На "саперов" никто не обратил внимания: рядом прошмыгнул броневичок, весь бурый от пыли, пара мотоциклистов, петляющих между воронками, одинокий самокатчик.
Ныряя в складках местности, вышли на линию второй позиции оборонительного рубежа. Траншея - глубокая и широкая - оказалась незанятой. Спрыгнули в нее. Присели, стали растирать ладонями отекшие ноги.
Ситников словно что-то почувствовал. Наклонился ко мне, шепнул:
- Пройдусь по траншее... Проветрюсь.
Через минуты полторы мы услышали какую-то возню, приглушенный крик.
Быстро вскочили. По дну траншеи кого-то волокли,
- Сеня, ты?
- Угу...
На плече у него висел телефонный аппарат и почти пустая катушка. За шиворот он тянул мертвого немца. На петлицах - желтый кант.
- Связист. Я только за изгиб траншеи, там ход сообщения начинается, а тут он идет... Не разминулись, пришлось кокнуть...
Ситуация усложнялась. Немцы могут всполошиться; пропал связист! Однако провод - это была невероятная удача. Ниточка есть, где же клубочек?
И мы пошли по этой двухцветной жилке.
Уже чуть осмелели и успокоились, ускорили шаг, бесцеремонно глазея на тупоносые "маны", с которых сгружали снаряды, на дзоты, обложенные дерном, откуда доносились громкие, гортанные голоса.
Опасались одного: как бы не напороться на немецких связистов, которые уж непременно полезут с расспросами.
А нить вела все дальше и дальше...
До Мариновки оставалось около километра. На пути попался сарай - в таких хранят сено или держат овец. Вошли. Пролом в саманной стенке оказался отличной "бойницей" для наблюдения.
Все село выгорело дотла. Некогда белые мазанки словно провалились в землю, торчали лишь уцелевшие взъерошенные крыши, кое-где валялись обломки обугленных телеграфных столбов да вывернутые с корнем тополя. В воздухе витал тяжелый запах гари...
Провод тянулся через промоину, по полянке с засохшей сурепкой и исчезал под изгородью из колючей проволоки. За ней стояли два бронеавтомобиля, которые хорошо просматривались сквозь ячейки камуфляжной сети, виднелись тонкие стволы зениток. В капонире - бензозаправщик. Возле каменного без окон дома, покрытого копотью и ржавыми подтеками, стояли радийные машины с метлами антенн.
Мы сразу определили, что в доме никого нет. Но куда же уползла наша путеводная нить? Стоп: не штаб ли находится в погребе? И тут же, как бы в подтверждение этой догадки, из погреба вышел офицер. Потянулся, застегнул мундир, что-то бросил на ходу часовому и сел в мотоцикл с огромной овчаркой в коляске.
И вдруг до нашего слуха донесся нарастающий гул. Горячо встряхивая воздух, над головами с шелестом пролетели снаряды, справа и слева грохнули взрывы. Гул этот усилился, когда с нашей стороны стали разрастаться точки самолетов, и мы уже отчетливо увидели темно-зеленые тела "петляковых" со звездами на хвостовом оперении.
Пикировщики сбросили бомбы. Рядом где-то завыла сирена, раздались истошные крики: "Алярм! Люфтге-фар!"*.
* Тревога! Воздушная опасность! (нем.)
Я не верил во всякого рода везения, но такой шанс, пусть даже с немалой долей риска, мог только присниться.
Часовой бросился в сторону щели, но поняв, наверное, что покинул пост, спохватился, возвратился и начал кружить около погреба.
По моему сигналу Ситников и Аверьянов оглушили немца с таким расчетом, чтобы он ничего уже не помнил.
- А теперь, командир, пора Парашеньке замуж выходить,- подмигнул мне Аверьянов и так двинул ногой дверь, что она чуть не сорвалась с петель.
Я бросил в проем гранату и прижался спиной к внешней стенке. Как только прогремел взрыв, ворвались в погреб. Оказалось, это не какое-то хранилище для квашеной капусты и картофеля, а большой блиндаж, обшитый досками. В глубине - стол, сбоку на тумбе несколько телефонов в кожаных чехлах. На стенах - какие-то схемы, инструкции и... девицы в одеянии Евы.
