Полещиков отобрал лучших людей из своего отделения. Ему требовалось немного помощников - восемь человек. Взяли по пять килограммов взрывчатки, ночью прошли через передовую - минеры, как и разведчики, всегда знают кратчайший путь в тыл врага. Всю ночь шли по степи, скрываясь от разъездов и патрулей в лощинах, балках, кустарниках. Вышли к реке, отыскали рыбачью лодку. Тут Николай разделил свой отряд: пятеро должны подойти к мосту по берегу и в случае, если немцы обнаружат минеров, завязать бой, отвлечь внимание; трое сели в дырявую лодку. Они вычерпывали воду пилотками и сапогами, но продолжали свой путь под покровом тумана. Молочный пар поднимался от воды. Было прохладно и тихо...
Минеры обложили взрывчаткой мостовой устой. Через мгновение над рекой грохнул взрыв. Он стал как бы сигналом к нашему наступлению. На востоке покраснело небо от залпов артиллерии, от молниеносных дуг гвардейских минометов, раздалось отдаленное "ура".
А восемь саперов отдыхали на кургане. Покурив и осторожно пригасив по плотницкой привычке цигарки, они пошли навстречу своим по степным балкам и перелогам...
О чем тогда думал Николай? Может, о том, что на Саратовщине в селе Новая Жуковка остались жена, двенадцатилетний сын, дочери, которым обещал вернуться? А может, до мельчайших деталей вспомнилась длинная фронтовая дорога и тот первый бой на Миусе?
Тогда они - четыре сапера и семь разведчиков - среди белого дня на бронетранспортере переправились через обмелевшую речку, спрыгнули с машины, припали к земле и поползли прямо к немецким позициям. Полещиков полз слева, три его товарища были рядом. Разведчики рассыпались по воронкам и прикрывали их своим огнем. Немецкие наблюдатели засекли смельчаков, артиллерийско-минометный огонь смешал воздух и землю в сплошной смерч, а саперы ползли и ползли вперед со щупами, прокладывая путь пехоте. Восемнадцать мин вынул тогда Полещиков, столько же обезвредили его товарищи.
...В Бериславе нам задерживаться долго не пришлось, но то, что я там увидел, холодило сердце. Город был мертв, разрушен, улицы из-за развалин утратили четкие очертания. Дотла сожжен механический завод, разрушены мастерские МТС, взорвана электростанция, мельница, выведен из строя водогон...
Уцелевшие жители бежали ночью на каюках, на досках, вплавь, неделями отсиживались меж двух огней в камышах и, полуголые, пробирались к нам. Тех, кому не повезло, гитлеровцы угоняли в тыл, ловили людей с собаками.
Страх сковывал оккупантов: они уже не верили ни в сверхсистему береговых укреплений, ни в усиленные патрули, ни в мины на воде. Расстреливали любую бочку, бревно, тень луны на водной глади, жгли и жгли ракеты, нервозно перекликались между постами. Ничего не помогло! Вот они - десятками валяются на улицах в скрюченных позах среди всякого хлама, затоптанных в грязь штабных бумаг, оккупационных марок, писем, фотографий... Такова цена справедливого возмездия!
По обочине понуро бредут пленные, глубоко засунув руки в рукава шинели. Большинство или очень молоды или очень стары, призваны по тотальной мобилизации. Им вдалбливали идею о "беспрепятственном походе" через Кавказ в Иран, Индию... Все рухнуло! Вместо экзотики - истощение, вши. Пленных много, но в наш тыл их сопровождают один-два автоматчика. Они и не пытаются бежать, знают - служба безопасности СД и гестапо жестоко карают попавших в плен. Не щадят и тех, кому удается улизнуть. Лучше уж числиться без вести пропавшим...
Румыны держатся бодрей, хотя и трясутся в своих горчичных шинелишках. Кто-то даже пытается напевать:
Фрунзе верди ди овес,
Ундей друмул ла Одесс?*
* Зеленый лист овса.
Где дорога в Одессу? (рум.)
- Держи оглобли в противоположную сторону,- смеются конвоиры.- Отвоевались, мамалыжники,- и охотно угощают изголодавшихся по куреву "сателлитов" махрой.
