И конечно, вспоминая об этой декаде, получившей в нашем коллективе наименование "школа Бурденко", все заново поражались неиссякаемой энергии Николая Ниловича, его способностям, несмотря ни на что, продолжать необъятную научно-исследовательскую, хирургическую и организаторскую деятельность - и это в свои 67 лет…
Когда говорят о школе Бурденко, обычно подразумевают одно из двух оригинальных направлений, проложенных им в медицинской науке, нейрохирургическое или собственно хирургическое. Вместе с тем это и высокая школа гражданского достоинства, школа патриотизма, беззаветного служения нашему народу, социалистической Родине. Феноменальные достижения Николая Ниловича в ряде сложнейших и ответственнейших сфер человеческой деятельности на пользу народа стали возможными лишь благодаря тому, что его исполинский труд был озарен светом великих, гуманистических идей, впервые в истории претворенных в реальность на советской земле. То, как он трудился многие десятилетия, и особенно в период Великой Отечественной войны, было равнозначно подвигу, который останется вдохновляющим примером для наших потомков.
- Подвига тем более значительного, что он требовал не минутного напряжения, а постоянного, длился, по существу, целую жизнь, - добавил один из моих друзей, полковник медицинской службы К. Н. Шилов, с которым я поделился своими мыслями после отъезда главного.
Что ж, это было сказано по существу.
Среди многих воздушных налетов, которым подвергался город Калинин, один особенно запомнился. Вражеские самолеты поздним вечером появились с разных сторон. Видимо, желая породить панику, толкающую людей без надобности на улицы, они пронеслись над городом, паля из пулеметов, и только потом начали бросать бомбы. Но под огонь никто не бросился, люди стали спокойнее, сдержаннее. А противовоздушная оборона, окрепшая за последнее время, не дала противнику времени для маневров. На моих глазах вспыхнули два фашистских самолета, обрушившись с грузом наземь. От разрыва бомб вздрагивали госпитальные здания. Почти все тяжелораненые были к тому времени в подвальных бомбоубежищах. А в операционных и перевязочных продолжалась обычная работа. Там словно бы и не заметили, как налетели фашисты, как вскорости улетели, натолкнувшись на разящий огонь зениток.
Тотчас после отбоя позвонили с фронтового эвакопункта, осведомились, все ли в порядке, а затем сообщили, что утром к нам приезжает для инспектирования заместитель главного хирурга Красной Армии генерал-лейтенант медицинской службы Семен Семенович Гирголав.
Этот известный хирург-клиницист, профессор, возглавлявший одну из кафедр Военно-медицинской академии имени С. М. Кирова в Ленинграде, был крупным специалистом по наиболее сложным проблемам травматологии и ортопедии. Вскоре после нашей встречи, увидев, что я рассматриваю списки раненых, подготовленных к эвакуации в тыл, и выздоравливающих - к выписке в запасной полк, он задал свои первые деловые вопросы, которым, замечу, не было конца все семь дней его пребывания в госпитале.
Прежде всего Семен Семенович поинтересовался, сколько в процентном отношении раненых после пребывания в госпитале направляется в полк и сколько эвакуируется в тыл. Я ответил, что у нас эти пропорции неравнозначны и они не в пользу тех, кого отправляем в полк, потому что наш госпиталь для тяжелораненых. Основная масса их - с повреждением бедра и крупных суставов, есть и с другими комбинированными ранениями. Мы стремимся к резкому уменьшению инвалидности, увеличению количества восстановительных операций и спасению людям жизни. Далее я отметил, что многие из наших раненых страдают от разнообразных осложнений огнестрельных повреждений. Эти осложнения обычно возникают по дороге в госпиталь. Поэтому удельный вес выписываемых в полки незначителен. Легкораненым, собственно, не место в нашем госпитале, да вот при сортировке об этом порой забывают.
Когда мы расположились в комнате, отведенной для гостя, он, закурив, стал с увлечением говорить о предстоящем седьмом пленуме ученого медицинского совета при начальнике Главного военно-санитарного управления, где будут обсуждаться проблемы восстановительной хирургии.
- Это очень важный вопрос, правильное решение которого поможет быстрее поставить на ноги многих из тех, кто пострадал от вражеского оружия. Возможности восстановительной хирургии еще далеко не исчерпаны, мы только открываем их для себя.
И осведомился, обратившись ко мне:
- Ну а конкретно, кого и куда отправляет сегодня госпиталь?
