В изломанном мареве плыла распаренная степь, сады, белые мазанки, перед которыми желтели пятна сурепки. И вдруг, откуда-то сзади, раздирая воздух, проскрежетали над головой снаряды, потом с громом пронеслись краснозвездные "илы". Затараторили зенитки, заплевали небо кляксами разрывов. Над Таранами выросли мохнатые кусты взрывов, целый ряд мазанок срезало, как бритвой.
Теперь можно и в атаку!
Тело стало пружинистым и легким. Взвод словно взлетел, громкое "ура" всколыхнулось над полем. Бойцы приближались к Гаранам, лавируя между разрывами мин, скатываясь в воронки, поднимались и вновь мчались вперед.
"Тридцатьчетверки" первыми ворвались в деревню, ударили осколочными снарядами вдоль центральной улицы, наткнулись на минометную батарею и буквально "растоптали" ее гусеницами.
Большая группа гитлеровцев отстреливалась, пыталась отойти, не принимая боя. Но поздно: мы уже перемешались с ними, началась яростная рукопашная схватка.
Я столкнулся с двумя немцами, одного застрелил в упор, другого сбил ударом приклада.
- Командир! - кто-то истошно крикнул. - Тыл прикрой...
Резко повернулся - и увидел рослого гренадера с голыми, словно ошпаренными, руками. Карабин с примкнутым плоским штыком в этих лапах казался игрушечным.
Нас обоих сковало странное оцепенение. Холодок пробежал по спине. Еще миг, и сверкающее жало... Нырнув под штык, ударил немца по коленям. Он споткнулся, и сразу же на каску гитлеровца обрушился приклад автомата. Замычав, как бык, громила медленно повалился.
Ситуация стала усложняться: поняв, что нас не так уж и много, немцы отошли в глубь деревни, затем кинулись в контратаку. Вслед за двумя танками и бронетранспортером семенили автоматчики. Пехота для нас еще куда ни шло, но танки...
Все отчетливей запах солярки, в ушах - гусеничный скрежет. Состояние такое, будто душу траками перемалывают...
Из плена грустных рассуждений вывел какой-то сверлящий звук. Жахнул выстрел, вспыхнуло пыльное облако, за ним другой и на лобовой броне "тигра" брызнул пучок желтых искр. Со второго танка снаряд "сорока пятки" сорвал гусеницу...
- Молодцы, разули гада! - крикнул кто-то рядом, и этот возглас словно стал продолжением моей команды для атаки.
Гитлеровцы залегли, попятились назад. Пытавшийся зайти с тыла бронетранспортер наскочил на свою же мину.
В старой воронке мы подобрали двух немцев. Один что-то несвязно лепетал, другой стонал. Осколок попал ему в ключицу. Такие "языки" нас уже не интересовали.
По мере продвижения по селу увидели какую-то колымагу на колесах. На сером брезенте грузовика - желтые скрещенные молнии. Почтовая машина. Шофер пытался завести ее, но, увидев нас, бросился в кусты. Вся начинка грузовика состояла из кип каких-то финансовых документов, отчетов, в общем, всякой бумажной чепухи.
Когда связной доложил, что основные силы батальона штурмуют Гараны с юга, мы отбили еще одну контратаку, захватив на кромке поляны 105-миллиметровую немецкую пушку "Бофорс". Возле совершенно исправной пушки, выкрашенной под зебру, лежало несколько непочатых зарядных ящиков. Расчет, по-видимому, разбежался и, судя по теплой каше в котелке, совсем недавно. И тут меня осенила мысль - развернуть орудие в сторону гитлеровцев и пальнуть.
Ребят уговаривать не пришлось. Они дружно ухватились за станины, поднесли снаряды. Минут пять помозговали у орудия, зарядили, покопались в замке. Но все же смекалки не хватило: после первого выстрела "зебра" так прыгнула, что мы едва устояли на ногах. Потом уж догадались протянуть к спусковому маханизму веревку и дергать за нее из-за укрытия. Гаубица исправно выплевывала снаряды, но разрывов мы не слышали... Ясность внес крутолобый старшина со свирепыми усами, бывший шахтер из 2-й роты, поначалу принявший нас за немцев. Подавив в одной из построек пулеметный расчет, он подполз к нашей огневой "позиции" и увидел, кто на самом деле хозяйничает у трофейной пушки. Знающий старшина тут же обвинил нас в дремучем дилетанстве.
