Каждое утро начиналось с новой атаки. Эсэсовцы лезли с диким остервенением. У них это называлось "рюкзихтслос", то есть действовать напролом, без оглядки. Нахлеставшись "для храбрости" шнапса, они сбивались в толпы, улюлюкали, свистали. Снаряды и мины рвали и кромсали эту массу, но она, словно желе, снова стекалась в одно целое. Как ни прочна была наша оборона, но и она не выдержала таранного удара. И здесь пришлось хлебнуть лиха не только мотострелкам, но и артиллеристам, минометчикам, танкистам...
В то зимнее раннее утро 7 января над землею стелился туман, белая изморозь покрыла деревья и кустарники, фосфорной пыльцой искрилась на зачерствевших комьях выброшенной земли, орудиях, снарядных ящиках, телогрейках... Артиллеристы батареи лейтенанта Михаила Сурошникова подготавливали снаряды, раскладывали по "сортам": бронебойные, осколочно-фугасные, шрапнель.
Гитлеровцев ждать долго не пришлось. Спустя несколько минут после ураганного артналета на позицию батареи попер бронированный табун - танки, бронетранспортеры, до двух батальонов мотопехоты. Сурошников, обсыпанный землей от разорвавшегося поблизости снаряда, отплевываясь, выжидал. Триста метров, двести, сто пятьдесят...
- Нахально прут, сволочи! - повернулся он к парторгу батареи старшему сержанту Кобычеву. Затем взмахнул рукой:
- Огонь!
Команду подхватили командиры орудий. Выстрел - и головной танк задымил.
- Горит, товарищ лейтенант! - крикнул наводчик рядовой Сорин.
- Горит, как и положено фашисту,- спокойно уточнил комбат.
Второго "тигра" стреножил наводчик рядовой Тюрин: снаряд пробил гусеницу и сорвал ее с катков.
- Чистая работа! - похвалил Сурошников бойца.
Гитлеровцы обрушили на батарею шквал снарядов мин, сплели вокруг нее паутину пулеметных трасс. Куча мерзлой земли вперемешку со снегом поднялась над позицией, а когда эта туча осела, на батарею вновь двинулась четверка танков.
Артиллеристы, сбросившие ватники, напоминали кочегаров у раскаленных топок. Прикипев к прицелам, точно посылали снаряд за снарядом.
Зачадил еще один "тигр", второй развернулся, чтобы спрятаться в лощине, но получил снаряд в борт. Прошло только пять минут, а на поле уже полыхало шесть танков.
Снова атака.
- Ребята, ни шагу назад! - крикнул своим батарейцам Сурошников. Голос его встряхнул бойцов, как если бы они увидели с десяток пушек за своей спиной, пришедших на помощь.
Еще один танк крякнул, закачал хоботом. Из его нутра повалил черно-бурый дым. Бронетранспортеры стали поворачивать вспять, автоматчики рассыпались по лощинам. Эсэсовцы отошли, но огонь не прекратили. Рядом с Сурошниковым разорвался снаряд, изувечив орудие. Ни одного человека из расчета не осталось на ногах - лишь убитые и раненые среди пустых гильз...
Сурошников бросился к другой пушке, где упал наводчик, но и сам получил тяжелое ранение...
Семь атак отбито! Шесть фашистских танков и два бронетранспортера, исковерканных и опаленных, словно ураганом разбросало вокруг сурошниковских пушек на сером, изжеванном траками поле.
Золотая Звезда Героя Советского Союза стала достойной наградой храброму и умелому командиру батареи Михаилу Матвеевичу Сурошникову.
В период, когда наша пехота окапывалась, выскочил бронетранспортер, обстрелял сначала ее, а затем открыл огонь из крупнокалиберного пулемета по артиллеристам старшего лейтенанта Георгия Урнышева. В этой ситуации не растерялся младший лейтенант Михаил Белый - приказал сержанту Ивану Дедовцу через ствол навести орудие на бронетранспортер. Тот загорелся с первого выстрела. Водитель и офицер были убиты. При них оказалась полевая сумка с топографической картой.