В шумной, галдящей, экспансивной толпе румын молчаливые немцы чувствуют себя чужаками, невидимая стена ненависти и презрения разделяет недавних союзников.
У развороченного каменного забора мое внимание привлек труп полицая без сапог, в толстых носках из грубой овечьей шерсти. Не удалось бежать прихвостню за своими хозяевами. Даже не успел содрать с рукава лоснящейся зеленой куртки повязку "Орднунгсполицай". Вот такие вурдалаки расстреливали, сгоняли людей на сборные пункты для отправки в "рейх", секли старых и малых плетьми, издевались "для внушения страха и поднятия своего авторитета".
Алешин брезгливо поморщился:
- Закопать бы поскорее это падло, утрамбовать землю, чтобы не видеть позора...
- И памятник поставить! - добавил я.
Разведчики недоуменно переглянулись.
- Да-да, и памятник поставить, как это сделали когда-то китайцы. Слышал я, что в Ханьчжоу есть могила знаменитого полководца Яо Фея. Самое интересное в ней - это изваяние четырех предателей, переметнувшихся на сторону врага. Фигуры стоят на коленях в одном из боковых приделов храма, что воздвигнут над могилой, и все, кто проходит мимо этих изваяний, плюют им в лицо. И так - сотни лет...
Разведчики, как по команде, плюнули и отошли в сторону, где наш возница-молдаванин, собрав возле себя однополчан, резал на аккордеоне:
Фрунзе верди ди пелин,
Ундей друмул ла Берлин?*
* Лист зеленый полыни,
Где дорога до Берлина? (рум.)
А войска все прибывали и прибывали в город: пехотинцы, артиллеристы, саперы. В сизой выхлопной гари двигались танки, броневики, "санитарки", бережно запеленатые в брезент "катюши".
Среди автоматчиков узнаю знакомое лицо. Ба, да это же старший лейтенант Тряскин! Случайно встретились с ним, когда первый раз захватывали плацдарм у Херсона, тогда и поговорить не успели. Теперь можно отвести душу. Обнялись, засыпали друг друга вопросами: что, где, как?
Я помнил, как его тяжело ранило под Сталинградом. После этого наши пути разошлись. Лечение затянулось. С жадностью слушал Александр сообщения Совинформбюро и не находил себе места. Там друзья воюют, уже Украину начали очищать от фашистской парши, а он кантуется на больничной койке. Как-то собрал вещички, оставил на тумбочке записку: "Прошу меня извинить за нарушение госпитальной дисциплины. Ухожу в родную часть, потому что вполне здоров". Поставил закорючку - и был таков. Потом снова ранило...
Александр развязал тесемки вылинявшей, прожженной в нескольких местах плащ-палатки, свернул и передал смуглому сержанту с орденом Славы на груди.
- Возьми, Мордан, эту мантию. Скажи старшине, пусть найдет что-нибудь поприличней...
Сержант моментально исчез.
- Мордан Мусаев, мой командир отделения,- пояснил Тряскин.- Слова из него не выколотишь. А в бою горяч, хотя с холодом не в ладах. Перед форсированием говорит: "Мне бы эту водичку переступить, где льдины плавают, да сапоги не замочить. А там уж на берегу нагреемся..." Лез в самое пекло. Нам пулемет дорогу преградил - сечет без роздыху. Смотрю - у Мусаева желваки бегают, глаза кровью налились. Что-то крикнул по-азербайджански, поднялся во весь рост, забросал окоп гранатами. И вперед - к центру города! За ним остальные бойцы. Накрыли еще два расчета с пулеметами, минометчикам, засевшим на огороде, горло заткнули. Блиндаж взорвали. Больше сотни фрицев отправили на тот свет. В верхней части города пришлось туго - нарвались на контратакующую группу. Есть убитые, раненые... Медлить было нельзя. У меня под рукой резерв - семь разведчиков. С фланга обошли и этих усмирили...
Возвратился сержант, принес плащ-палатку.
- Вот эта более-менее приличная...
Тряскин взял под мышку плащ-палатку, спросил:
- Не слышал, куда пойдем? На Херсон?
- Пути господни неисповедимы, а наши - тем более, Андреевич. Куда прикажут...
