Я слегка растерялся, поскольку никак не рассчитывал на неудачу. Но замечание заместительницы навело меня на мысль, и, вернувшись домой, я позвонил в одно эскорт-агентство в Челси. Женщина, с которой я беседовал по телефону, сначала даже не поняла, что мне нужно, а когда поняла, то сказала, что у меня слишком странные и специфические запросы, и их агентство не предоставляет подобного рода услуги, поскольку их девушки недостаточно для этого подготовлены. Тут я совсем приуныл и решил отказаться от своей задумки.
Однако следующий сеанс у доктора Уилсона выдался особенно бурным. Под конец я спросил:
– Вы меня ненавидите, да?
Его стул встревожено заскрипел.
– Да, пожалуй.
– А ничего, что вы говорите такое своему пациенту?
– Почему не сказать человеку правду?
– Вы считаете, что я убил Кэролайн?
– Вовсе нет. Я вообще сомневаюсь, что она существовала в действительности.
Сеанс закончился раньше обычного. Я ушел, хлопнув дверью. Рядом с метро я забежал в канцелярскую лавку, купил ручку с блокнотом, после чего завернул в первое попавшееся кафе и просидел там, наверное, больше часа, пока не исписал чуть ли не половину блокнота. Потом я доехал на метро до Лестер-сквер и оттуда пошел пешком в Сохо.
В итоге я все же нашел проститутку более-менее приличного вида. На ней было скромное платье из ситца с неброским узором, и она вполне могла бы сойти за молоденькую домохозяйку. Когда я увидел ее на улице, мне показалось, что ей чуть за тридцать, но ее лицо как-то странно блестело, и, присмотревшись к ней повнимательнее уже в пабе – в том самом пабе на Грик-стрит, – я понял, что ей хорошо за сорок, если не больше, просто она очень умело скрывала свой возраст под толстым слоем косметики. Тем не менее, она все еще оставалась довольно красивой женщиной.
Я угостил ее пивом, и она сказала, что ее зовут Мартина. Я сказал, что с этой минуты и пока я плачу ей деньги, ее зовут Кэролайн. Потом я вручил ей блокнот и попросил выучить реплики Кэролайн из записанного там диалога. Через несколько дней, когда она выучит роль Кэролайн наизусть, мы снова встретимся в этом же пабе: я буду в маске для сна, она возьмет меня за руку, и мы с ней выйдем на улицу и пойдем в Сент-Джеймсский парк. Шаг за шагом и слово в слово, мы воспроизведем мою первую встречу с Кэролайн.
Лже-Кэролайн собралась было отказаться, но я быстро вложил ей в руку пять фунтов. Это был только аванс. Когда мы опять встретимся в пабе, я дам ей еще столько же, и еще десять фунтов – если она сумеет сыграть свою роль так, как надо.
– У тебя все получится, – сказал я. – Ты очень красивая.
– Ты, наверное, всем девушкам так говоришь, – сказала она с самодовольной улыбкой.
– Это будет лучшая роль в твоей жизни, и ты с ней справишься, я уверен. Ты смотрела "Короткую встречу"?
Глупый вопрос. "Короткую встречу" смотрели все.
– Ты будешь Силией Джонсон для моего Тревора Хауарда* – продолжал я. – Это великая история любви. Одна из самых прекрасных историй нашего времени. Но я не хочу, чтобы ты просто запомнила реплики механически. Я хочу, чтобы ты прочувствовала свою роль, вжилась в нее, как настоящая драматическая актриса. Это сложно, я знаю, но постарайся использовать воображение и собственный опыт, насколько возможно. Попробуй представить, что ты – Кэролайн, молоденькая секретарша, наивная девушка, все еще девственница, которая мало что знает о жизни.
* Силия Джонсон и Тревор Хауард – исполнители главных ролей в фильме Дэвида Лина "Короткая встреча" (1945).
Лже-Кэролайн озадаченно нахмурилась. На самом деле, было бы значительно лучше, если бы я сумел договориться с кем-нибудь из КАДИ, с какой-нибудь начинающей актрисой, которая могла бы со знанием дела применить методы Станиславского на практике и сыграть роль Кэролайн по всем правилам драматического искусства, но, как говорится, "если черт подгоняет, побежишь со всех ног". Чего только ни сделаешь, если не терпится. А мне действительно не терпелось.