- Темные вы, хлопцы, как антрацит! Снаряды-то фугасные, а вы палите, как болванками. Колпачки на взрывателях нужно скручивать, горе-фейерверкеры.
Через несколько минут полоненная "стопятка" заговорила вновь, и до нашего слуха донеслись отчетливые звуки разрывов...
Таранами мы овладели, но удержать не смогли. Гитлеровцы, поднакопив сил, оттеснили нас назад. Три раза переходил из рук в руки этот пункт, скромно выглядевший даже на крупномасштабной карте. Но те бои мне очень памятны: за Мариновку и Гараны был представлен к ордену Красной Звезды.
После перегруппировки сил и получения пополнения бригаде было приказано выйти в район высоты 277,9. Курган этот, носивший название Саур-Могила, представлял собой мощный опорный пункт в инженерной системе "Миус-фронта". Можно было пробить брешь во вражеской обороне, смести с лица земли десятки дотов и дзотов, но цройти к Донбассу, не захватив Саур-Могилу - ключ к горняцкому краю,- невозможно. И ключ этот находился в руках противника. От пленных было известно, что на горе всего вдоволь - и боеприпасов, и провизии, и горючего. Значит, измором немцев не возьмешь. Да и подкрепления они получили немалые. Мы же порядком устали, измотаны не только дневными, но и ночными боями, бомбежками, потеряли много техники, вооружения, а главное - людей.
...Батальон Субботина, прижатый огнем к земле, залег перед высотой. Укрыться негде: все вокруг просматривалось и простреливалось. Гитлеровцы не жалели ни мин, ни патронов. Головы не поднять! Задымленное поле - все в росчерках трасс: кажется, невидимые паучки-пули тянут в разные стороны светящиеся нити. Где-то дробно заливался "дегтярь", озабоченно токовал "максим", зло тявкали "сорокапятки". В ответ - львиный рык немецкого шестиствольного миномета, прозванного "скрипухой". Во время полета реактивная мина весом в пять пудов издает отвратительный звук, похожий на скрип заржавленного флюгера. А когда падает - воздух сотрясает крякающий взрыв...
На связь с Субботиным вышел комбриг Барладян, недовольно спросил:
- Первый, долго там будешь лежать на солнцепеке?
- Людей ведь напрасно потеряю...
- Жми к высоте! Ее надо брать, понимаешь - надо!
- Понял!
- Давай, голубчик, действуй.
Субботин, не обращая внимания на обстрел, подполз к небольшому голому курганчику, посмотрел в бинокль. Тут же принял решение: использовать лощину, проскочив в нее за редким кустарником. Доложил комбригу: мол, есть "пустой мешок" - лощина, просьба одна - хорошенько поддержать огоньком.
- Понял,- ответил Барладян.- Дам команду пушкарям и минометчикам. А как только появятся штурмовики, бери немца за кадык. Уяснил?
По высоте ударила артиллерия, минометы. На ее далеких скатах выросли дымки, будто лопались дождевые грибы. Впритирку с землей пронеслись "ильюшины", "причесали" немецкие позиции пушечными и пулеметными трассами. Вражеская сторона молчала... Но как только две роты стали двигаться по лощине, их придавил шквальный огонь.
Комбат крикнул ординарцу Каверзневу:
- Пулей к танкистам! Передай Сагательяну, чтобы ударил по дзотам - заткнул глотки: пулеметам...
Но несколько "тридцатьчетверок" уже пылало... Субботин ясно понимал, что промедление грозит гибелью, сам побежал к лощине. Встретил ротного Бурлаченко, упал около него.
- Может, хватит носами землю пахать? Лежачего на войне бьют...
- Так кроет же, гад, кинжальным!
- Вижу... Но момент-то упускаем! Танкисты для нас
стараются, а мы животами елозим.