Но что за чертовщина? В блиндаже - никого.
Аверьянов финкой перерезал телефонные провода, ударил автоматом по рации, стал быстро собирать на столе еще "тепленькие" топокарты, густо испещренные линиями и стрелами, книжку с кодами радиосигналов, блокнот. Я нагнулся, подымая офицерскую сумку, блокноты, и увидел под столом... двух немцев. Офицер - по плетеному погону я определил майора - тихо стонал, зажимая рану на шее руками. Из-под пальцев хлестала кровь. Другой - ефрейтор - ползал по полу, что-то искал, повторяя: "Майне брилле..."*.
* Мои очки... (нем.)
Я пошарил под топчаном, оббитым клеенкой, нашел очки, водрузил их ефрейтору на нос, потрогал безжизненную уже руку майора и приказал заканчивать "визит".
Самолеты улетели, а артиллерия продолжала крушить все вокруг.
Мы дали сигнал группе прикрытия, а сами побежали вместе с немцем к дыре в проволочном заграждении, нырнули в густой бурьян.
Алешин быстро "обмундировал" ефрейтора в запасной комбинезон, повесил ему на плечо автомат - разумеется, с пустым магазином - и многозначительно приложил палец к губам: мол, если вздумаешь пикнуть, церемониться не станем...
Группа строем последовала за мной.
У разведчика есть золотое правило: никогда не возвращаться прежней дорогой, вот мы и пошли другим маршрутом.
Лишь теперь я хорошо рассмотрел немца. Ефрейтору было лет под сорок. Костистое лицо, большие, с желтизной уши. За стеклами очков беспокойно бегали глаза, похожие на оловянные пуговицы.
Мы ему объяснили, что к чему, проинструктировали, как вести себя при встрече с "земляками". Пленный должен ругаться и настырно доказывать, что его "фрау" самая красивая, самая добрая, самая хозяйственная женщина во всей Германии.
При упоминании о жене у ефрейтора повлажнели глаза, он громко высморкался и согласно кивнул головой.
Кругом все было спокойно, но на дежурный расчет пулеметчиков мы все-таки наскочили. Алешин незаметно толкнул немца в спину, и тот начал выкладывать все достоинства своей благоверной.
Один из пулеметчиков попросил закурить, стал вылазить из блиндажа, но я небрежно бросил ему пачку сигарет и строго приказал своим:
- Форвертс! *
* Вперед! (нем.)
Попетляв изрядно среди лощин, кустарников и воронок, мы, наконец, нашли глухое место, расположились отдохнуть и малость подкрепиться. Алешин быстренько соорудил нечто среднее между обедом и ужином, пленному также выделили пайку, хотели дать глоток водки, но передумали. Еще невзначай затянет "Блондес Кетхен"...
Проверили оружие, боеприпасы, подготовились к переходу через линию фронта.
Уже начало смеркаться. Надвигались тучи, стал накрапывать мелкий дождь. Передний край по мере приближения темноты все больше и больше оживлялся: стрекотали дежурные пулеметы, изредка взвивались ракеты.
По моему сигналу все дружно поползли.
У первой траншеи остановились, внимательно прислушались. Хотелось как можно быстрее преодолеть траншею, выйти на нейтральную полосу. Там легче, там знакомы каждая воронка, кустик, бугорок, лощинка, промоина.
На всякий случай приготовили гранаты. Но в траншее тихо: немцы спрятались от дождя, только мельтешат справа и слева короткие очереди.
Траншею переходили с особой осторожностью. Впереди я, Ситников и Аверьянов с пленным, остальные прикрывали. Затем дали возможность переползти Алешину с автоматчиками...
Облегченно вздохнули, лишь когда услышали голоса своих. Петя Алешин бросился ко мне:
- Все, командир, окончен бал!..
- Какой я тебе командир? В данный момент мотострелковый взводный...
- Чует мое сердце, капитану Субботину скоро придется снимать тебя со всех видов довольствия... Ой, придется!
- Посмотрим.
