- Вы, немцы, плохо историю знаете, - играя "лимонкой", сказал Ситников. - Еще Фридрих Великий ваш мудро изрек: русского мало убить, его надо еще и мертвого-то повалить.
Офицер опустил глаза, съежился.
Пленного доставили в штаб бригады, сдали капитану Козлову.
Тесно взаимодействуя с 86-й стрелковой дивизией 5-й ударной армии, корпус прорвал оборонительную линию противника.
Был создан усиленный передовой отряд под командованием подполковника Дежурова. От нашей бригады в него вошел мотострелковый батальон капитана Субботина. Отдельный разведдозор приказано было возглавить мне.
Таврическая степь. Бегут навстречу заросшие бурьянами пологие одинокие холмы, изредка мелькают омытые ветрами тысячелетий каменные бабы. Каждый из этих древних истуканов мог бы поведать историю веков...
А степи нет конца - однообразная и пока безмолвная...
Не ввязываясь в затяжные бои, отряд неотступно преследовал гитлеровцев, обходил укрепленные гарнизоны и отсекал его тыловые коммуникации.
Как и на земле донецкой, здесь, в Северной Таврии, фашисты создавали "зоны пустыни". Командиры отступающих частей еще раньше получили приказ: полностью уничтожать на оставляемой территории все сооружения, запасы, которые в какой-либо степени могут оказаться полезными для врага, жилые помещения, машины, мельницы, колодцы, стога сена и соломы... Гитлеровцы толпами угоняли наших людей за Днепр. Всюду - на телеграфных столбах, на стволах тополей, на заборах - висели объявления: "Мужское население в возрасте от 10 до 60 лет обязано немедленно эвакуироваться западнее Днепра. Мужчины, застигнутые в своих местах жительства, считаются партизанами и будут расстреляны".
Но как оккупанты ни старались уничтожить или вывезти материальные ценности, это им не всегда удавалось. Так, в Новорубановке мы отбили большое стадо рогатого скота, в Новоалександровке - сотни тонн зерна. Все это предназначалось для отправки в Германию. В Верхних Серогозах мы захватили склад обмундирования, в Нижних Серогозах - горючее, которое ценилось на вес золота. Правда, бронетранспортерам американского производства трофейное горючее было не "по нутру", наши же БА-64 "переваривали" и этот синтетический эрзац.
В этих населенных пунктах мы сорвали попытку врага заткнуть бреши словацкой дивизией и штрафными батальонами. Не помогло и подкрепление из Крыма - 1-я румынская и 50-я немецкая пехотные дивизии.
Передовой отряд Дежурова дозаправил технику и рванулся вперед - к Каховке.
"Каховка, Каховка, родная винтовка, горячая пуля, лети!" - так напевали мы в юности. И кто бы мог подумать тогда, что придется сражаться за этот легендарный городок не на жизнь, а на смерть! Что будут лететь снаряды и пули не песенные, а настоящие, обрывающие жизнь...
Бои за Каховку сразу же приняли ожесточенный характер. Сказывалось наличие у немцев переправы через Днепр. Враг использовал насыпанные еще в давние годы курганы, устраивал засады, применяя для этой цели танки и самоходные установки. Мы знали: немцы будут зубами держаться за днепровский рубеж, ведь до самой границы другой такой защиты им не найти...
У Каховки нас остановили. Со стороны казалось, что на дорогах царит невообразимый хаос. Чтобы сбить с толку противника, менялись дислокации, нумерация частей. Менялись и трафаретки на танках, бронетранспортерах, автомобилях... За всем этих чувствовалась чья-то могучая воля, умело взнуздавшая нас порядком и железной дисциплиной и потому уверенно управляющая нескончаемым половодьем войск и техники.
Действуя впереди подвижного отряда подполковника Дежурова, разведгруппа появлялась в самых неожиданных для немцев местах. Опасаясь окружения, они оставляли даже работающие радиостанции, исправные орудия с большим количеством боеприпасов. Как-то мы захватили сразу пятнадцать зенитчиков во главе с офицером. Догадайся они, что разведчиков всего лишь горстка с тремя бронемашинами,- сделали бы из нас фаршмак. Сыграл свою роль фактор внезапности. И вот передо мной стоит обер-лейтенант с рыбьими, застывшими от страха глазами, бормочет что-то о том, что русские свалились прямо с неба, непрерывно повторяет:
- О, майн готт! О, майн готт!..