Лже-Кэролайн сказала, что постарается. Хотя было видно, что эта затея кажется ей подозрительной. Она пролистала блокнот, иногда останавливаясь и зачитывая вполголоса отдельные реплики, а когда дошла до последней страницы, подняла глаза и с недоумением уставилась на меня:
– Здесь написано "ИМПРОВИЗИРУЙ". Что это значит?
– Именно то, что написано. Отсюда и дальше мы будем играть без сценария, и продумывать реплики прямо на месте, по ситуации, и чем ты лучше сыграешь, тем больше я заплачу. Так что есть смысл постараться, чтобы я остался доволен.
Лже-Кэролайн окончательно растерялась. Но я действительно не знал, что будет дальше, после того, как мы придем в парк и усядемся на траву. Мои записи обрывались на том, как Кэролайн говорит, что пойдет за мороженым, и исчезает. Мне хотелось узнать, как бы все получилось, если бы она вернулась. Я весь трепетал в предвкушении. Чем закончится наш маленький спектакль? Как все могло обернуться на самом деле?
И вот наступило долгожданное воскресенье. Я пришел в паб пораньше. Широкополая шляпа Хорхе отбыла вместе с ним в Аргентину, так что вместо нее я купил котелок. При таком головном уборе у меня появился хороший повод представить себя персонажем с картин Магритта. С теми, кто носит котелки, всегда случается что-то необыкновенное. Итак, я пришел в шляпе и с той самой индийской тростью с вкладной шпагой, которая была со мной в первый раз (хотя Оливер несколько раз заходил ко мне на Кьюбе-стрит, специально чтобы ее забрать, за разговорами мы забывали об этом, и она так и осталась у меня).
Как только Лже-Кэролайн вошла в бар, я надел на глаза маску для сна и раздраженно проговорил:
– Маккеллар, ты где? Маккеллар?
Лже-Кэролайн ответила низким, нарочито сексапильным голосом:
– Так зовут вашего друга? Я кивнул.
– Он только что вышел. А когда выходил, сунул мне в руку записку.
Она сделал вид, что читает записку:
"Дорогая мисс___________,
У Вас такое хорошее, доброе лицо. Умоляю Вас, позаботьтесь об этом юноше. Трагический случай лишил его зрения…"
И далее – по тексту. Лже-Кэролайн явно не потрудилась запомнить свою часть диалога, и было вполне очевидно, что она время от времени справлялась с блокнотом, но меня это нисколько не раздражало. На самом деле, гораздо больше меня смутило, что когда она взяла меня за руку, и я доверчиво вышел следом за ней из паба, на улице было промозгло и холодно, и шел мелкий дождик. Мостовая намокла, и вместо того, чтобы сосредоточиться на своих ощущениях, мне пришлось думать о том, как бы не поскользнуться и не наступить в лужу. Также меня беспокоило, что мы будем делать в парке, если нам не удастся сесть на траву. Все было не так, как должно было быть. Чересчур сладкий, тяжелый запах ее духов напоминал аромат умирающих гардений. Она чувственно водила ногтем по моей ладони, и это было неправильно. Вместо ярких стремительных образов прежних дней, в темноте за закрытыми веками возникали какие-то мрачные призрачные джентльмены в полосатых жилетках и брюках, которые как будто намеревались препроводить меня в начало длиннющей очереди, конец которой терялся где-то в бесконечности.
Поскольку меня постоянно что-то отвлекало, я даже не сразу сообразил, что меня ведут вовсе не в Сент-Джеймсский парк! Я понял это только тогда, когда Лже-Кэролайн потянула меня за собой вниз по лестнице – то ли каменной, то ли кирпичной, – заваленной какими-то обломками и булыжниками.
Лестница была узкой, и Лже-Кэролайн тесно прижалась ко мне на ходу, шепча мне на ухо слова из блокнота. Наконец мы добрались до самого низа. У меня за спиной раздался громкий шорох – наверное, крыса. Я уже собирался спросить, что происходит, как вдруг мне в шею уперлось что-то холодное и заостренное, и мужской голос сказал:
– Ладно, красавчик, давай сюда свой кошелек. И без шуток, приятель, а то я тебе перережу глотку. И это… брось свою палку.
Ему не стоило напоминать мне про трость. Я незаметно провернул серебряный набалдашник и нажал потайную кнопку, которая выбрасывала клинок. Резко вскинув руку, я вслепую рванулся вперед, оступился, едва не упал и почувствовал, как что-то кольнуло меня в шею сзади.
– Осторожнее, Арнольд! – закричала Лже-Кэролайн. – У него сабля!