Когда сдавал "по инстанции" немецкого ефрейтора, тот сказал, что у него действительно была хорошая жена, только нет ее в живых - погибла. Из потаенного кармана вытянул потертую бумажку со свастикой. Оказалось - счет за приведение в исполнение приговора и похороны жены. Из концлагеря прислали к оплате... 60 рейхсмарок.
Вот как бывает...
Офицерская сумка, карты и "язык" поведали о многом: действительно, к Мариновке подходят танковые части, подтягивается артиллерия. На аэродромы перелетели "хейнкели" и "юнкерсы" с белгородско-харьковского направления. Словом, ожидался большой "сабантуй"...
В назначенное время комбат Субботин переместился со своим командным пунктом на высотку, откуда просматривались Мариновка и расположенная почти рядом с ней Степановка.
Вскоре по степи заклубились шлейфы пыли: к Мариновке двигалось десятка полтора танков. Рубленые корпуса, длинные стволы пушек с кулаками пламягасителей. "Тигры". Из-за высоких башен выглядывали каски танкового десанта.
Роту Умрихина, в составе которой действовал и мой взвод, заставил залечь на взгорке немецкий дот, прикрывавший дорогу. Замешкаться здесь - значит дать возможность противнику подойти ближе к обороняющимся, рассредоточиться и ударить по ним в лоб.
Танки с пехотой шли шахматным порядком. И тут орудийные выстрелы рванули воздух, из башни крайнего левого танка взметнулось пламя, еще один завертелся на месте. То тут, то там вокруг бронированных коробок вырастали султаны взрывов. У третьего танка, наверное, сдетонировали боеприпасы: башня его съехала набок, будто ухарь-парень сбил набекрень кепку и выпустил рыжий чуб. Это соседняя бригада взяла танки под обстрел. Но все же несколько машин прорвалось через зону обстрела. Теперь дружно ударили наши "сорокапятки", но для толстой лобовой брони их снаряды - что для слона дробинка...
Когда дот все-таки подавили, рота приготовилась встретить остальные танки, которые подходили все ближе и ближе. Уже явственно ощущались упругие волны тепла от перегретых моторов и запах солярки. Как только расстояние между нами и "тиграми" сократилось, я крикнул своим автоматчикам:
- Гранаты - под гусеницы, бутылки - на кумпол!
Один из танков с жутким хрустом раздавил "сорокапятку", газанул черными полосами выхлопа и пошел прямо на нас. В воздухе кувыркнулись несколько бутылок с жидкостью КС, звякнули о башню, горючая жидкость стала растекаться по грязным скулам "тигра".
В этот момент мы увидели комбата. Одной рукой он зажимал рану на шее, другой показывал в сторону пулемета:
- Отсекайте пехоту! Пулемет! Где пулемет?!
Но пулемет молчал, опрокинутый взрывом. Капитан Субботин бросился к нему, установил и ударил по пехоте короткими меткими очередями. Несколько гитлеровцев, выскочивших вперед, рухнули, как подрубленные. Остальные залегли, стали отползать к воронкам.
Откуда-то дружно ударили "тридцатьчетверки". Мимо нас с дьявольской скоростью пронеслось несколько танков с надписью на башнях - "Донской казак".
Уцелевшие "тигры" остановились, затем круто развернулись так, что земля из-под гусениц разлетелась веером, и пустились наутек. Одна "тридцатьчетверка" вырвалась из линии, делая замысловатые зигзаги, догнала группу отступавших гитлеровцев - и все потонуло в облаках пыли.
- По почерку вижу, что это машина Володи Иванова,- довольно потер ладони, измазанные землей и кровью, комбат.- Бог в броне...
И как бы в подтверждение этих слов, танк старшего лейтенанта Иванова таранным ударом "разложил" на составные части вражеское орудие, так двинул в корму "тигра", что тот завалился на бок, выставив отполированные землей траки.
- Вот теперь и наш черед наступил,- тихо сказал комбат и с хрипотцой скомандовал:
- Батальон! В атаку, за Родину - вперед!
Мотострелки в едином порыве устремились к Мариновке.