Каховка - как спасительная вода для страждущего. Вот он - колодец, рукой подать! Но попробуй ее протяни - враз оттяпают...
Здорово засели гитлерюки на подступах и в самом городе. Огрызаются бешено, по-волчьи. Тут их "штыком и гранатой" не возьмешь. Нужны танки, самоходки, поддержка авиации...
Связь со штабом Дежурова работала бесперебойно. Разведчики сообщали о наиболее опасных участках, "ко-торые противник насытил "тиграми", "фердинандами", указывали, где созданы прочные артиллерийские заслоны.
Передовой отряд, сбивая арьергарды врага, крушил все на своем пути, но и сам нес внушительные потери.
Перед многими возвышенностями в чадном тумане догорали "тридцатьчетверки", у искалеченных пушек лежали присыпанные пылью пушкари. Среди воронок сновали с носилками санитары...
На одном из перекрестков у кургана подловили и нас зенитчики. На первом бронетранспортере сорвал снарядом колесо. Петра Алешина ранило осколком.
Вечер застал нас на подходе к Камышанке. Сначала заморосил, затем стал падать тяжелый, как ртуть, дождь. Я был противником всяких опрометчивых действий. В селе тихо, даже сонная собака не звякнет цепью, не хлопнет калитка, не порхнет ракета, но... Все может быть. Береженого бог бережет. Только убедившись, что из Камышанки немцы убежали, взяли направление к Любимовке.
Не доезжая до нее километра полтора, свернули в старое артиллерийское гнездо, заполненное влажными шарами перекати-поля.
Припав к скользкому скату бруствера, лежали тихо, не шевелясь. Багаев прижмурился - берег глаза.
Дождь немного приутих. Меж туч выскользнул краешек луны, и впереди лежащие постройки вычеканились, словно металлические. Но это продолжалось недолго: лунный свет вскоре поблек, будто его накрыли покрывалом. Я коротко объяснил задачу Ситникову и Багаеву; они кивнули и растворились в темноте.
Томительно ползло время, а разведчики не возвращались. Я уже начал беспокойно посматривать на светящийся циферблат часов, как вдруг со стороны дороги показались три тени. Это насторожило. Подтянул к себе поближе ППШ.
Ситников и Багаев привели какого-то мужчину средних лет в длиннополом брезентовом плаще, какие носят пастухи. Он назвал себя: житель Каховки, прячется у родственников в Любимовке от угона в Германию.
Я задавал ему различные вопросы, стараясь выяснить - не подсадная ли утка попалась? Мужчина отвечал без запинки, посасывая предложенную мной трофейную сигарету. В центре села полно немцев, ходят парные патрули, в некоторых домах дежурят у окон пулеметные расчеты, но он знает дорогу к Каховке более безопасную. Поверив "пастуху" на слово, связался с подполковником Дежуровым по рации, но Багаеву приказал не спускать глаз с проводника: мол, не зевай в случае чего.
Сомнения оказались напрасными. Мы вышли к северной окраине Каховки, минуя все посты и заставы немцев. Дальше на колесах двигаться было небезопасно. В неглубоком овражке, окольцованном густым кустарником, замаскировали бронетранспортеры, оставили возле них водителей Романенко и Бондаренко, а также Игнатенко и Ракова, и впятером - я, проводник, Ситников, Багаев, Ермолаев,- обогнув луг, нырнули в узенькую извилистую улочку.
На смену моросящему дождю пришел союзник пона-дежней - туман. Его гнало со стороны Днепра.
Изредка взлетали ракеты и, прочертив в набухшем дождевыми облаками небе узорчатые следы, рассыпались фосфорной пылью.
Свернули в огороды. Вдруг донеслось несколько слов с чужой отрывистой интонацией, послышался громкий возглас:
- Вэр ист да? Ду, Клаус?*
* Кто там? Ты, Клаус? (нем.)