Неоценимую помощь бригаде в отражении атак оказали корпусные артиллеристы полковника Самохина, "катюши" майора Волынцева. На высоте оказались и минометчики лейтенанта Федора Литвиненко, с которым не раз сводила нас фронтовая судьба.
Гитлеровцы большими силами сжали фланги бригады, и мотострелки вынуждены были отойти назад. Рота Литвиненко держалась дотемна, а ночью также заняла более выгодное место и окопалась. Немцы снова потеснили мотострелков. Атаки повторялись одна за другой, стволы минометов накалились от непрерывной стрельбы. Казалось, силы у людей на пределе возможного. И тогда ротный Литвиненко приказал поставить минометы и пулеметы на прямую наводку, а сам с группой смельчаков, вооруженных гранатами, бросился навстречу танкам. Для многих этот бой стал последним...
Короткий отдых - и мы снова отправляемся на задание. Стояли исключительно темные ночи, поэтому в группу я взял самых опытных разведчиков - Ситникова, Багаева, Алешина. Предстояло "расшифровать" перегруппировку войск противника. Такие данные в штаб уже поступали, но их следовало перепроверить.
Темень - плотная, густая - казалась плюшевой. Шли на ощупь, как слепые.
Тут фонарь поставят под глаз, и не узнаешь, с какой стороны,- нащупывая скользкую стенку каменного забора, процедил Алешин.
- Прелестная ночь! - восторгался Ситников. - Как по заказу. Только для сердечных свиданий.
Долго кружили закоулками. Стояла тишина, лишь время от времени мрак прорезался осветительными ракетами. И тут у меня мелькнула мысль: что если захватить ракетчика? Ведь он сам помогает нам отыскать его в этой чертовой тьме.
- Ну и голова у тебя, командир! - Алешин довольно потирал руки.- Недаром говорят: все оригинальное - просто.
Я не обращал внимания на его восторги, понимал - это лишь эмоции, а иллюминаторщика нужно не только найти, но и взять, избежав всякого шума...
Ракетчика мы обнаружили на какой-то каменной каланче, откуда то и дело с шипением взлетали ракеты.
Алешин юркнул в узкую дверь. Ребята приготовили оружие, но все обошлось. Через несколько минут Алешин вытащил немца. Засмеялся:
- Он так увлекся своим занятием, что даже рта не успел открыть. Пришлось помочь засунуть в рот "конфету".
Во рту пленного торчал кляп.
Обратно вернулись необычным путем - подземными угольными штольнями, по которым нас провел венгр-шахтер.
После непродолжительной паузы фашисты взялись за нас вновь. Сперва налетели "хейнкели", затем подключилась артиллерия. Сразу же последовал ответ: из-за спины размеренно, словно отсчитывая минуты, ухнули гаубицы, полковые минометы. Танковый строй немцев заметно поредел, но противник с утроенной яростью продолжал атаковать наши позиции. Роте пехоты при поддержке пяти "тигров" удалось вклиниться в оборону мотострелкового батальона на левом фланге, выйти к перекрестку дорог Шаришап - Даг.
Мне приказали сопровождать начальника политотдела подполковника Герасименко в Даг, на командный пункт бригады, где располагалась и разведрота. По пути мы обнаружили отлично замаскированную 76-миллиметровую пушку. Она стояла вблизи перекрестка - целая, исправная, рядом лежали снаряды, а расчета и в помине не было. Тут уж не до разбирательств, по какой причине брошено орудие и где его хозяева.
Между тем из-за лощины неторопливо выехали бронетранспортеры. Угловатые, черные силуэты, кресты, как на гробах. Один немного развернулся и пошел прямехонько на нас.
- Стрелять умеешь, Александр? - спросил Герасименко.
- Приходилось.
- Становись к панораме, а я буду командовать.
С нами был Семен Ситников. Он схватил снаряд и вогнал в казенник. Помогал и шофер начальника политотдела.
Вырвавшийся вперед бронетранспортер медленно наплывал на сетку прицела. Я выждал несколько секунд, выстрелил. Промах...