Я сорвал маску с глаз. Еще только начало смеркаться, но небо было затянуто плотными тучами, и поэтому казалось, что уже почти ночь. Мы стояли посреди обломков высотного здания, разрушенного при бомбежке, и с улицы нас было не видно, потому что огромные рекламные щиты закрывали разбомбленный участок со всех сторон. Арнольд, одетый в пальто из толстой шерстяной ткани и вязаную шапочку наподобие тех, которые носят матросы на рыболовецких судах, неумело размахивал ножом, нерешительно переминаясь с ноги на ногу. Лже-Кэролайн испуганно жалась к нему со спины. Так получилось, что я перекрыл им единственный выход на улицу. Шея слегка кровоточила, но рана была не опасной. Просто царапина, ничего страшного. Глядя на бледное перепуганное лицо незадачливого грабителя, я вдруг понял, что глупость – она не всегда нейтральна с точки зрения морали. Иногда глупость бывает и злой, причем злой активно.
– Брось нож, – сказал я. Он послушался.
– На колени, вы оба. Нет, не так. Лицом друг к другу. Они сделали, как я велел. Стоя в жидкой грязи на коленях,
они оба дрожали. Я тоже дрожал. Было холодно, очень холодно.
– Она меня предала. Я хочу, чтобы ты выслушал ее признание, Арнольд. Я отойду, чтобы вам не мешать, но я буду рядом. Кэролайн должна понести наказание за свое вероломство, но прежде чем я отрублю ей голову, я дам ей возможность покаяться во всех грехах. Я считаю, что так будет правильно. Ты, Арнольд, будешь ее исповедником. А потом я хочу, чтобы ты завязал ей глаза своим шарфом.
Держа шпагу, как королевский палач, прямо перед собой, я отступил на пару шагов назад, к подножию полуразрушенной лестницы. Они заговорили друг с другом вполголоса. Со стороны было совсем не похоже, что он отпускал ей грехи. Ну и ладно. А потом они вдруг вскочили с колен и бросились в разные стороны. Арнольд заметил еще один выход: узенькую ненадежную тропинку, поднимавшуюся по стене котлована к щели между двумя рекламными щитами. Лже-Кэролайн побежала к началу тропинки, рискуя в любую минуту сломать каблук и подвернуть ногу. А сам Арнольд начал карабкаться вверх прямо по раскрошенной стене. При всем желании я не смог бы перехватить их обоих, впрочем, Арнольд меня мало интересовал. Наклонив шпагу, я преградил Лже-Кэролайн дорогу. Она тряслась и стонала. Похоже, он страха она потеряла дар речи. Но я вовсе не собирался ее убивать. Доктор Уилсон был прав: я не убийца. Однако я не представлял себе, что делать дальше. Мы добрались до этапа импровизации гораздо раньше, чем я ожидал.
А потом я вдруг понял, что надо делать. Проиграть грезы юности в лицах, придать им хотя бы подобие воплощения -это возможно. Главное, чтобы хватило смелости. Угрожая Лже-Кэролайн шпагой, я заставил ее подняться по лестнице. Когда мы выбрались на улицу, я увидел, что мы находимся между Лестер-сквер и Национальной галереей. Я поймал такси, затолкал Лже-Кэролайн на заднее сидение, сам забрался в машину и назвал водителю адрес в Свисс-Коттедже. Лже-Кэролайн продолжала стонать, но я ободряюще ей улыбнулся и сказал:
– Если будешь пай-девочкой, у тебя еще остается шанс получить деньги.
Ее стоны слегка поутихли, но только слегка. Однако таксист словно и не замечал, что с ней что-то не так.
– Свисс-Коттедж. Это будет вам стоить. Многие жалуются, что такси – это дорого, – заявил он. – Ну, так и бензин нынче дорог. Люди этого не понимают. А почему он такой дорогой? Ну, бензин? Потому что мы так до сих пор и воюем. Вот чего мы полезли в войну в Корее? Мало нам двух мировых войн в одном веке?! А корейцы пусть сами воюют, если им так прижало…
Пока таксист излагал нам свою точку зрения на корейцев, китайцев, японцев и русских, я вырезал в маске дырки для глаз (все-таки полезная штука: трость с выкидной шпагой; сегодня она пригодилась мне уже не раз). Потом я вновь надел маску и котелок, и меня вдруг охватило загадочное ощущение удовольствия. Я называю его загадочным, потому что я вовсе не сразу определил его скрытый источник, хотя это было действительно странное чувство, и мне хотелось понять, откуда оно происходит. А потом я вдруг вспомнил, как в детстве мой гувернер показывал мне эпизоды из приключенческого сериала "Приключения Зорро" на импровизированном экране у меня в детской, наполненной роскошью и одиночеством. Да, вот оно! В котелке, в черной маске, с сияющей шпагой, я стал воплощением благородного мстителя, английским Зорро! Ура! Ура! Романтика и приключения еще не исчезли из этой жизни! Они по-прежнему здесь, со мной! Ура!