Бурлаченко вскочил, высоко поднял над головой пистолет и побежал вперед, выбрасывая длинные ноги в запыленных кирзачах. За ним поднялся один боец, другой...
В атаку пошла и рота Умрихина.
Немцы выскакивали из траншей и мчались к лесопосадке.
- Не давай им передохнуть,- азартно крикнул Субботин Умрихину.
- Тут все перемешалось,- робко возразил ротный.
Отход задержи взводом Каневского. Тот разберется, что к чему.
К нам подбежала военфельдшер Ольга Приходько. Ей нужно пробраться к раненым танкистам, но ложбина простреливается крупнокалиберным пулеметом. Нашли ей броневичок. Кто-то из ребят даже пошутил: "Вернись с ним обратно, а то не дадим больше..."
Отправив Ольгу, сделали небольшой крюк, зашли отходящим гитлеровцам во фланг. И в тот момент, когда я перепрыгивал через рыхлый бруствер хода сообщения, случилось то, чего не забуду всю жизнь.
Гитлеровцы пустили в ход свою "карусель" - шестиствольные минометы, стали бить по площадям. Рядом грохнуло, как горный обвал, и я не сразу сообразил, что же случилось. По затылку будто огрели молотом, повалили на землю и накрыли тяжелой могильной плитой. Теперь ясно понял - привалило...
Говорят, что в такие мгновения, когда жизнь висит на волоске, в сознании человека проносится все его прошлое. О каком прошлом могла идти речь? Я не мог пошевелиться. Дело в том, что меня накрыл сначала зарядный ящик, а потом уже привалило землей. Пытался хоть как-нибудь перевернуться, однако боль сковывала тело. Доска ящика врезалась в спину, руки тяжелели, сознание стало притупляться. Легким не хватало воздуха, всего от головы до ног сковала судорога, злость терзала душу. Можно погибнуть от пули, шального осколка, попасть в засаду, где последний патрон - твой верный друг, но вот так, по-глупому, ждать медленного конца... Но что это? Отчетливо уловил шорох, тяжесть постепенно отпускала тело... Галлюцинация? Открыл глаза, ртом схватил живительный глоток воздуха, как сквозь кисею, увидел сначала руки в глине, потом лицо... Да это же Сеня Ситников! Он откинул в сторону ящик, взял меня под мышки и вытянул на скос бруствера. Присел.
- Я же бежал рядом, когда грохнуло. Смотрю, а тебя, командир, как корова языком слизала. Думал - миной разнесло. Но предчувствие подсказало - ищи! И вот...
Смотрю на его руки в ссадинах, ободранные ногти, влажные бисеринки на груди в вырезе расстегнутой гимнастерки. Хочу что-то сказать, но слова застревают в пересохшем горле...
Бой, как скоротечная гроза, катился вперед. Поднялся на ноги - шатнуло. Снова лег, спрятал лицо в ладони, стараясь дышать глубже и ровнее. Медленно уплывала боль, обручем стягивавшая голову. Серая пелена перед глазами опадала...
Батальон задачу выполнил, но потери были внушительные. Я получил легкое ранение, а вот комбата Субботина едва спасли - осколок прошел в каких-то миллиметрах от сонной артерии, вдобавок пуля задела руку. Пока довезли до эвакогоспиталя, потерял много крови.
Ольге Приходько удалось вывезти нескольких танкистов, среди которых был командир роты Сагательян и механик-водитель Артанюк.
Когда узнали, что Семен Михайлович малость оклемался, решили его проведать.
Высокая, рыжеволосая женщина-военврач категорически отрезала:
- Даю вам пять минут.
- Так мало?- вскинул брови Петя Каверзнев.
- Я не люблю, когда приказы обсуждаются, молодой человек. Тем более здесь. Ясно?
Ординарец захлопал ресницами. Пожилая сиделка, поправляя куцый халат, шепнула ему:
- Сердитая сегодня у нас майор. И усталая: целую ночь оперировала.
Мы осторожно вошли в палату - пахло йодом, эфиром, кровью. Комбат лежал у окна - шея туго перебинтована, под рукавом рубашки бугрится повязка. Увидев нас, Семен Михайлович приподнялся на локте, радостно воскликнул:
- Сережа, Петро, Саша... Ребята, милые!
