Труба длинная, изогнута коленом. Свод - в мочалках паутины, на дне - вонючая жижа. Поползли вперед, работая локтями. От смрада выворачивало наизнанку... Еще метр - и уткнулись в нагромождение камней. Торец трубы разбит, с верхней части свисают на желез ных нитях обломки бетона. Посмотрели - дальше мыше не пролезть. Ловушка стопроцентная!
Немцы орали: "Раус!"*, стали стрелять в трубу, но пули нас не доставали, только уши закладывало. А те сделают паузу и опять за свое - татакают из автоматов то длинными, то короткими очередями. Мы не отвечали.
* Выходи! (нем.)
Просидели так около получаса. Прислушивались. Наконец, в трубе что-то стало хлюпать. Ага, поползли!
- Вылази, жить будете! - отчетливо услышали хрипловатый голос.- А то к утру шашлык сделаем.
- Сейчас я тебя накормлю, полицайская морда! - Ситников пополз назад, расчищая себе дорогу огнем. Нажимал спусковой крючок автомата до тех пор, пока из патронника не вылетела последняя гильза. Выложил весь магазин.
Наверху тоже шла пальба.
Еще немного подождали, прислушались. Стало тихо, только в ушах звенело. По одному поползли назад, к срезу трубы.
Ситников, прежде чем выскочить, дал очередь и рванулся вперед. За ним - Алешин.
Отдышались, оглянулись. Недалеко над убитыми немцами и полицаем стоял Багаев, держа ППШ за кожух. Рядом сидел на камне Аверьянов, перематывал портянку. Третий патрульный валялся на склоне насыпи.
- Вы только в трубу залезли - показались патрульные. Два остались на насыпи. А эти,- Багаев кивнул в сторону немцев и полицая в черной шинели с серым воротником, - стали подкрадываться, как хорьки к курятнику... Потом фрицы толкнули полицая: мол, лезь первым. А те крысы сверху наблюдают. Я думал, ваш и след простыл, а вы там сабантуй устроили. Когда эти трое, словно ошпаренные, выгреблись из трубы - мы их и уговорили. И верхних тоже...
Да, обошлось, но сколько потеряно времени!
Параллельно с нашей группой к морякам пробивались разведчики капитана Субботина. Им сразу не повезло: несколько человек наскочили на мины. То же самое случилось и с первой ротой, когда она начала рассредоточиваться. Комбат приказал артиллеристам выкатить орудия на прямую наводку. Прикрывшись их огнем, саперам все-таки удалось сделать несколько проходов, но в дальнейшем батальон успеха не имел. Погиб командир взвода лейтенант Быков, в обе ноги ранило старшего лейтенанта Вашковца...
И снова Субботин поднял людей в атаку. На этот раз прикрытие, оставленное гитлеровцами, раскрошилось, как льдина, пропитанная водой.
Пробиваться к десантникам становилось все трудней...
Не ввязываясь в перестрелку, обходя скверики, дома, мы шаг за шагом приближались к элеватору.
А город полыхал. Горели дома, магазины, склады... Гитлеровцы взорвали причалы порта, электростанцию, цеха судостроительного завода.
Ольшанцы так и не получили долгожданной помощи, но горстка оставшихся в живых морских пехотинцев держалась стойко.
То, что мы увидели на территории элеватора, трудно описать. От руин и воронок тянуло едкой гарью, в стенах построек - огромные рваные бреши. Снаряды превратили в груду щебня двухэтажное здание конторы, ребрами светились почерневшие остовы вагонов, большой сарай выглядел, как решето. На битом кирпиче, крошеве камня-ракушняка валялись исковерканные автоматы и противотанковые ружья, спирали пулеметных лент, обрывки тельняшек, простреленные фляги, сгоревшие дымовые шашки, окровавленные куски бинтов...
Среди этого хаоса лежали убитые моряки. Многие сжимали уже остывшее оружие.
Опоздали! Пробейся мы к десантникам чуть раньше, этих ребят лежало бы на обожженной земле гораздо меньше...