Рядом загорелся огонек карманного фонарика, луч скользнул по мокрой траве.
Попятившись, мы взяли вправо.
Черт возьми! Два немца стояли к нам спинами, сгорбившись, прикуривали.
Багаев смекнул сразу - надо действовать. Он ударил одного солдата пудовым кулаком по голове, второго пришлось прикончить финкой. Мой "крестник" свалился головой в мокрый куст, слышно было только, как судорожно бороздят его ноги влажную землю.
Ситников обыскал убитых, сунул документы себе за пазуху, вытянул рожки из автоматов. Оттащив трупы и засыпав их листьями, с такой же предосторожностью прошли еще метров двести. Следующая улица оказалась несколько шире, мощенная булыжником. Дальше идти было опасно: всю правую сторону мостовой забила колонна автомашин. Мимо грузовиков топали в строю гитлеровцы. Какой-то шофер случайно включил фары., и мы отчетливо увидели фигуры в мерцающих касках, спины, горбатые от ранцев... Свет погас, стало еще темнее, но топот продолжался. Навстречу идущим в строю прохаживались часовые, голготали между собой.
Проводник дернул меня за рукав:
- Где-то рядом расположено их начальство.
- Штаб?
- Не знаю, но что-то вроде этого...
Миновали один двор, второй, третий... Откровенно говоря, я уже давно запутался в лабиринте переходов и теперь полагался лишь на проводника. А тот чувствовал себя, как в собственной хате.
Наше внимание сразу же привлек двухэтажный особнячок на высоком кирпичном фундаменте: у крыльца стояли две легковые машины. Подкрались поближе. Дальше хода нет: забор во многих местах разобран, но территория обнесена проволокой. В окнах - желтый свет. Чувствовалось, что немцы ничего не опасаются, даже окна не зашторили.
Нужно подождать, вникнуть в обстановку.
Минут через двадцать из особняка вышли двое, сели в машины и укатили. Провожающий стоял на ступеньке крылечка, приложив руку к козырьку.
"Это нам на руку, - подумал я, - раз начальство уехало, будет поспокойней".
Пришла пора действовать: кратко объяснил разведчикам что к чему, осторожно перекусили проволоку, юркнули в лаз.
Надо убрать часового. Он безмятежно прохаживался взад-вперед, стуча по брусчатке сапогами-коротышками, подбитыми стальными гвоздями, время от времени вздергивал правым плечом, поправляя сползавший ремень винтовки.
Рука потянулась к голенищу за финкой.
Немец остановился, боднул сапогом камешек, повернулся спиной. Отчетливо послышался противный запах пота, порошка от вшей, одеколона...
Удар под лопатку - и часовой беззвучно стал заваливаться на подкосившихся коленях. Я успел подхватить тяжелое тело, смягчить падение.
Ничего не звякнуло, не бряцнуло.
Труп поволокли к забору, накрыли картофельной ботвой.
Тихо поднялись на крылечко, открыли дверь, которая оказалась незапертой, прошли на веранду. Там совсем темно... Нащупали вторую дверь.
В маленькой комнате рядом с кроватью сидел телефонист, клевал носом. Ситников огрел его прикладом по голове, взял под мышки, уложил в постель и набросил шинель. Финкой перерезал провода.
Неувязка произошла в соседней комнате. Как только мы ввалились туда, стоящий к нам спиной майор резко обернулся, уставился на непрошенных гостей, зло скривил губы:
- Доннер веттер!*
* Гром и молния! (нем.)
Я выразительно пошевелил автоматом, показывая на выход. Майор не спеша застегнул мундир, потрогал зачем-то петлицу с багровой ленточкой Железного креста и неожиданным ударом сбил с ног Ситникова. Потеряв равновесие, Семен полетел в угол, где стоял массивный сундук, а сверху ранцы, автомат... Ермолаев по-кошачьи изогнулся и саданул майора под дых. Офицер икнул, схватился за живот. Я влепил ему по тугому загривку. Кляпа под рукой не оказалось, Ермолаев сорвал с окна занавеску, запихнул немцу в рот...