- Возьми чуть левее, - внес поправку Герасименко.
Я нажал на спуск, и второй снаряд продырявил бэтээру шкуру. Экипаж бросился в заснеженный виноградник. Ситников схватил автомат, послал несколько очередей вдогонку. Потом затолкнул в казенник очередной снаряд, сказав:
- Нур фюр дойче!*
* Только для немцев! (нем.)
Два остальных броневика дальше не пошли. Построчив из пулеметов, свернули за бугор...
- Да тебя, Александр, нужно переводить в артиллерию. Ты же бог войны! - тряс мою руку Герасименко.
- Предпочитаю быть чертом в разведке,- пошутил я и, хотя куревом не баловался, задымил предложенным "Казбеком".
А ты что, немецкий знаешь? - обратился начальник политотдела к Ситникову.
Так точно, товарищ подполковник, в объеме, необходимом для общения с "языками"...
Враг через Шаришап так и не прошел, был остановлен в лобовых атаках. Не ошибусь, если скажу: бои за этот шахтерский поселок и высоту 225 были самыми кровопролитными из всех боев на территории Венгрии, наиболее драматичными. Значительно поредели здесь ряды бригадных частей и подразделений, мы потеряли много техники, практически остались без боеприпасов и горючего.
На госпитальные койки попали многие бойцы разведроты. От тяжелого ранения в живот скончался ординарец лейтенанта Позднякова рядовой Владимир Лазарев. Похоронили его в Будакеси.
В начале февраля бригада передала оборонительные позиции стрелковой дивизии генерала Рубанюка, сосредоточилась в районе Торбадь, затем была переброшена к Жамбеку. Такие перемещения диктовались сложившейся обстановкой. Командование будапештской группировкой так и не дождалось вожделенной помощи извне. А она была так близка! Четырнадцать километров, отделявшие танки дивизии "Мертвая голова" от южной окраины Буды, стали для эсэсовского танкового корпуса неодолимыми.
В районе Жамбека мы оказались как бы между молотом и наковальней. С одной стороны еще напирали эсэсовцы, а с другой - от Будапешта - готовились вырваться из "котла" окруженцы. Чтобы не вызывать подозрение у русских какими-то действиями, им было приказано технику не взрывать, а демонтировать. Солдаты отвинчивали детали и тут же их разбивали под выкрики офицеров: "Шнель, шнель!"
Недобрые предчувствия охватывали теперь солдат фюрера, и кто знает, возможно, не один из них вспомнил убитых советских парламентеров... Поздно! Теперь уже мало кто тешил себя надеждой уйти на запад.
"Горячий" прием мы подготовили немцам в Жамбеке. Разорвав оборону около Будакеси, пьяная толпа в добрую тысячу человек ночью ринулась к городу. Мы впустили "гостей", предварительно перекрыв все выходы. Захватив несколько улиц, гитлеровцы уже предвкушали успех. И тогда я приказал одновременно включить фары всех бронетранспортеров, "повесить" ракеты.
Все было сделано отлично: ослепив противника ярким светом, разведчики открыли внезапный огонь.
Такое зрелище надолго запоминается!
Гитлеровцы метались, как ошалелые, по площади, пытаясь найти хоть какую-нибудь лазейку в этом "мешке", но везде их встречал разящий свинец. Напрасно кричали гитлеровские офицеры "форвертс!", а венгерские - "ро, ро, мадьяро!.."*.
* Вперед, вперед, мадьяры! {венгерск.)
На холмах Буды звучали последние выстрелы. Столица Венгрии очищалась от врага. Попытался выбраться из окружения и сам командующий группировкой Пфеффер-Вильденбрух со своим штабом. Генерал решил уйти из Будапешта весьма прозаическим путем - через канализационную трубу. Но, выбравшись на поверхность, "свободой" наслаждался недолго - попал в руки разведчиков старшего лейтенанта Скрипкина. Бывший теперь уже командующий шел под конвоем, а впереди него с белым флагом, сделанным из простыни, чинно шагал адъютант - чванливый пруссак майор Ульрих фон Дамерау. Кстати сказать, путешествие по канализационной трубе оставило на Пфеффер-Вильденбрухе такие "следы", что, прежде чем беседовать с ним, генерала отправили на помывку в солдатскую баню.