- Всего должны уехать сегодня 320 человек. 260 из них - это тяжело раненные в крупные суставы и бедра, причем 45 перенесли тяжелый раневой сепсис, 120 - с поврежденными конечностями перенесли резекцию крупных суставов, преимущественно коленного и локтевого. Затем значительная часть раненых страдала газовой инфекцией, обморожениями и эрозийными кровотечениями. Наконец, у 57 раненых были комбинированные ранения конечностей, шеи, лица, грудной и брюшной полостей. Само собой, все раненые обработаны хирургически, сепсис ликвидирован, почти на исходе имевшиеся у них тяжелые осложнения, все окрепли и готовы к транспортировке.
Относительно того, куда отправляют наших раненых, мне нечего было сказать. Я знал только, что мы их вывозим к военно-санитарным поездам: № 1111, начальником которого является военврач 3-го ранга Эпштейн, № 1119 - военврач 3-го ранга Ярцев и № 1156 - военврач 3-го ранга Ткаченко. Конкретные места назначения этих поездов определяются в пути, по соответствующим приказам. Об этом я и доложил генералу.
Тут же у него возник новый вопрос:
- Скажите, кроме ампутации бедра, какой процент тугоподвижности поврежденных суставов?
Вопрос простой, но данных для ответа у меня не было, что я и сказал. А Гирголав начал излагать свои мысли по поводу таких ранений, новые для нас и важные для нашего дела.
- Да, - говорил он, - лечение последствий иммобилизации (т. е. неподвижного состояния конечности) - дело трудное, но тем не менее есть основания надеяться на успех в 10 процентах. Остеомиелиты бедра, несмотря на их упорство, также при надлежащем лечении смогут быть процентов на 20 излечены, особенно принимая во внимание ту малую активность хирургов тыла, которая была установлена на последнем госпитальном совете.
Восстановительная хирургия очень нужна на войне, и то, что как бы мимоходом рассказывал о ней Семен Семенович, было очень существенно для нас. Он отметил далее:
- Неправильно сросшиеся переломы и ложные суставы требуют чаще всего оперативных вмешательств, однако эффект от них мы ожидаем скромный - менее 7 процентов. Повреждения мягких тканей в подавляющем большинстве случаев представляют собой повреждения нервов. Практика показывает, что хотя на успех можно рассчитывать в 40 процентах, однако сроки лечения весьма значительны.
Я видел, что генерал уже немолод, устал с дороги, вероятно, голоден, поэтому предложил завтрак. За столом продолжался разговор, начатый Гирголавом. В заключение он подчеркнул, что история поставила нас, советских военных врачей, на особое место. Мы теперь убедились, что оказались впереди военных врачей наших врагов, хотя германская медицинская наука всегда была весьма высока. Мы имеем силы стать в военно-полевой хирургии на первое место и впереди англичан, американцев. Если всех воинов Красной Армии, сказал он, вдохновляет мужественный образ Александра Невского, Дмитрия Донского, Кузьмы Минина, Дмитрия Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова, то нас, военных медиков, еще и образ великого русского хирурга Николая Пирогова.
Потом знакомили профессора с госпиталем. Начали с приемно-сортировочного отделения. В этот момент привезли раненых. Как всегда, началась их сортировка и санитарная обработка, людей кормили и размещали по отделениям. Генерал внимательно слушал доклад старшего лейтенанта медицинской службы З. В. Савогиной, он задавал вопросы и получал от Зои Васильевны четкие ответы. Так мы осмотрели почти всех раненых.
Семену Семеновичу понравилась кригеровская система для носилочных раненых.
- Умно придумано, - бросил он, - в три раза увеличивает площадь, и раненые лежат не на полу, а как в купированном вагоне.
Понравилась ему поточная система приема раненых. Здесь же он задал вопрос начальнику фронтового эвакопункта полковнику Барсукову, находившемуся в это время в нашем госпитале в связи с приездом заместителя главного хирурга Красной Армии:
- Скажите, Михаил Иванович, во всех госпиталях так организован прием?
Тот, несколько помедлив, сказал:
- Здесь мне нравится. Все продумано, все сделано для облегчения ухода за тяжелоранеными. В любой момент может быть оказана квалифицированная помощь. В других госпиталях многого не хватает.
Мы пошли в госпитальные отделения. Во время обхода Гирголав возвращался к вопросам восстановительной хирургии, соразмеряя все виденное им с требованиями этого большого дела. Он подчеркивал, что надо всемерно предупреждать инвалидность.