К вечеру Субботин докладывал комбригу о потерях батальона. Полковник Барладян угрюмо молчал, выслушивая длинный перечень фамилий погибших бойцов и офицеров. Тяжело вздохнул:
- Война, будь она трижды проклята... Двух комбатов потерял, в танковом полку вышел из строя майор Рой, погиб его заместитель майор Горбачев... Рана-то у тебя как?
- Пустяк, царапина...
- С такой царапиной отправляются в медсанбат. Понял? Соколова оставь вместо себя.
- Ну нет! Мариновку захватим, тогда...
Однако Мариновку мы взяли не скоро. Еще дважды пришлось отбивать бешеные контратаки немцев. Только с третьего захода удалось очистить село от противника.
В короткие минуты затишья мы жадно тянулись к газетам, читали о положении на фронтах. Много тогда писалось о битве на Курской дуге, о том, как наши войска подрезали стальные сухожилия хваленым "тиграм", о том, сколько самолетов 4-го воздушного флота испепелили в воздухе и на земле. Но о боях на Миусе центральная печать пока молчала. И только 21 июля в сводке Совинформбюро появилось краткое сообщение: "На юге, на Донбассе, в районе южнее Изюма и юго-западнее Ворошиловграда завязались бои местного характера, имеющие тенденцию перерасти в серьезные бои. Здесь наши войска форсировали реку Северский Донец и реку Миус, серьезно улучшив свои позиции".
Скромная, осторожная формулировка - "бои местного характера". Но по напряженности, ожесточенности, драматизму их можно сравнить с крупными сражениями.
...Над задымленными полями стояла вязкая духота. Жару можно измерить термометром, но каким прибором измеришь усталость, сковавшую, казалось, каждую клеточку измученного тела под липкой тканью просоленной гимнастерки. От длительной бессоницы глаза у людей воспалились, все ходили, как сомнамбулы. В природе, кажется, исчезли все цвета, кроме бурого и черного - цветов пыли и копоти. Из-за них день походил на сумерки.
А тут еще проклятые самолеты не давали житья: стаями налетали из-за крутых склонов, долбили фугасками землю. Как правило, в половине дня. Бойцы зло шутили: "Фриц обед привез". Не раз приходилось бежать прочь от изматывающего душу воя, падать с размаху в бурьян, задыхаясь полынной горечью. Как передать это состояние, когда по спине гуляют мурашки от грохота рвущихся бомб и от шепелявой болтовни осколков, шарящих вокруг. Продолжалось это всякий раз минут пять, самое большее десять, но ни этим ли минутам многие из нас обязаны первой изморозью на висках?
...Еще одну ночь списала война. Тревожную, наполненную выстрелами, канонадным гулом, озаренную бело-розовыми сполохами по краю черного горизонта.
Поднялся рано, натянул волглый комбинезон, порыжевшие сапоги, к которым давно не прикасалась щетка, затянулся ремнем. Рукой скользнул по клапану левого кармана, ощутив сквозь ткань плотный прямоугольник бумаги. Вчера замполит батальона капитан Монстаков дал рекомендацию в партию. Пожурил слегка, что просрочен кандидатский стаж, но и сам признал - не доглядел. Поскольку под рукой подходящей бумаги не нашлось, я вытащил тогда трофейную карту, и Григорий Кузьмич написал рекомендацию на ней.
В батальоне все любили замполита. Были моменты - стонала и дыбилась земля, и казалось, что нет на свете воли, которая подняла бы из окопов скрюченных, запорошенных пылью, прокопченных пороховой гарью, умытых соленым потом бойцов. Тогда раздавался властный голос замполита, и он первым бросался в огненную, начиненную смертью круговерть. А когда другие вкушали счастливый миг победы, Григорий Кузьмич как-то держался в тени, копался в своей потрепанной, видавшей виды, планшетке с представлениями к наградам, рекомендациями, горькими извещениями-похоронками, вырезками из корпусной газеты.
Сегодня комбат Субботин поставил задачу: нужно выбить немцев из деревни Гараны, но прежде - усилен ному взводу под моей командой просочиться к населен ному пункту и закрепиться там до подхода основных сил батальона. Наши действия поддержат минометчики Антошкевича. Затем одна рота имитирует атаку в лоб, две других с танкистами по лощине обойдут Гараны с юга...
