Действительно, левый фланг у немцев - гол. Окопы пустые. Почему-то на бруствере валялась металлическая кровать. Интересно, кто на ней собирался дрыхнуть?..
Сообщил комбату: двигаюсь беспрепятственно.
- Понял! До встречи у Волновахи!
Бригада полковника Сафронова от нас откололась, взяла направление к южным окраинам города. Мы пошли к Новогригорьевке.
Поскольку темп движения был довольно высок, а бригада наступала на широком фронте, все разведчики находились "на передке". Одни уходили на задание, другие возвращались. Отдыхать приходилось урывками: покемаришь пару часов у колеса броневика - и подъем.
Наш разведдозор находился километрах в четырех южнее Волновахи, на перекрестье шоссейной дороги и железнодорожного полотна.
Неожиданно столкнулись с конным разъездом, чуть его не расстреляли. Какая-то дурья голова, не разобравшись, крикнула:
- Власовцы!
Но все обошлось. Оказалось: разведчики из 5-го кавкорпуса отклонились от своего маршрута, мы не ожидали их здесь встретить. После взаимных приветствий потолковали, покурили и разошлись.
Укрыли броневики, стали ждать прибытия начальника разведки бригады. Капитан Ермаков едва нас нашел, начал чертыхаться:
- Вы что, в преисподнюю провалились?
Мы, довольные, посмеивались.
Алексей Степанович раскрыл карту, я вытащил из планшетки свою.
- Надо окраинами пробиться в город. Но перед этим следует проконтролировать местность в районе Рыбинского. Постарайтесь выявить удобные подходы, выяснить, перекрыты ли они сторожевыми постами, секретами. С мелкими группами в бой не вступать, здесь таких "подсадных уток" немало. К направлению не привязываю: ищите обходы, промежутки в обороне немцев и быстрее выходите к городу. Связь - через тридцать минут. Экстренные сообщения передавайте сразу. Ну, с богом...
Передвигались скачками - от укрытия к укрытию, но быстро. Дело шло к вечеру, хотелось побольше понаблюдать, главное, засечь скопление танков. Вскоре наступила темнота...
Ночь показалась длинной до бесконечности. Думалось, что аспидное небо, подсвеченное заревом, никогда не смоет со своего лика эту сажу, никогда не нальется живой синевой.
Медленно наступал рассвет. Сколько раз приходилось вот так встречать первые проблески дня. Теперь же все почему-то казалось необычным: и свежесть легкого предутреннего ветерка, и роса, которой "плакали" стальные борта бронетранспортеров, и последняя вспыхнувшая на горизонте ракета...
Взглянул на циферблат: вот и наше время приспело. Броневики потянулись к окраине города.
Вдоль штакетников, словно вырезанных из жести, прошмыгнуло несколько гитлеровцев. Две-три пулеметные очереди - и вперед!
На связи - капитан Ермаков. Чувствуется, как подрагивает от волнения его голос: "Прорвись любой ценой к станции. Там эшелон с нашими людьми..."
С этой минуты для нас не существовало никаких преград: бронетранспортеры кружили по узким улочкам, искали кратчайший путь к вокзалу. Немцы, принимая нас за своих, проскакивали рядом, бежали через поваленные заборы в огороды и сады, мелькали между домами, лихорадочно перетягивали пушки...
А со стороны западных окраин уже закручивался огненный вихрь. Бронетранспортеры все чаще и чаще стало качать, словно лодку на крутой волне, от близких разрывов. Удушливая гарь поплыла по улице. Смешались тошнотворные запахи взрывчатки и пороха, паленой резины, отработанной солярки. Дым лез в рот, нос, першило в горле. Не захочешь - закашляешься, как от злейшего самосада.
Тяжелый дух войны...
Рядом проползли три грузовика с оттопыренными боками - везли какое-то барахло. "Черт с ними,- подумал,- далеко не уйдут, наткнутся на танкистов".
- Давай скорей к станции!- торопил водителя. Бронетранспортеры, наконец, прорвались к железно дорожному полотну, ведущему к вокзалу.
- Успели,- облегченно вздохнул Ситников.
Откуда-то с верхотуры начал шпарить пулемет. Цок-цок - защелкали пули по броне.
Вот и станция. Пыхтит паровоз, чувствуется, ждет "зеленую улицу".
- По вагонам с решетками не стрелять! - приказываю экипажам.
Алешин, поплевав на ладони, утопил пальцы в гашетки. Крупнокалиберный пулемет заклокотал, брызнул свинцовыми каплями. В унисон ему сверкнуло от других машин, раскаленные струи бронебойных и зажигательных пуль располосовали лоснящееся цилиндрическое тело паровика.