Но то, что они сделали,- верх человеческих возможностей! На каждом метре портового двора валялись трупы гитлеровцев, здесь и там навеки застыли громадины танков с установленными на башнях огнеметами, перевернутые повозки...
Несколько дней спустя взятый в плен обер-лейтенант на допросе признался: "Командование Николаевского гарнизона было весьма обеспокоено тем, что за короткий срок был разгромлен целый батальон..." А это - до семисот вражеских солдат и офицеров!
Среди развалин мы заметили... женщину. Она, спотыкаясь, что-то искала среди обломков здания, останавливалась, хваталась руками за голову. Заметив нас, подошла, уставилась застывшими зрачками. Мне показалось, что она не в своем уме. А может, так оно и было... Постояла, затем цепко схватила Алешина, потянула за собой. У подвала, уронив голову - то ли поседевшую, то ли присыпанную пылью от штукатурки,- лежал десантник в обгорелом и иссеченном осколками ватнике. Алешин поднял его на руки, вынес к нам, осторожно опустил на землю, кое-как перевязал грудь. Потом под голову положил найденную противогазовую сумку.
Раненый судорожно хватал воздух, по-видимому, наглотался дыма от шашек, которыми немцы забрасывали моряков. Пытался что-то сказать, но вместо слов изо рта пошла кровь. И затих.
Мы молча сняли шапки.
А из ближайших улиц к элеватору опасливо потянулись жители.
Их обогнало несколько наших бойцов...
Теперь я вел разведчиков к Варваровскому мосту. В сторону реки стремились и мы, и гитлеровцы, чтобы через переправу выскочить из города на Одесское шоссе. Нам же нужно было сохранить мост любой ценой.
Николай Мосягин связался с капитаном Козловым, который находился где-то в районе железнодорожного вокзала. На этот раз рация сработала безукоризненно. Доложил обстановку и свое решение идти вдоль реки - в прибрежных кустарниках и овражках легче укрыться от наблюдателей.
Направил бинокль на мост. Он еще цел. Взрывать его противнику нет пока никакого резона, ибо со стороны города немцы нагнали туда массу всевозможной техники, к мосту неудержимо стекались толпы немецких и румынских солдат.
Мы буквально скатились вниз по прибрежному откосу... и попали под огонь вражеского пулемета.
Моментально сработала мысль: единственный выход - подлезть под свайный деревянный причал.
Конец марта, вода холоднющая, обжигающая. Словно тисками, сжало тело. Чем дальше заходили в воду - где по пояс, а где и по шею,- тем больше немели ноги, тяжелели, словно к ним подвесили гири.
Багаев, материвший весь личный состав святителей, вдруг затих. Оказывается, рукой задел за что-то выпуклое, скользкое.
- Мина! - выдохнул.
Да, это прибило к причалу одну из мин, которые немцы ставили на случай появления наших военных судов. На сей раз пронесло... Но у меня между лопатками - будто изморозь выступила.
Выбрались из-под дощатого причала, нашли выгодное место для наблюдения. Теперь весь мост был как на ладони, рядом.
А у переправы творилось невообразимое: подъезжали штабные машины, повозки, подскакивали мотоциклисты... Крики, ругань, свист. Кто-то истошно орал: "Хальт ден рохен! Марширен, думмес фи!"*.
* Заткни глотку! Марш, скотина! (нем.)
Немецкие солдаты сцепились с румынами. Представители "высшей расы" бросились на союзников с кулаками, отстаивая свое право первыми драпать к Одессе.
Пробка постепенно рассасывалась, а те, кому не удалось улизнуть, отхлынули назад - по набережной ударили наши пулеметы. Гитлеровцы ответили не менее плотным огнем. Потом на отлогом берегу фонтаны земли подняли вражеские мины. Мы хорошо видели, как первые ряды наступающих залегли, остальные попятились назад.
- Где же наши самоварники, едят их мухи! - стукнул кулаком об землю Алешин.