Гитлеровцы притаились в деревне, не подавая признаков жизни. Мы прошли наши передовые окопы. Часовой изумленно воскликнул:
- Куда вас черти несут? Там же фрицы!
- А нам туда и надо,- ответил я и приказал убыстрить движение.
Перед нашим взором предстала жуткая картина ожесточенного побоища. В разнообразных позах застыли танки - немецкие и наши, на броне - пробоины, вмятины, пузырчатые потеки горелой краски. Сорванные чудовищной силой многотонные башни напоминали перевернутых на спину черепах. Вокруг валялись закопченные снарядные гильзы, порох в круглых шелковых мешочках, ребристые цилиндры от противогазов, обрывки обмундирования, скорлупа смятых касок... И над всем этим - жуткий трупный запах вперемешку с пороховой вонью.
Впереди по ходу движения петляло русло пересохшего ручья, за которым раскинулся чахлый перелесок, глинистые заплаты неровного поля. Гитлеровцы, конечно же, просматривали местность, но мы пока благополучно лавировали между разбитой техникой.
По мере приближения к Гаранам все отчетливей доносился рокот машин, обрывки немецкой речи, галдеж. И здесь внезапно пулеметные очереди стеганули по сухой траве, бросили всех наземь. Обнаружены! Теперь ни о какой разведке не могло быть и речи... Люди расползались в спасительные ложбинки, утюжили пересохшую землю локтями и коленями.
Я укрылся за оторванной пушечной станиной, приставил к глазам бинокль. Ага! Вот они, пулеметчики, засели в овальном кирпичном здании, похожем на водокачку. Хорошо устроились, но выкуривать надо. Подал сигнал. Рядом тут же оказался наш пулеметный расчет. Немцы проявили выдержку - видимо, думали, что мы их не обнаружили и снова поднимемся. Но вышло иначе: после нескольких очередей "дегтяря" огонь со стороны кирпичного дома поредел, а потом и вовсе затих. Приказав своему расчету оставаться на месте, я разделил взвод на две группы и решил с разных сторон ворваться в Гараны. Только поднял ракетницу, как вдруг откуда-то справа, от балки, донесся гул танковых моторов. По спине прошел холодок: неужели немцы собираются броситься в контратаку? Но вот из-за лесополосы выползла одна "тридцатьчетверка", вторая, третья... Наши! Откуда они взялись? Не с неба же свалились?
Танки подходили медленно, останавливались, маневрировали, по-видимому, боялись внезапного огня из лесопосадки.
Я бросился наперерез к головной машине, поднял руку. "Тридцатьчетверка" остановилась, в башенном люке появился танкист, осмотрелся, спрыгнул на землю. Стянул шлем, отряхнул пыль с комбинезона, пропитанного соляркой. Я рассмотрел его поближе: круглое в оспинках лицо, над воспаленными от бессонницы глазами косая челка.
- Старший лейтенант Иванов, начштаба двадцать пятого танкового полка,- отрекомендовался он, растирая затекшие ноги в коротких сапогах. - С кем имею честь?..
- Младший лейтенант Каневский. Командир мотострелкового взвода... Из батальона Субботина.
- Стрелка вижу,- съязвил танкист,- а где же мото?
- Пока двигаемся на своих двоих, но быстрее, чем танкисты,- отпарировал я.
- Нас немцы с воздуха так пошерстили,- посуровел старший лейтенант, - что до сих пор отойти не можем. Как шакалы набросились. Несколько экипажей потерял... Осталось четыре танка. Не густо, как видишь.
Давай действовать сообща, а? Людей сколько у тебя?
- Больше двух десятков наберется.
- Тогда немчуру в Таранах будем потрошить вместе. Сажай бойцов на машины.
Так мы оказались в танковом десанте.
Имея надежное наблюдение, танкисты дали полный газ и по складкам местности двинулись к деревне. Дальше, чтобы не нарваться на внезапный огонь, спешились, приготовились к бою.