Капитан Соколов - заместитель комбата - шепотом рассказал о делах в батальоне, а тот, в свою очередь, о том, как он "воевал" с майоршей, чтобы не отправила в тыл.
Пять минут истекли, как одно мгновение.
До первых чисел августа на рубеже реки Миус продолжались тяжелые, изнурительные бои. Вся степь - задымленная, обезображенная воронками, усеянная трупами - простреливалась вдоль и поперек. Жарко было и в небе, где кипели воздушные бои.
Сначала волнами накатывались "юнкерсы" и "хейнкели", затем лавина танков и мотопехоты остервенело перла вперед, разрывая боевые порядки поредевших частей, обтекая их фланги. Врагу удалось отбросить наши полки на левый берег Миуса.
Штурм "Миус-фронта" предстояло повторить еще раз, но вначале надлежало перейти к жесткой обороне, а затем захватить прежний, наиболее расшатанный и хорошо изученный участок.
Корпус приводил себя в порядок, пополнялся людьми, материальной частью, подвозились боеприпасы, горючее, продовольствие. Люди немного отоспались, отмылись, отъелись. Но времени на подготовку отводилось мало, а дел - непочатый край. Прежде всего требовалось быстрей ввести в строй пополнение. Народ-то прибыл необстрелянный, "сырой".
Все свидетельствовало о том, что мы гораздо сильней противника, чем были в июле. К тому времени для наступления сложилась благоприятная обстановка: немецкие войска потерпели крупнейшее поражение под Орлом и Белгородом, распрямлялась огненная дуга.
И вот долгожданный день настал.
Солнце еще пряталось за пепельный горизонт, но его лучи уже пробили туманную дымку, стлавшуюся по полю. Когда стрелка часов застыла на шести, все содрогнулось. Полторы тысячи орудий и минометов ударили по переднему краю обороны врага. В сплошной грохот ворвался характерный скрежет "катюш". Вслед за ними волной промчались "илы", которых фашисты в страхе окрестили "шварце тодт" - черная смерть.
Когда артиллерия перенесла огонь в глубину обороны и грохот разрывов заметно удалился, гвардейцы дружно бросились вперед, громогласное "ура" прокатилось по цепям. Переправившись через Миус, они завязали бои за переднюю линию обороны...
Память не все хранит, но в ней есть такие места, к которым прикоснешься - и ощутишь боль, словно там сидит позабытый осколок. Осколок этот - бой у села Успенское перед высотой 196,7. Несколько раз танки с разных сторон пытались сокрушить намертво засевших на высоте гитлеровцев, но снова и снова пятились перед стеной сплошного огня. Болью и злостью сжималось сердце при виде того, как снаряды впивались в броню "тридцатьчетверок", как открывались крышки люков и из них выскакивали полуоглушенные люди и катались по земле, сбивая с комбинезонов пламя. Но то еще были счастливцы! Некоторые машины вспыхивали сразу, по броне текло оранжевое желе, затем - взрыв...
В окопах, на брустверах лежали трупы немцев и наших бойцов: присыпанные землей, в ржавых пятнах крови на обмундировании, с позеленевшими от тлена лицами...
Новая атака на высоту. К отметке 196,7 ринулись "тридцатьчетверки", за ними пехота. Развернувшись в боевую линию, танки смяли проволочные заграждения, стали утюжить гитлеровцев в первой траншее, давить пулеметные гнезда. Противник отбивался яростно, зубами держась за каждую ячейку, блиндаж, ход сообщения. К Успенскому отошли единицы, те, кто поопытней да пошустрей.
Но к полудню немцы, очухавшись, подтянули артиллерию, поднакопили силы и предприняли контратаку.
Ровные цепи автоматчиков издали напоминали ряды гвоздей со шляпками, которые невидимая рука все ближе и ближе вбивала перед нашими боевыми порядками. Подобное я видел только в кино. Этаким "психическим" манером шли каппелевцы в картине "Чапаев" - не хватало только аксельбантов да мундштуков в зубах.
Гвардейцы подпустили атакующих вплотную и скосили первые ряды.