Паровоз тронулся с места, прополз несколько метров и вдруг засвистел, задохнулся клубами пара и остановился. По-видимому, продырявили котел.
Разорвало и несколько цистерн с горючим. Они оказались очень кстати, эти цистерны. Их будто прицепили специально для растопки.
Бронетранспортеры еще ближе подошли к голове эшелона. В просветах металась охрана, разведчики колошматили ее короткими очередями, отсекали от состава.
Теперь к вагонам с решетками! Миновали платформы с какими-то ящиками, заводским оборудованием, углем, круто развернулись у вагонов, исчерканных мелом: цифры, надписи...
Разведчики перевалили через борта броневиков, стали прикладами автоматов сбивать замки. Рванули скользящие двери.
В вагоне битком набито наших людей - в основном молодые женщины, подростки. Какой-то миг они стояли в нерешительности, затем, поддерживаемые разведчиками, стали прыгать вниз.
- Наши!
- Родимые!..
Возгласы, крики, плач.
- Бегите от станции! - крикнул я сбившимся в тугой клубок людям.- Прячьтесь...
- Обниматься будем потом,- сказал какой-то молодайке Ситников. Она, как слепая, тянула руки к Семену, вздрагивала от рыданий.
Возле вагонов стало пусто, и я решил: надо скорее уносить ноги. Чем черт не шутит! Мы ведь в самом центре города, запросто можно угодить под огонь и гитлеровцев, и своих.
Попытался выйти на связь, но в эфире стоял невообразимый хаос от помех.
Предчувствие не подвело: на пристанционной площади разорвалось три тяжелых снаряда. Со звоном посыпались оконные стекла...
С запада к городским окраинам звеньями прошли немецкие пикировщики.
Гитлеровцы, которые засели вокруг железнодорожного узла, видимо, нащупали место нашей остановки, открыли огонь из минометов. Попав в своеобразную "вилку", решили пробиваться к своим с тыла. Рискованно, но иного выхода нет.
Крадучись, двинулись по лабиринту узких улочек, которым, казалось, нет конца.
А грохот боя приближался с каждой минутой, над крышами домов и верхушками деревьев повисло плотное пыльное одеяло, прошитое огненными стежками.
На повороте нос к носу столкнулись с танком - не разберешься в такой кутерьме, свой или чужой, сдали назад, приготовили гранаты.
Танк чуть развернулся, его ствол угрожающе стал вынюхивать цель. Сейчас саданет - и от нашей "коляски" только тырса полетит. Словно невидимая пружина выбросила из бронетранспортера разведчиков. Залегли.
- Так это же "тридцатьчетверки",- поднялся на колени Алешин, пятерней размазал пот и грязь на лице.
Пригибаясь, я подбежал к машине, поднял руку. Звякнула крышка люка, показалась голова в шлеме.
- Ну и страху ты нагнал на моих ребят,- пожал заскорузлую руку сержанту.
- А вы на меня. Тут из-за каждого угла могут рога воткнуть.
- Старшего лейтенанта Иванова не видел?
Начштаба пошел левее. Там засекли семь "тигров" и две самоходки. А перед этим он искорежил орудие и разметал прислугу. Второй расчет так и не успел развернуть орудие. Старший лейтенант подмял его гусеницами, придавил заодно и замешкавшихся артиллеристов...
Я рассказал командиру экипажа, как лучше пройти в глубь города. Решили пробиваться вместе...
Одновременно с нашим наступлением на Волноваху на левом фланге активно действовали морские десантники лейтенанта Константина Ольшанского. Имея задачу оседлать дорогу Мангуш - Мариуполь, они в тылу противника резали коммуникации связи, уничтожали встречные автомашины, мотоциклистов, громили обозы... Немецкое командование, обеспокоенное действиями десантников, решило во что бы то ни стало покончить с ними. Восточнее села Мангуш батальон гитлеровцев обошел с двух сторон отряд Ольшанского, начал окружать его. Командир принял решение занять круговую оборону на холме, обозначенном на карте как высота 68,2.
Больше часа немцы атаковали с трех сторон высоту, волнами накатывались на позиции моряков, но каждый раз плотный огонь заставлял их пятиться на исходные рубежи. Противник наваливался снова и снова, но прорваться сквозь завесу огня так и не смог. Десятки трупов усеяли лощину.
Когда стало смеркаться, к месту боя подошла еще одна колонна машин с автоматчиками. Очевидно, немцы, получив подкрепление, решили продержать высоту в кольце до утра, чтобы потом со свежими силами покончить с десантом. Ольшанский принял решение: прорваться со стороны северного склона, где цепь противника была более редкой. Потом, разделившись на группы, пробиваться к Мариуполю.