Его словно услышали на расстоянии минометчики, точно накрыли цели, затем перенесли огонь чуть ниже по вражеским автоматчикам, засевшим у подхода к мосту. А на нем уже задвигались какие-то серые фигуры. Видимо, саперы готовили переправу к взрыву.
Я выхватил пулемет у Ермолаева, полоснул очередями по минерам. Те бросились в укрытие...
- Наши! Наши! - поднялся во весь рост Аверьянов и подбросил шапку вверх.
Прямо на нас бежали - я сразу их узнал - разведчики капитана Субботина. С ними - несколько незнакомых бойцов.
- Вы кто, братцы? - спросил тяжело дышавших пехотинцев.
- Из гвардейского полка Свиридова!
Мы недоуменно переглянулись.
- Что пялите глаза? У вас командир корпуса Свиридов, а у нас комполка с такой же фамилией...
Гитлеровцы отбивались с удвоенной яростью. Они уже знали - мост им не проскочить и он вот-вот взлетит на воздух.
Наступила критическая минута. Возникло опасение, что пока артиллеристы будут "щупать" позиции противника, саперы успеют подорвать мост. Те уже переползали на безопасный для них конец сооружения.
Теперь мы действовали вместе с разведчиками Субботина. Комбат принял решение - стремительной атакой смять заслон у моста. По его сигналу ринулись в атаку. Минеры, угодив под перекрестный огонь, бросились бежать, кидая шнуры, зажигательные трубки. Метались по деревянному настилу, сигали через перила в реку... Те, кто засел у переправы, поняли, что положение безвыходное, поперли на мост.
Мост удалось захватить целым. И хотя через него кое-кому из немцев удалось улизнуть, основные силы вражеского гарнизона оказались в критическом положении. И здесь мы здорово накостыляли злосчастным "мстителям", да и румынам порядком досталось.
Над городом взвился красный флаг. Своим освобождением Николаев обязан и нам, гвардейцам генерала Свиридова. В оперативной сводке 28-й армии от 29 марта 1944 года говорилось: "...2-й гвардейский механизированный корпус в ночь на 27 марта передовыми частями ворвался на юго-восточную окраину города, в течение суток вел упорные уличные бои; на следующий день во взаимодействии с 10-м гвардейским стрелковым корпусом, преодолев огромное сопротивление врага, его инженерные заграждения, в 1 час ночи ворвался в город. 4-я и 5-я гвардейские механизированные бригады достигли рощи юго-западнее Варваровской переправы, а 6-я гвардейская механизированная бригада вышла к вокзалу" *.
* ЦАМО СССР. Ф. 382. Оп. 8465. Д. 114. Л. 243.
Николаев. Когда началась война, мне пришлось в нем пробыть ровно сутки. Но даже за это короткое время я не мог не влюбиться в этот своеобразный южный город с его улицами, прямоту которых подчеркивали пирамидальные тополя и акации, аккуратные домики под черепицей, малахитовый отблеск бугской воды...
А что увидел теперь? Все вокруг разорено, обезображено. Многие постройки разрушены, под ногами крошево из битого стекла. Даже в самом центре города надолбы, траншеи, мотки колючей проволоки...
Ходить и ездить следовало с опаской - многие дома, мостовые, тротуары, скверы противник заминировал.
Саперы майора Фомина осматривали каждый дом, прилегающую территорию, слушали миноискателями землю. Иногда останавливались, клали свое "оружие", приседали на корточки, медленно и осторожно разгребали грунт руками, извлекали из ямок круглые лепешки мин...
Позже на улицах появились местные жители. Они разбирали развалины, очищали улицы, сбивали указатели - стрелки, круги, квадраты, всю оккупационную бутафорию, определявшую режим городской жизни.