Я открыл половину окна, выглянул во двор. Оттуда раздался вопль сыча: "Ку-ху-вов".
Это Багаев. Все спокойно.
Выволокли грузного майора на крыльцо. Ситников, заметив в замочной скважине ключ, повернул его, вынул и выбросил.
Тем же лазом покинули двор, немного посидели в каком-то сарае и с проводником пошли в сторону бронетранспортера. Майора сзади подталкивал Ситников, тяжело отдувался:
- Ну и бугай попался. Приемы, гад, знает. Прямо ошалел. Впервые такого ганса встретил...
На окраине Любимовки простились со своим проводником. В тогдашней суматохе так и не узнали его фамилию. А жаль, службу он нам сослужил добрую.
На рассвете 2 ноября в район действия передового отряда вышли главные силы бригады - танковый полк, два мотострелковых батальона, которые во взаимодействии с подоспевшими частями стрелковых дивизий овладели Каховкой.
Батальон капитана Субботина одним из первых преодолел противотанковый ров и ворвался в город. Здесь, на разрушенных улицах, мы попали под артиллерийский обстрел, налетели "юнкерсы".
От взрывной волны качались телеграфные столбы, с которых свисали оборванные провода, в воздухе носились желто-коричневые листья, сбитые ветки, какая-то труха... Слышались крики, стоны. Субботин торопил роты - надо было выходить из-под обстрела. Кинулся назад к пустырю, поросшему ржавым бурьяном, и тут ему обожгло руку... Санитары сделали перевязку, но из подразделения комбат не ушел - махнул здоровой рукой: мол, рана пустяковая, осколок попал в мякоть, заживет и так
Забегая вперед, скажу, что после выздоровления Семена Михайловича забрали в корпус, назначили командиром 99-го отдельного мотоциклетного батальона.
В первых числах ноября разведчики гвардейской Перекопской стрелковой дивизии проникли на южную окраину Цюрупинска. Гитлеровцы поспешно отступали из центра, бросая автомашины с различным имуществом, даже не успевая зарывать трупы убитых. Покинутые обозные подводы были забиты посудой, швейными машинками, самоварами, патефонами. В ящиках - сало, в мешках - мука, в бидонах - постное масло... Ничем не брезговали грабители. Возле пристани на берегу валялись пулеметы, гранаты, ящики с боеприпасами, шанцевый инструмент. И винтовки - немецкие, румынские, даже австрийские времен Франца-Иосифа, которыми вермахт снабжал своих ненадежных партнеров.
Гитлеровцы откатывались двумя группами - часть к Днепру для переправы на правый берег, часть в сторону хутора Саги.
Корпус сосредоточивался перед их предместными укреплениями, а боевые порядки бригады выдвинулись в пески юго-восточнее и южнее Саги. Там держали оборону егеря 4-й горнострелковой дивизии.
Разведчики получили особое задание. Ночью вместе с саперами подползли к переднему краю немцев, сделали проходы в минных полях, обозначив их вешками. Одна группа ушла за "языком". Мне же с двенадцатью бойцами было приказано прикрыть их действия. Своих бойцов, кроме связногэ Джугашвили, я знал только в лицо.
В ожидании сигнала залегли перед высоткой, утыканной оголенным кустарником. Вокруг в неприютной степи гулял ветер, мешая мелкий снег с дождем. Томительно тянулось время ожидания. Где-то задробили пулеметные и автоматные очереди, потом все затихло.
Вспыхнули две зеленые ракеты - сигнал о том, что группа захвата уволокла "языка" и отходит назад.
На высотке показалось несколько гитлеровцев. Мы открыли отвлекающий огонь. Те моментально спрятались за обратным скатом. Но затишье длилось недолго. На подмогу немцам, вероятно, подошло подкрепление, и высотка ощерилась огнем. На нас прямо-таки обрушился свинцовый ливень. Бесновались тяжелые МГ, пули клевали суглинок. Здорово они припечатали нас к земле! Так плотно прижали, что не поправишь мокрых волос, не смахнешь пот, заливающий глаза, и вообще не дышишь, чтобы не приподнималась спина.