Попрощались.
Следующая наша встреча с Александром состоялась уже на Ингульце.
Подлинное мужество проявили тогда десантники старшего лейтенанта Тряскина. "Красная звезда" об этом писала так: "Рассчитывая на свое численное превосходство, гитлеровцы двинулись на горстку советских бойцов. Офицер Тряскин быстро отдал необходимые распоряжения. Бойцы встретили гитлеровцев сильным огнем. Откуда бы ни подходили гитлеровцы, путь им преграждал пулеметный огонь. Ряды немцев редели с каждой минутой. Расстроив ряды противника, офицер Тряскин стал со своими бойцами обходить с двух сторон немцев. В рядах гитлеровцев началось замешательство. Бойцы усилили огонь. Тогда 130 немцев сложили оружие и сдались в плен отважному русскому офицеру и его бойцам. Около семидесяти солдат потеряли немцы убитыми и ранеными. Офицер Тряскин и его отважные бойцы решили исход этого неравного боя"*.
* Красная звезда. 1944., 4 апр.
Тогда, на Ингульце, я узнал следующее: около, батальона гитлеровцев оказались в окружении. Пытались вырваться, но потерпели неудачу. Оставшиеся в живых сочли сопротивление бессмысленным и сдались в плен. Но когда к ним подошел старший лейтенант Тряскин в сопровождении сержанта Мусаева, офицер и несколько солдат бросились на них. Мусаев в какой-то момент успел закрыть ротного своим телом. Прогремел выстрел.
Стрелявший промахнулся и сразу же был скошен автоматной очередью Мордана Мусаева. Уложил он и офицера, по чьей "инициативе" все это произошло...
Около погреба танкисты ремонтировали "тридцатьчетверку". По номеру я определил - ребята из 25-го полка. Чумазые, похожие в своих комбинезонах на плюшевых медвежат, они работали сноровисто, быстро, перебрасывались словами: "Звено, палец, ленивец...".
Поинтересовался у знакомого танкиста Дмитрия Швырева:
- Не видел старшего лейтенанта Иванова, начальника штаба полка?
- Не-е,- протянул тот весело.- В бою мы его часто видим, а здесь не появляется. Мотается где-то. Начальство...
Присели у костра. Кто-то плеснул на подброшенные дрова бензина, и танцующее пламя обдало жаром лица. Солдаты протягивали руки к огню, сушили на себе одежду и обувь. Тут и наши "кирзачи", и кованные трофейные, и разных фасонов ботинки.
Чего только не наслушаешься, когда люди вот так собираются в короткие минуты затишья! В кругу автоматчиков - уже в возрасте сержант. За стеклышками очков умные, усталые глаза. Бывший учитель истории, парторг роты. Рассказывает увлекательно - у всех рты нараспашку.
- А я с Волги, товарищ сержант,- мнет, посасывает "козью ножку" лобастый бородач.- Думал, шире нашей реки в мире не сыщешь, а тут тоже такая махина...
- Да, у Волги-матушки братец широкоплечий.
- Земля-то наша, а названия сел, хуторов какие-то странные. Попадаются и татарские, и немецкие.
- Это исконно славянская земля, а люди здесь разные оседали. И по своей воле, и по принуждению. Когда-то тут была бескрайняя степь, где первыми корешок пустили казаки. Не раз она содрогалась от конского топота. Татары из-за перешейка любили "погулять". Как-то властелин Крыма хан Менгли-Гирей собрал орду несметную, и наполнилась степь заревом горящих сел, трупами убитых, стонами раненых, плачем обездоленных. Богатый ясырь собрал хан на земле гяуров. Возвращался весь в кровищи. Чтобы смыть ее с сабли, начал рубить море. Загнило оно. Так по преданию и назвали - "Сиваш", гнилое море.
- А немец-то похлеще этого хана.
- Похлеще. Даже руки от крови не отмывает.
Сержант потянулся за кисетом, близоруко посмотрел на надпись: "Убил фрица - закури".
- Это кто же тебе такое вышил? - обратился к хо зяину кисета.
Тот зарделся.
- Да осталась дома одна... Ждет.