13 февраля 1945 года Будапешт пал. Наряду с другими отличившимися соединениями Родина высоко отметила заслуги корпуса, на боевом гвардейском стяге которого засиял орден Красного Знамени. Корпус получил второе почетное наименование - "Будапештский".
Немногим тогда пришлось побывать в освобожденной венгерской столице, однако нам, разведчикам, это удалось. Прежде мы видели ее очертания только издали, когда в ноябрьские дни подошли к самым стенам города. В декабре ворвались на окраину с запада, но и тогда в вихре уличных боев не разглядели лицо Будапешта.
И вот теперь...
Первые дома, первые улицы. Развалины, развалины, развалины... Черные от копоти, белые от извести. Взгляд напрасно скользит по сторонам, пытаясь отыскать хоть одно уцелевшее здание. В разбитых окнах гуляют сквозняки, шевелят цветными обоями. Снег, перемешанный с хлопьями сажи, садится на сорванные картины, разбитые зеркала, клочья ковров, кадки с цветами... Жалкие остатки разоренного человеческого уюта!
И всюду трупы. Убитые немцы и салашисты лежат в развалинах, в воронках от бомб, прямо на тротуарах, свисают с окон, крыш и даже маячат на деревьях, где их настигла пуля или куда забросила взрывная волна.
В разных позах застыли "тигры", "пантеры", "фердинанды", пушки, минометы...
На крышах, на остриях соборов - огромные красные полотнища парашютов, с помощью которых гитлеровские летчики сбрасывали осажденным боеприпасы и продовольствие.
А дальше, на одной из площадей Ремхплац, мы увидели... аэродром. Когда кольцо окружения сжалось до предела, гитлеровцы стали производить здесь посадку своих самолетов. Аэродром смерти! Невесело, наверное, было сюда приземляться, а взлетать и подавно. Кругом разбитые самолеты - один ударился в крышу дома, другой зацепил деревья, третий носом угодил в окно верхнего этажа, да там и застрял...
Очень много пленных. В голове пестрой колонны, подняв воротники шинелей, ссутулившись, засунув руки поглубже в карманы, бредут офицеры. Осунувшиеся, небритые лица выражают злость, напряженную настороженность, безразличие. За офицерами вразнобой топают солдаты - в пилотках с отогнутыми бортами, в гражданском платье, кто-то обмотал пол-лица мешковиной, замотал шею полотенцем... Салашисты шествуют в своей черной униформе.
На улицах появились первые будапештцы. Они опасливо обходят кучи убитых, с гадливостью смотрят на пленных, качают головами.
Наш переводчик Алексей беседует с каким-то старикашкой в грязном, изжеванном пальто. Собеседник постоянно щурится, словно впервые после длительного заточения увидел дневной свет.
- Что он рассказывает? - поинтересовался я у Алексея.
- Учитель гимназии. Говорит об иронии судьбы. Мол, Венгрия в течение девятисот с лишним лет боролась против Габсбургов, а потом присоединилась к этому полоумному Гитлеру. Вот и покарал бог за этот
союз...
- Что ж, урок весьма предметный. Разбитый, обугленный красавец Будапешт стал чем-то вроде символического памятника "германо-венгерской дружбе".
На одном из перекрестков я встретил майора Козлова.
- Вот, Борис Михайлович, мы и в Будапеште. Взяли все-таки...
- Событие памятное. Но к нему можешь добавить еще одно - личное. Тебе присвоено звание гвардии старшего лейтенанта...
Не менее радостным событием для меня стали долгожданные письма от Любы. Вначале не мог понять, почему на конверте стоит штемпель полевой почты. Оказывается, Люба через райком комсомола и военкомат была направлена работать, а вернее, служить на 2-й Белорусский фронт. Ее 5-е военное эксплуатационное управление находилось в польском городе Быдгощ. Вспоминая встречу в Волновахе, я никак не мог представить Любу в шинели, ушанке и кирзовых сапогах...