- Посмотрите, что получается при ранениях лица с повреждением кости, - говорил профессор, - контрактуры и неправильно сросшиеся переломы дают 30 процентов всех уволенных по повреждениям лица, а остеомиелиты - 35 процентов. Не меньше уволенных по поводу повреждения периферических нервов. Возьмем для примера различные повреждения плеча. Общее число уволенных со службы из-за них составляет 11,8 процента. Это само по себе уже много. Но если посмотреть, какие ранения плеча окончательно выводят из строя воинов, то оказывается, что 98 процентов из этого общего числа уволено вследствие повреждений периферических нервов. Между тем такие повреждения в значительной своей части поддаются восстановлению, поверьте. Об этом свидетельствует практика. Поэтому реставрационная работа приобретает здесь исключительно важное значение. Она должна найти себе организационное разрешение в структуре восстановительных госпиталей.
Мысль о создании специализированных восстановительных госпиталей пришлась по нраву всем нам. Мы думали и о том, что вообще каждый хирург должен побольше заботиться не только о спасении раненого от гибели, но и о возвращении ему полноты сил, а с ней боеспособности или, по крайней мере, трудоспособности.
Мы обсуждали эту проблему, делая в то же время полезные практические выводы для себя, своей работы. Семь дней Семен Семенович находился в госпитале, знакомился с ранеными, приглашал на собеседования ведущих хирургов других госпиталей, и забота о расширении и совершенствовании восстановительной хирургии все шире распространялась среди медиков фронта.
Провожая заместителя главного хирурга, все мы думали о том, что этот спокойный седой ученый, с мягкими манерами истинного ленинградца, отлично знает свое дело, полон творческого огня, способен разжигать такой огонь и у многих, кто его слушает.
Пребывание какой-либо медицинской знаменитости, пусть и не очень длительное время, в любом госпитале, в любом отделении всегда отражается положительно на настроении персонала, раненых и больных, способствует улучшению дела хотя бы тем, что порождает новые надежды, стимулирует естественное желание блеснуть перед светилом, ну и, конечно, тем практически ценным, что привносит в устоявшуюся работу свежий человек, особенно когда он высокоавторитетен. Нет на моей памяти исключений из этого правила, если не считать небольшого инцидента, имевшего место у нас в госпитале, причем инцидента не столько печального, сколько конфузного, с моей точки зрения.
На следующий день после отъезда в Москву заместителя главного хирурга Красной Армии генерал-лейтенанта медицинской службы профессора С. С. Гирголава, оставившего о себе добрую память у всех работников и обитателей госпиталя, мой непосредственный начальник из вышестоящей фронтовой инстанции вдруг сделал мне впервые внушение, почти что взбучку. Правда, я выступал в этой процедуре лишь как смежное звено - гневный пыл моего шефа был обращен в основном против одной из моих подчиненных, ординатора третьего хирургического отделения военврача 3-го ранга В. А. Золотухиной, но я-то отвечал за нее, как и за каждого из нескольких сот служащих госпиталя.
Так что же, собственно, натворила Золотухина? А она, оказывается, во время последнего осмотра генералом ряда раненых в третьем отделении, за несколько часов до его отъезда, пребывала на своем посту с подкрашенными губами и явными признаками маникюра. Сам генерал, надо сказать, то ли не заметил этого, то ли не придал этому значения, а может быть, чуть улыбнулся в душе по поводу легкого косметического изыска военврача 3-го ранга в свободный от операций день. Да вот полковник из санитарного ведомства фронта был потрясен…
Обстоятельно и сурово изъяснив свои эмоции, он поручил мне сделать соответствующее внушение товарищу военврачу, доведя до ее сознания всю непозволительность проступка.
Приказ есть приказ. Я изложил нарушительнице в общих чертах указание начальствующего лица. Она покраснела, как девочка, до корней волос и произнесла глухо: "Извините", - что также было не по форме. Присутствовавший при этом Ю. С. Мироненко, наш взыскательный ведущий хирург, вынул изо рта трубку, с которой не расставался в свободное время, и стал сердито вертеть ее в руках и усердно разглядывать.
Я еще долго в тот день ощущал крайнюю неловкость от этого инцидента. Мне вспоминалось, как хорошо держится с больными Вера Алексеевна в свои 24 года - с сердечной распахнутостью и в то же время с естественным достоинством, внушающим уважение; как легко, не задумываясь, поделилась она недавно своей кровью с оперируемым, когда потребовали обстоятельства; как быстро вошла в свою ответственную роль за операционным столом на первом же послеинститутском году, еще не окончившемся, кстати. И еще раз подумалось: до чего же все-таки они молодцы, наши госпитальные медички с дипломом и без него.