Перешагнув через убитых, новая цепь продолжала двигаться вперед. Немцы гортанно орали, свистели, улюлюкали, видно, перед боем надрались шнапса.
Из укрытий вырвались "тридцатьчетверки", начали набирать ход.
Я следил за бортовым номером старшего лейтенанта Иванова. Его танк смерчем носился по черному задымленному полю, круша все на своем пути. В какой-то момент машина остановилась и несколько гитлеровцев взобрались на нее, словно муравьи на буханку. Стали колотить прикладами по броне. Иванов включил электромотор поворота башни, она развернулась вокруг своей оси, столкнула тех, кто попался на пути ствола пушки. И пошел давить...
Уцелевшие немцы, описывая невероятные зигзаги, бросились в разные стороны.
Накатывалась очередная серо-зеленая волна. У пушкарей и минометчиков иссяк боезапас. Тогда командир минометной батареи капитан Анташкевич собрал уцелевших людей, среди которых было и несколько пехотинцев, с гранатами кинулся на противника. Комбат из этого боя не вышел... Он так и не увидел своих родных, невесту, которые остались в оккупированной Белоруссии. Вместе с ним погиб и лейтенант Турченко.
Меня перевели в разведроту командиром взвода бронетранспортеров. Жалко было расставаться с батальоном, с Субботиным, Монстаковым, Соколовым, Еремеевым, Бурлаченко, Рожковым, Вашковец, в общем, со всеми теми, к кому прикипел душой, с кем делил и радости фронтового бытия, и постоянные их спутники - тревоги.
Сразу же всеми правдами и неправдами перетянул во взвод бывших подчиненных, тщательно отобрал надежных парней из пополнения. Костяк взвода составили "старики", на которых можно было положиться, как на себя,- Алешин, Аверьянов, Багаев, Ситников, Шуваев, Орлов, Романенко, Брусков, Ермолаев, Сазонов. Среди молодых особенно приглянулись два жгучих брюнета-кавказца Джугашвили и Паргалава.
Большинство молодых бойцов, прибывших во взвод, о разведке имело весьма смутное представление. Приходилось, как говорилось у нас, обучать их прямо на "колесах". Теорию они хватали на лету, и это радовало. Вопросами одолевали, среди которых чаще всего попадался такой: "А все-таки, страшновато в разведке?" Тогда я рассказывал им притчу, услышанную от Гриши Захарова. Один человек, до мозга костей сухопутный, спросил бывалого моряка: "Где, братишка, умер твой дед?". Тот ответил: "Утонул в море".- "А отец?" - "Тоже утонул".- "Как же тебе не страшно отправляться каждый раз в море?" Тогда моряк, в свою очередь, спросил собеседника: "А где умерли твои отец и дед?" - "Как, где? В постели".- "Понятно! Тогда как же тебе не страшно каждую ночь ложиться в постель?.."
Поняв смысл рассказанного, мои хлопцы повеселели. Я не сомневался в том, что большинство из них станет настоящими разведчиками - зоркими, терпеливыми, смелыми...
В связи с тем, что мы получили бронетранспортеры американского производства "скауткар", заместитель командира бригады по техчасти Петр Тихонович Тацкий и зампотех танкового полка Владимир Дмитриевич Серов помогали их осваивать. Машина эта по сравнению с бронеавтомобилем БА-64 имела неоспоримые преимущества: приличная лобовая броня, два пулемета, один крупнокалиберный на турельной установке, лебедка, радиостанция (к сожалению, маломощная). Важно было и то, что "скауткар" внешне походил на немецкие бронетранспортеры.
...Для меня, привыкшего к частым ночным вызовам, этот не стал неожиданностью.
В мазанке, где разместился штаб бригады, полковник Барладян при свете оплывших стеариновых свеч (трофейных, естественно) наносил данные на карту, кому-то выговаривал в телефонную трубку. Тут же находились капитан Ермаков и командир разведроты старший лейтенант Умрихин, которого, как и меня, перевели от Субботина в бригадную разведку.
В неверном свете свечей фигура комбрига выглядела еще крупней, черты лица выпуклей, резче.