- И дождется, раз кисет так со смыслом расписала.
Сержант разворошил прутиком угольки.
- Но и казаки давали незваным гостям в хвост и в гриву. Таборились они по Днепру - на островах Хортице и Тамаковском. А свою "штаб-квартиру" именовали звучно и устрашающе - Запорожская Сечь. Люди были вольные, от шляхты бежавшие. На быстроходных, юрких "чайках" летели даже к стенам самого Царьграда. Турки их тут, у Берислава, пытались перехватить, да пупок часто развязывался...
- Фрицы нам тоже хотели здесь подножку поставить - и у них осечка вышла...
- Вон какие красавцы вышагивают, - кто-то кивнул на вереницу пленных.
Я заметил замполита минометного батальона бригады капитана Михайлова. Поздоровались. Рассказал ему, как тогда выручил нас под Сагами лейтенант Литвиненко.
- Федя не только может здорово воевать,- заметил Дмитрий Васильевич.- Песенник и гитарист отменный. А в чечетке с пулеметом может посоревноваться...
В тесный круг попали комсорги мотострелковых батальонов Леонид Рылеев и Сергей Чаадаев, которых в 5-й бригаде называли "наши декабристы". Не раз случалось так, что там, где было трудно, в первых рядах наступавших шли комсомольские вожаки.
У минометчиков особая тема разговора.
Командир расчета старший сержант Евлахов подтрунивал над своим наводчиком младшим сержантом Акулининым:
- А поведай-ка нам, юноша, как ты с миной на лодочке катался?
- Вот вам сейчас смешно, товарищ старший сержант, а тогда хоть одна капля коснулась бы взрывателя, и пошли бы мы с вами к ракам на завтрак. Но все по порядку.
- ...В лодку не входил, а вползал. На шее связка мин, а на дне - вода. Худая посудина попалась. А тут еще волна как шибанет в борт! Раз, другой... Ну, думаю, амба! Наша гондольерша - местная дивчина, которая помогала переправляться,- чуть весла не упустила. Напугал ее мой вид. "Не бойтесь,- стал успокаивать.- Мои мины взрываются только на головах фрицев". Хотел ей улыбнуться, но горло перехватило, да еще монисто мин дыхание затрудняло. Думаю, нужно осторожно освободиться от тяжелого груза. Повернул голову - и оторопь взяла: на одной из мин взрыватель ярко-розовый. Все! Смерть стоит рядом. Достаточно капельки воды, толчка - взлетим на воздух. Я кусал губы, мысленно умолял лодочницу - скорее, милая, причаливай к берегу... До сих пор не помню - поблагодарил ее или нет, когда еле живой оставил лодку. К сожалению, ни имени ее не знаю, ни адреса. Но будь большим начальником, обязательно наградил бы ее за такой подвиг. Солдату умирать положено, а ведь она женщина, будущая мать... Вот так-то мы, товарищ старший сержант, с милой, то есть с миной, катались.
- Да,- поскреб затылок Евлахов,- шутка не получилась.
Прорыв
Все мы, начиная от рядового бойца до генерала, жили наступлением. Только вперед! Не снижая темпов. Обходить врага с флангов, решительными ударами сшибать его прикрытия и крушить, крушить немецкую оборону подобно тому, как крушит ледяной панцирь взбухшая, набравшаяся вешних сил река.
Призывая себе в союзники капризы природы, Гитлер выступил с очередным откровением. "Весенняя распутица, - уверял он, - позволит стабилизировать фронт и создать условия для достижения новых побед на полях России". Но из берлинских окон плохо было видно все происходящее на полях России, полевые же генералы вермахта приняли "прогноз" довольно уныло. О победах они уже и не мечтали, а вот использовать период распутицы для организации надежной обороны надеялись. Серьезно рассчитывал укрепить занимаемые позиции и командующий 6-й армией генерал Холлидт, державший оборону на правом берегу Днепра. Сам Гитлер ревностно следил, чтобы "армия мстителей" жила и действовала. В одной упряжке с ней шла и 3-я румынская армия.