На рассвете третьего дня десантники заметили в степи всадников. Кто-то из моряков вскочил на ноги, стал махать бескозыркой:
- Ур-ра! Наши! Казаки!
В освобожденный Мариуполь матросы и казаки вошли вместе.
В те дни вся страна узнала из сообщения Совинформ-бюро о боевых делах ольшанцев: "Десантная группа моряков под командованием лейтенанта Ольшанского ночью высадилась на берегу Азовского моря и оседлала дорогу, по которой отступали немецкие войска. Наши бойцы внезапно напали на колонну противника и истребили до 600 вражеских солдат и офицеров".
10 сентября мы услышали по радио волнующее сообщение. В приказе Верховного Главнокомандующего говорилось, что войска Южного фронта стремительным ударом овладели важнейшим узлом железных дорог в Приазовье - городом Волноваха и, наступая вдоль побережья Азовского моря, освободили от фашистских захватчиков крупный центр металлургической промышленности юга - город и порт Мариуполь. В боях особо отличилась и наша 6-я гвардейская механизированная бригада. Ей присваивалось почетное наименование "Волновахская". Москва салютовала освободителям Мариуполя, Волновахи, Чаплино и Барвенково.
Командир бригады полковник Артеменко, выступая на торжественном митинге перед личным составом, сказал:
- Пройдут годы, отшумят бури войны, но вечно в памяти будет храниться боевая слава гвардейцев. Отцы с гордостью будут говорить детям: "Я служил и воевал в Волновахской гвардейской бригаде".
Проникновенно и горячо звучали слова ефрейтора Чижова:
- Закончится война, народ залечит раны. Из руин вырастут новые прекрасные города. В каждом доме будет счастье мирной жизни. А о днях сегодняшних, суровых в грозных, народ сложит песни, легенды. И советский воин-богатырь будет самым дорогим героем на земле. Дети и внуки наши будут славить своих освободителей, нас с вами, друзья, за то, что мы громим кровавый фашизм. Не пожалеем своих сил и жизни для окончательного разгрома врага!
"Дойдем до Днепра!", "Доберемся до фашистского логова!" - эти призывы выражали помыслы и настроения разведчика сержанта Воробьева, награжденного за бои в Донбассе орденом Левина, артиллериста Строкова, медицинской сестры Радченко, начальника политотдела 37-й танковой бригады подполковника Овнинова, всех без исключения воинов бригады.
Измотанных стремительными марш-бросками и беспрерывными боями, нас выводили в резерв. Короток отдых, которого так долго ожидаешь, но за это время нужно сделать очень многое. Ремонтировали износившуюся технику и вооружение, заправлялись горючим, запасались боеприпасами, продовольствием. Мылись, стирались, чинили обувь, читали газеты. От души смеялись над листовками-карикатурами. Одна из них, помнится, сопровождалась подписью: "В связи со взятием советскими войсками Мариуполя у фюрера сильнейшая Волноваха".
Почти во всех частях побывал в эти дни командир корпуса генерал Свиридов. Карп Васильевич интересовался всем - для него не существовало мелочей. Кого-то хвалил, поощрял, иным устраивал и нахлобучку.
Вместе с комбригом полковником Артеменко и начальником политотдела полковником Парфеновым заглянули и в разведроту. Свиридов разведчиков любил, но не преминул уколоть:
- В последнее время каких-то некачественных "языков" берете, всякую мелкоту - рядовых, ефрейторов. Офицеров надо, да пограмотней!
- Так офицер - это не подкова, как сказал один казак,- на дороге не валяется, - вклинился в разговор Алешин. - Но стараемся, товарищ генерал...
Комкор вскинул брови, посмотрел на сержанта, на его грудь с орденом Славы, двумя медалями "За отвагу", свежими нашивками за ранения.
- Чувствую, стараешься. А другие?..
Я набрался смелости:
- Офицеров у Гитлера становится маловато. Вчерашние юнкера ротами командуют.
- Ничего, сойдут и юнкера. А вообще-то я разведчиками доволен, лихой народ. Но помните - лихость без хитрости хуже дурости. Берегите себя...
Как-то, закончив драить свои "броники", мы устроили "банный день". Возле машин крутился адъютант Субботина Петя Каверзнев - балагурил с разведчиками. Подошел ко мне, шепнул на ухо:
- Товарищ младший лейтенант, у комбата сегодня день рождения. Так что милости просим...
...Вечером офицеры собрались в землянке. Сплющенная "катюша" немного коптила, но две свечи давали чистый свет. На столе, сколоченном из горбылей, банки с тушенкой, рыбные консервы, дымилась в котелках каша - ее Каверзнев только что принес от котла. Цепочкой выстроились алюминиевые кружки. И совсем неожиданные яства - куриные яйца, копченое розовое сало, домашняя колбаса, шафранная антоновка.