Мужчины, женщины и дети с явными признаками истощения подходили к нашим солдатам и офицерам, обнимали их, плакали, рассказывали о тех бедах, которые им пришлось пережить в течение почти трех лет. Особой жестокостью отличались гитлеровцы из 783-го охранного батальона. Чудовищные преступления творились по указкам коменданта Николаева генерала Винклера, начальника жандармерии области майора Бютнера, начальника охранной полиции города майора Витцлеба, его заместителя капитана Шмале. Грабеж фашисты превратили в своего рода индустрию. Они вывозили заводское оборудование, станки, трамвайные вагоны, отправляли в Германию эшелоны с зерном, салом, птицей, овощами, лекарственной травой, облагали население штрафами, налогами, контрибуциями. Среди бела дня эти "знатоки старины и любители изящных искусств" выдирали картины из рам, которые находились в историческом музее Верещагина, отправляли в Германию.
В зоосаде немцы застрелили и сожрали медведей и косуль, а румыны повылавливали золотых рыбок из аквариумов и продавали их на базаре.
Немало злодеяний посеяли здесь оккупанты, многое удалось им разрушить. Вот только душу советского человека, его надежды разрушить они не смогли. Восторжествовала грозная сила правды, правое дело. И возвратилась вновь сюда песня, которая родилась в горькие дни отступления:
Нас опять Одесса встретит как хозяев,
Звезды Черноморья будут нам сиять.
Славную Каховку, город Николаев,
Эти дни когда-нибудь мы будем вспоминать.
По случаю освобождения города состоялся многолюдный митинг. На импровизированную трибуну, украшенную флагами, поднялся секретарь обкома партии Иван Маркелович Филиппов и произнес проникновенную речь. Он горячо поблагодарил генералов, офицеров, солдат и партизан за освобождение, воздал должное тем, кто бился за город до последнего дыхания и пал смертью храбрых. Потом предложил почтить всех погибших минутным молчанием. В длинном скорбном списке значился и наш комбриг полковник Александр Петрович Рослов.
Закончился митинг знаменательно: по радио прозвучал салют, которым Москва поздравляла освободителей Николаева. У многих из нас на глазах были слезы радости за живых и печали за тех, кому не суждено было увидеть этот весенний день.
Чуть позже я случайно встретился с сержантом Николаем Беспечным из роты старшего лейтенанта Олега Чуринова. После Берислава наши пути разошлись, а вот теперь я подробно узнал из рассказа Николая о том, как дралась их рота и какова судьба ее командира...
Форсировав Ингулец, рота, не останавливаясь, двинулась в сторону хутора Шевченко. Здесь гитлеровцы сопротивлялись с особой яростью. Выбив их из хутора, подошли к железной дороге Херсон - Снигиревка. Но с ходу прорваться к ней не удалось, пришлось в лесопосадке окопаться.
Комбриг полковник Лященко вызвал к себе Чуринова и поставил задачу: растянуть подразделение по посадке на полтора-два километра, создать у гитлеровцев видимость, что здесь обороняется вся бригада. Она же в это время уйдет в сторону Музыковки. Чуринову с бойцами придется догонять бригаду после выполнения задания.
А оно было не из легких. Оборону пришлось занимать в абсолютной темноте, без карты, на незнакомой местности. К тому же после тяжелого наступления в роте осталось около полусотни бойцов. И все же гвардейцы продержались до установленного времени.
- А где же командир Олег Чуринов? - нетерпеливо спросил я сержанта.
- К Музыковке мы вышли без особых потерь, а вот здесь, у Водопоя, командира подловила пуля.
- И что с ним?.. - у меня сбилось дыхание.
Беспечный потянулся к брезентовому кисету, достал "катюшу" - самое надежное орудие для добывания огня. Кремнем служил осколок точильного камня, кресалом - обточенный кусок драчевого напильника, а трут был из какой-то кудели.
- Ранило его тяжело. Отправили в госпиталь...
Николай посмотрел на меня ободряюще:
- Да он у нас, товарищ младший лейтенант, живучий. Если бы это было первое ранение... Встретитесь еще.
А вал наступления неукротимо катился к Одессе. Преследования врага продолжались.