Конечно, во фронтовом госпитале куда легче, чем на линии огня. Но и он никому не дает страховки. А неустанный будничный труд в госпитале, без твердого регламента рабочего времени, без выходных дней, часто в далекой от какого бы то ни было комфорта обстановке и, главное, перед лицом безмерных человеческих страданий, - какого напряжения он требует, в особенности от женщин, несущих на себе основную его тяжесть, к какой неослабной выдержке и в то же время душевной отзывчивости обязывает! Мужчинам это дается в общем легче, с нас не тот спрос. А от молодых и не слишком молодых врачих и милых сестриц, как их называют раненые меж собой, инстинктивно ждут и голоса помелодичнее, проникающего в сердце, и всегдашней опрятности, принаряженности хоть в малом, и ласкового взгляда, как бы они ни устали, что бы ни было у них на душе. Вот за что, между прочим, надо благодарить прежде всего ту же Веру Алексеевну, с ее неиссякаемой бодростью и светлой улыбкой, которые тоже лечат, размышлял я тогда.
К слову сказать, военврач Золотухина, вместе с рядом других медичек, действительно получила вскоре такую благодарность в приказе по госпиталю, благо подоспело 1 Мая 1943 года. Праздник прошел у нас, понятно, весьма скромно, разве в некоторых палатах состоялись небольшие концерты с песнями и стихами в исполнении самодеятельных артистов, наших шефов, да обед удалось приготовить получше, чем в обычные дни. Но Первомай был дорог нам в это трудное время прежде всего как еще одно подтверждение нашей верности всем дорогим советским традициям.
А еще до праздника у нас побывали новые высокие гости-наставники. Первым из них был генерал-лейтенант медицинской службы профессор В. Н. Шевкуненко.
- Что-то знакомая фамилия, - сказал я полковнику М. И. Барсукову, когда он сообщил о приезде этого представителя Главного военно-санитарного управления.
- Еще бы! - ответил Барсуков. - Вы, наверное, учили по его книге топографическую анатомию и оперативную хирургию.
- Так это тот самый Шевкуненко! - ахнул я в простоте душевной. - И он еще по фронтам раскатывает!..
Барсуков рассмеялся, заметив:
- И притом один из самых строгих инспекторов, учтите.
Это была шутка. От Виктора Николаевича на версту веяло отеческой добротой, удивительной сердечностью. Худощавый, легкий в движениях, он, казалось, совсем не чувствовал своих 70 с лишним лет, их бремени. Этот милый человек в наших глазах все время как бы представлял героический блокадный Ленинград, откуда он отбыл, лишь повинуясь вторичному приказу. И первое, что он произнес в нашем госпитале после приветственного рукопожатия, было: "Скажите, пожалуйста, у вас работает кто-нибудь из Ленинграда, из ленинградских хирургов?" И он мог запросто ссылаться по ходу деловых собеседований на события, давно ставшие историческими, как их незаурядный современник. Но главным для него при всем том неизменно оставался нынешний день с его категорическими требованиями. И все свои обширнейшие знания, богатейший практический опыт, свет ясного ума он отдавал решению насущных задач медицинского обеспечения боевых действий советских войск.
Можно сказать, что до выступлений и просто товарищеских бесед профессора Шевкуненко с медицинским персоналом эвакогоспиталя № 3829 мы недостаточно полно и глубоко, а значит, не всегда правильно представляли себе лечебно-эвакуационный процесс, ставший краеугольным камнем войсковой медицинской службы в период Великой Отечественной войны. Он знал всю эту сложную механику изнутри, причем не статичной, а в движении, в непрерывной работе и преодолении всяческих трудностей, с которыми как бы мимоходом знакомил слушателей. А начинал разговор почти что с эпической запевки:
- В 1918-1919 годах в военно-санитарном управлении Петрограда мне довелось помогать организовывать эвакуацию раненых с фронта. И это, знаете ли, было делом нелегким, даже очень…
Тот, кто ожидал, что дальше пойдет живописный экскурс в были давних времен, ошибался. Виктор Николаевич, как говорится, сразу же брал быка за рога, увязывая свой прежний опыт с сегодняшними проблемами, которые волновали нас. Он заставил лучше понять необходимость органического сочетания в наших условиях лечения и эвакуации как двух взаимно связанных сторон единого процесса, обеспечивающего в сложной боевой обстановке непрерывность и полноценность медицинской помощи раненым. Мы будто прошли с ним, ступенька за ступенькой, все этапы лечебно-эвакуационного пути раненых, начиная с места первой помощи на поле боя или близ него и кончая отправкой их по назначению из нашего госпиталя.