Сели, первым тостом помянули тех, кого война вычеркнула из жизни свинцовым карандашом, пожелали имениннику вот так же встретить победу. Переговорили о многом: о прошлой мирной жизни, кто о чем мечтает. Но больше всего - о боях, об удачах и досадных просчетах.
- Я вот никогда не думал, что стану военным,- поправил комбат иголкой шинельный фитилек.- На гражданке занимал пост начальника отдела кадров в тресте "Удмуртлеспродторг". Как, звучит? То-то... А было мне тогда знаете сколько? Восемнадцать. Знаний - с гулькин нос, но старался. А тут война, беда нагрянула. В военкомате - толчея. Спрашивают: "Где повестка?" - Хлопаю глазами: "Какая повестка? Война идет, а вы о бумажке спрашиваете".- "Покажи тогда военный билет!" - "Пожалуйста".- "Но у тебя ведь бронь".- "Да то по ошибке записано. Я отлично стреляю..." Говорят: "Понадобишься - вызовем. А сейчас топай..." На следующий день снова осаждаю военкоматовское начальство. Опять осечка! Лишь через месяц вызвали. Рад, конечно, на фронт еду. Поехал... Да только не на фронт, а в Уфимское пехотное училище. Там мальчишеское представление о командирстве враз выветрилось. И теперь, ребята, когда хорошенько понюхал порох вперемешку с махрой, кровью не раз умывался, скажу: на войне прежде всего нужна ясность ума. Все остальное - потом: и смелость, и энергия, и, простите за высокий штиль, беззаветность. Особенно это важно для командира, какие бы погоны он ни носил - сержантские или генеральские. Там, где солдата может охватить буря чувств, эмоций, командир обязан сохранять железное хладнокровие. В противном случае не поздоровится и ему, и его подчиненным...
Я смотрел на сидящих и думал: какие же мы молодые! Мне недавно стукнуло двадцать, комбату - двадцать один, Ермакову, начальнику разведки бригады,- двадцать четыре... Да, война не смотрит в метрики, а берет цепко за шиворот и швыряет в смертельный водоворот - плыви! И надо барахтаться, надо выплывать, не сдаваться, превозмочь свою беспомощность, слабость, неумелость. Это потом придут мудрость и опытность, знание тяжелого фронтового ремесла.
Каверзнев заварил крепкий до черноты чай, стал разливать по кружкам.
- Вот вы все о боях-сражениях, товарищ капитан, а места для любви и не оставили,- хитровато прищурился Петр.
- Робкий я по этой части, Петруша. Девчата меня книжным женихом окрестили. Днем работа, вечером - книжки. А любовь есть, настоящая. Сейчас она горем, кровью испытывается.
- А у вас зазнобушка была, Александр Денисович? - не унимался адъютант.
- Мы по этой части сродни с Семеном Михайловичем. Может, и побежал бы на свидание, так в разведку надо идти. Нет времени...
Разошлись, когда рассвет растворил желто-белый призрачный свет лампы...
...Непривычно мирно текла жизнь в резерве. К нам приезжали делегации трудящихся из различных районов. Гости навещали раненых в медсанбате, угощали их молоком, маслом, сушеными фруктами.
А в начале октября произошла еще одна встреча - волнующая и незабываемая. Гвардейцы принимали бывшую участницу подпольной молодежной организации "Молодая гвардия" Нину Иванцову. В начале войны она по рекомендации райкома комсомола прошла специальную подготовку, была оставлена для работы в тылу врага на временно оккупированной территории. Затем Нина вступила в ряды "Молодой гвардии" - доставляла донесения боевых групп, осуществляла связь с партизанами, распространяла листовки.
Сердца гвардейцев наполнялись ненавистью к врагу, когда они слушали рассказ о гибели юных патриотов, о дикой расправе, учиненной над молодогвардейцами.
- Разве люди могли так поступить? - с гневом спрашивал товарищей командир танка "Донской казак" лейтенант Линник. И сам же отвечал:
- Нет! На это способны только дикари, людоеды. Поклянемся, друзья, что не будем знать покоя до тех пор, пока не уничтожим на нашей земле последнего фашистского зверя...
Нина Иванцова провела в корпусе десять дней. Потом она ушла на фронт. Воевала, была комсоргом батальона, награждена орденами Красной Звезды, Отечественной войны II степени, медалью "Партизан Отечественной войны" I степени...
А мы снова собирались в долгий, трудный и опасный путь. Прощай, Волноваха! Прощай, город, чье имя понесем отныне на своем гвардейском знамени!