Еще до форсирования нам стало известно, что конно-механизированная группа генерала Плиева вошла в прорыв южнее Кривого Рога, ринулась к городу Новый Буг, где находился штаб 6-й немецкой армии. Несмотря на отчаянное сопротивление гитлеровцев, плиевцы в глубокой темноте, по непролазной грязи пробивались к городу. Лошадям было проще, а вот танки застревали в гибельном болоте. Приходилось класть под гусеницы бревна, доски, хворост - все, что можно, вплоть до шинелей и телогреек. Но шли...
Наши части то расчленялись, обтекая узлы сопротивления, то вновь смыкались, делали рывок вперед. Словом, "мстители" теперь думали уже не о мщении - им было не до жиру, быть бы живу.
Но чем ближе к Новому Бугу, тем упорнее было сопротивление врага, упорнее бои. Генерал Плиев атаковал город ночью с трех сторон. Атака была столь внезапной, что начальник гарнизона, поначалу не поняв, в чем дело, выругал коменданта за недопустимый шум в городе в то время, когда "господа генералы" должны отдыхать. Генерал-полковник Холлидт едва успел унести ноги от казачьих эскадронов...
Овладев городом Новый Буг, подвижные соединения перерезали железную дорогу Долинская - Николаев, расчленили на две группировки 6-ю армию, лишив ее оперативной маневренности. Конники и танкисты генерала Плиева резко повернули на юг, острым клином врезались во вражеские тылы и резервы, вышли на запад к Ингульцу южнее Снигиревки. Пути отхода "мстителей" оказались перекрытыми.
Потеряв надежду спасти нижнеднепровскую группировку, генерал Холлидт предпринял попытку организовать защиту Буга и обеспечить охрану предмостных плацдармов - Николаева, Трихат и Вознесенского.
...Перед тем как покинуть Берислав, командир бригады полковник Рослов провел совещание с офицерами. Все сосредоточенно смотрели на карту с голубой жилкой реки, черными линиями вражеских позиций, которые змеей извивались параллельно водной преграде. Из всего сказанного поняли - Ингулец не подарок. Это коварное дитя природы при паводке достигало в ширину сотни метров, а глубина реки доходила до шести метров.
Берега заболочены, дно топкое и илистое. Было о чем задуматься...
К вечеру 12 марта корпусные части подошли к Ингульцу и сразу же натолкнулись на жестокое сопротивление. Гитлеровцы встретили наступающих с правого берега таким плотным огнем, что пришлось залечь, затаиться в редких лесопосадках. 4-я и 5-я мехбригады остановились на рубеже восточнее Федоровки, а главные силы нашей, шестой, двигавшейся батальонными колоннами, достигли села Тягинка. Не привела к успеху и попытка захватить мост через Ингулец в районе Дарьевки: немцы взорвали переправу.
В штабе корпуса, расположенном в селе Орлово, генерал Свиридов ломал голову над вопросом: где взять переправочные средства? Можно "одолжить" у гитлеровцев, но для этого нужно нанести чувствительные удары с тыла, посеять панику среди тех, кто обороняется у переправ. И комкор принимает решение незамедлительно подготовить несколько разведывательных групп. Одну из них возглавил капитан Бабанин.
Под покровом ночи разведчики скрытно пробрались через линию обороны противника и вышли на восточный берег южнее Никольского. Здесь немцы на лодках и полупонтонах перебрасывали отходящие подразделения, снабжали боеприпасами и продовольствием свое прикрытие. Переправу обеспечивали саперы 370-й пехотной дивизии.
Капитан Бабанин, выждав, когда на левом берегу соберется побольше плавсредств, внезапно обрушился на охрану. Секли фашистов из автоматов, забрасывали ручными гранатами, кололи армейскими ножами... В панике немцы разбежались. Воспользовавшись выгодным моментом, разведчики захватывали лодки и паромы, перегоняли их на противоположный берег к своим.
Не менее успешно действовали и разведчики капитана Субботина.
Капитан Иголкин, командир 1-й роты, доложил комбату:
- Южнее Дарьевки полупонтоны. Сам видел.
- Немцев много? - спросил Субботин.
- До роты. Но чувствуется, еще подойдут.
- Значит, надо спешить. Как только стемнеет, переправишь взвод на лодках.
- А где их взять, Семен Михайлович?