Кое-кто стал отползать назад, но этих-то первыми и накрыли гитлеровцы. Паша Джугашвили, зло сверкая белками, долбил грунт лезвием финки, но разве укроешься за горстью мерзлой земли! Тем более, что этот богатырского склада грузин представлял собой хорошую мишень.
Я приподнял голову, увидел, как Паша застонал, стал кусать губы - пуля раздробила ему коленную чашечку, штанина сразу набухла кровью. А Джугашвили все ковырял и ковырял землю финкой, сооружая брустверок и перед моей головой.
Немцы окончательно остервенели: пули зароились совсем рядом, срезая стебли колючих бодяков.
Побывав во многих передрягах, я больше всего боялся смерти случайной - на войне прерывала жизнь и посланная без цели пуля, и шальной осколок. Так и теперь - клюнет фашист кусочком металла, и останешься на этом поле окоченевшим бугорком...
Джугашвили, постанывая, приподнялся и сразу же уронил голову - пуля попала прямо в лоб... Я перевернул его навзничь - во рту Паши пузырилась розовая пена, черные глаза были широко раскрыты, а щеки заливала восковая бледность.
Сердце сжалось от боли, от той острой боли, когда хочется плакать навзрыд, а глаза сухие, и некуда деться от холодного и страшного ощущения невозвратимой утраты боевого товарища...
Теперь меня что-то толкнуло в плечо - пуля вырвала из стеганки на плече кусок ваты. Ранен или нет? Боли не ощущал, но почему весь в крови! Грудь, локти, колени... Чуть отполз в сторону и догадался - подо мной кровь Джугашвили, перемешанная с водой...
Ситуация подсказывала: нужно притвориться мертвым. Так и лежал без движения: только сердце больно колотилось о ребра.
Стрельба утихла.
День клонился к вечеру, стало заметно примораживать. Холод зябкими пальцами прощупывал каждую косточку. Я впал в какое-то забытье, стало легко, будто парил над землей. Перед мысленным взором встала весна, сады в белой кипени, ставок, в воде которого отражается лунная дорожка. Приветливо светится окно домика, из которого вышли мама, брат, сестра... От них идет какой-то голубой феерический свет.
Я уже не слышал, как подоспевшие минометчики лейтенанта Федора Литвиненко обрабатывали злополучную высотку, как по-пластунски пехотинцы добрались к бойцам группы прикрытия и вытаскивали раненых и убитых. Мне набросили на валенки веревочную петлю и так тянули по ложбине метров тридцать...
Часа через четыре очнулся в санроте: Ольга Приходько растирала спиртом, ставила компрессы, отпаивала горячим чаем.
Спустя несколько дней я уже был на ногах.
В этом же районе Саги, находясь в поиске, мы, что называется, нос к носу столкнулись с немецкими разведчиками. Как правило, старались обходить их стороной, быть незамеченными. А тут...
Гитлеровцы словно выросли из-под земли. Шестеро. В маскировочных распашонках. В касках, обтянутых сеткой. У замыкающего дюжего егеря болталась за плечами радиостанция. Мы буквально вжались в землю.
- Разведка,- одними губами сказал Ситников, когда группа стала обходить песчаную сопку.
- Возьмем "языка", командир,- предложил Алешин,- нас семь - их шесть...
Какой из разведчиков "язык", Петь? Как ни изощряйся, хоть перекрестно, хоть на измор - толку не добьешься. Сначала будет молчать, а потом врать. Или наоборот - врать, а потом молчать. У них в разведку тоже не тюльку набирают. Как правило, это добровольцы, сильные, опытные, холостяки.
- Так что же делать? Так просто и отпустить фрицев?..- не сдавался сержант.
- Нет, зачем же... Последим за ними.
Немцы скрылись за сопкой и через минуту... вышли прямо на нас. Тут уж ничего не поделаешь. Пришлось дать бой. Троих мы уничтожили, двоих пленили. Попал в наши руки старший группы обер-лейтенант. огромный рыжий детина в фасонистых бриджах и хромовых сапогах. Под распашонкой - металлический знак "За взятие Нарвика". На указательном пальце - латунное кольцо с черепом и скрещенными костями.