...После изнурительных боев нас вывели в резерв. Расположились мы в районе Биаторбадь. Пауза оказалась кратковременной.
Севернее Будапешта, если двигаться против течения, Дунай круто поворачивает влево, образуя как бы громадную излучину. Здесь расположены крупные города Эстергом, Комаром, а на западном крае поворота - Дьер. На подступах к этой водной дуге противник держал жесткую оборону, одновременно накапливая силы, чтобы пробить брешь в наших позициях и соединился со своими войсками. Нам предстояло пересечь Эстергомскую дугу по хорде ударом на северо-запад, окружить и уничтожить гитлеровцев, скопившихся в речной излучине.
Во второй половине марта корпус перешел в наступление, прорвал оборону в лесистых горах Вертеш, взял направление по маршруту Орослань, Дад, Коч к городу Тата.
Пробиваться с каждым шагом было все труднее. Подули теплые ветры, снег стал таять, вода затопила низины, переполнила речушки и каналы. Проселочные дороги стали непроезжими. Изношенное покрытие многих шоссе не выдерживало тяжести танков и самоходок, боевые машины буксовали, увязали в набухшей, перенасыщенной влагой земле.
Разведчикам работы хватало по горло. Вместе с саперами мы искали проходы в минных полях, взрывали завалы, в населенных пунктах обшаривали чердаки, подозрительные углы и задворки, стога соломы и кукурузы.
Для танков враг номер один - фаустники. Затаятся в какой-либо щели, как тараканы, и ждут. Фаустпатрон оружие довольно примитивное - жестяная труба диаметром пять-шесть сантиметров, на нее насажена граната, формой напоминающая графин. Подпустит фауст-ник танк или самоходку метров на тридцать - и бац этим "графином"! Прескверная штука...
Первой в город Тата ворвалась "тридцатьчетверка" старшего лейтенанта Федора Тимошенко. Приоткрыв тяжелый люк танка, он вытер смуглое от загара и копоти лицо, жадно глотнул влажный весенний воздух, посмотрел вокруг. Неплохо поработали его ребята! По сторонам валялись шесть искореженных орудий и три самоходки.
И снова вперед. А через несколько часов старший лейтенант Тимошенко погиб... Похоронили его в маленьком скверике на площади Таты. Все-таки не разминулся с фаустником.
Гитлеровцы яростно огрызались. Поняв, что удержаться не смогут, они ринулись в узкую горловину между озером Надь и правым берегом Дуная.
Целую ночь длился марш бригадных колонн. Наутро они вышли к населенному пункту Насаи и здесь наткнулись на немецкие заслоны. Поставив скорострельные зенитные пушки и счетверенные пулеметы на прямую наводку, гитлеровцы подожгли несколько "тридцатьчетверок", прижали к земле пехоту. И только корпусная артиллерия, получив точные данные о местонахождении вражеских батарей, расчистила бригаде проход между высотой 146,0 и каналом.
До Насаи оставались считанные километры, когда немцы вдруг бросились в контратаку. Впереди танки, сзади короткими перебежками наступали автоматчики.
И завертелась огненная карусель: над землей летели рои пуль, ухали гранаты, лихорадочно стучали "дегтяри" и МГ, азартно подскакивали от выстрелов выдвинутые в боевые порядки противотанковые орудия.
Автоматчики стали рассыпаться по полю, просачиваться к штабу бригады.
Я старался ловить в прицел тех, кто поближе, чтобы наверняка. Николай Багаев швырял гранаты, сопровождая каждый бросок хриплым выкриком:
- Бей рыжую сволочь!
Рядом короткими точными очередями из "пэпэша" подсекали немцев Семен Ситников, Иван Пиманкин, Антон Глушков, Федор Молчанов, Николай Петровец, Михаил Иваника, Алексей Рой...
Пыл наступавших охладили, но на нас неожиданно набросились "мессеры". Два бронетранспортера вспыхнули, как сухой хворост. Слева и справа рвались бомбы, во все стороны летели комья грязи, удушливый дым выворачивал внутренности.