Вскоре мы узнали, что нашему корпусу присвоено почетное наименование "Николаевский". Не знаю, кто как, а я переживал особые минуты душевной приподнятости. Вот пойдем на Одессу, а там уже и до дома рукой подать... Мысли эти кружили голову, даже ночью снилось, как я со своими ребятами на бронетранспортере врываюсь в родной Мариамполь, разя направо и налево супостатов...
Но мечта мечтой, а обстоятельства выше нас. Поступил приказ: наш механизированный корпус выводится в резерв 3-го Украинского фронта и должен сосредоточиться в районе Калиновки.
Передышка
Калиновка - живописное село на Николаевщине - раскинулось на левом берегу Ингула. Предание гласит, что здесь когда-то обитали и скифы, и греки. Время стерло следы древних поселений. А первый колышек тут забил, построив зимовник, беглый запорожский казак Карпо Островерх. Село под соломенными и камышовыми крышами застраивалось вдоль берега, густо поросшего ивняком и калиной. Оседали здесь преимущественно отставные солдаты, адмиралтейские мастеровые, работавшие в Николаеве на судостроительном заводе, крестьяне с Богоявленской канатной фабрики.
...После затяжной слякотной зимы наконец-то пришли погожие весенние дни. Все выше и выше поднималось солнце. Первые дожди и теплое дыхание моря смыли серые краски, расцветилась земля, белым кружевом выткало сады. На осокорях деловито суетились галки, остроносые грачи беспокойно прыгали на свежей пахоте. В полдень над изломами берега струилось марево.
Красотища кругом, а взгляд нет-нет да и споткнется о следы военного лихолетья.
От многих жилищ остались только печные трубы. Между камнями и проросшей молодой травкой шмыгали одичавшие коты.
В кюветах на брюхе лежали "тигры" и "пантеры", бурые от окалины, с выцветшими крестами, на обочинах валялись мордатые камуфлированные броневики с аккуратными, как просверленными, дырками от наших подкалиберных снарядов. На броне одной из "пантер" чем-то острым выцарапано: "Где стоит совецкий боец - там фашистскому танку конец". В огородах - зенитки с сорванными колесами и щитками, раздавленные цугмашины...
С огромным радушием приняли нас жители Калиновки. Горя они хлебнули изрядно - около пятисот человек из села гитлеровцы угнали в неволю.
Здесь, в Калиновке, был устроен сборный пункт для советских военнопленных, которых сгоняли со всей территории области, а после расстреливали. Уничтожили около десяти тысяч... В одном из сараев мы видели связку особых наручников. На них выгравировано: "Немецкая полиция. Запатентовано. Август Шварц".
Оккупанты до нитки обирали людей. В первую очередь отнимали хлеб, выколачивали его кнутом, грозили всевозможными карами. Но люди на кнут отвечали мужицкой лопатой и партизанской пулей. А теперь калиновцы первым делом брались за лопаты - откапывали спрятанное зерно, при этом хитро усмехались:
- Земля дала хлеб, она его и схоронила. Никакому проклятому фрицу не перехитрить нашего мужика. Вот оно - золотое зерно, теперь снова уйдет в землю на полях...
В отличие от других подразделений, которые строили временное жилье - рыли землянки, ставили палатки,- нашу разведроту разместили в хате рядом со штабом бригады. О лучшем мы и не мечтали.
С первых дней занялись своим внешним видом: стирали и ремонтировали обмундирование, обувь, наводили нехитрый марафет - мылись, стриглись, брились... Ротный сапожник соорудил мне парусиновые сапоги, иметь которые считалось тогда высшим шиком.
Впервые получил здесь денежное довольствие - отвалили целый вещмешок рублевок. Не зная, что с ними делать, я половину отдал хозяевам дома.
Дни были заполнены всевозможными делами, а вечерами, перед отбоем, пели песни - и известные, и свои, сочиненные в перерывах между боями, бессонными ночами в госпиталях.