Когда мы приехали на место, и я достал кошелек, чтобы расплатиться с таксистом, Кэролайн обратилась к нему слабым голосом:
– Помогите. Пожалуйста, помогите мне! Но таксист ее не услышал.
– Я ж говорил, что оно выйдет недешево. И помяните мои слова, китайцы еще о себе заявят. Было очень приятно с вами поговорить. Сразу видно, что вы человек толковый. Всего хорошего.
Я постучался в дверь доктора Уилсона эфесом шпаги. К этому времени мелкая изморось уже превратилась в почти настоящий дождь. Нам пришлось ждать достаточно долго. Наконец, в доме зажегся свет, и доктор Уилсон открыл нам дверь. Было еще не так поздно, и поэтому я удивился, когда увидел, что добрый доктор вышел к нам в пижаме.
– Добрый вечер, доктор Уилсон. Прошу прощения, если поднял вас с постели. Позвольте представить вам Кэролайн, ту самую женщину, которой, по-вашему, не существует. Кэролайн, это доктор Уилсон, мой психоаналитик.
Лже-Кэролайн взглянула на доктора Уилсона с безысходным отчаянием, а потом нервно кивнула и выдавила:
– Очень приятно.
Но доктор не обращал на нее внимания. Он смотрел на меня, грозно нахмурившись.
– Мы можем войти? – спросил я, размахивая клинком. – А то здесь как-то мокро. Кэролайн все-таки согласилась выйти за меня замуж. Это надо отметить. У вас не найдется чего-нибудь выпить? Мы пришли, чтобы внести в вашу скучную серую жизнь немного красок и капельку чуда.
Я собирался развить эту тему: о чудесном, которое есть в жизни каждого, но не каждый умеет его разглядеть, – но тут на лестницу вышла жена доктора Уилсона, дородная дама в плотном стеганом халате и с бигуди. Увидев меня с саблей и в маске, она завопила дурным голосом. Лже-Кэролайн тоже принялась кричать. В соседних домах зажглись окна. Кто-то, должно быть, позвонил в полицию. Полиция приехала, когда мы только-только уселись за стол и разлили вино, и я настойчиво уговаривал Лже-Кэролайн рассказать доктору Уилсону и его уважаемой супруге о том, как она работала машинисткой в меховой компании.
Мне были предъявлены обвинения по целому ряду статей: вооруженное нападение, насильственное похищение, словесное оскорбление и угроза физическим насилием, – и взяли под стражу. Мой адвокат утверждал, что поскольку меня не обвиняют в поджоге судостроительной верфи (что является наиболее тяжким преступлением), я, вероятно, отделаюсь штрафом. Но он ошибся. Меня осудили и приговорили к трем месяцам лишения свободы. Единственным утешением мне послужило, что судебный психиатр, который обследовал меня накануне слушания дела, признал меня абсолютно вменяемым и нормальным. Когда его заключение было зачитано на суде, я одарил доктора Уилсона лучезарной улыбкой.
Срок наказания я отбывал в Брикстоне. И хотя в тюрьме у меня почти не было времени на то, чтобы спокойно подумать, именно там мне пришел в голову замысел этой книги, этих анти-воспоминаний – открытого письма Кэролайн. Я рассказал все без утайки. Я был предельно откровенен. Я предстал перед ней обнаженным – нет, больше, чем обнаженным. Я собственноручно содрал с себя кожу, освежевал себя заживо.
Кэролайн. "Как бы страстно и пылко ни твердил ты любимое имя, все равно пройдет время, и эхо его неизбежно затихнет вдали". Так сказал викторианский поэт и эссеист Уолтер Сэвидж Лэндор. Кэролайн, Кэролайн, Кэролайн, Лэндор, старый дурак, ошибался. Твое имя по-прежнему обжигает мне сердце. Эта книга – последняя попытка сотворить волшебство, околдовать тебя и вернуть. Кэролайн, Кэролайн, Кэролайн, без тебя я – ничто, моя жизнь без тебя была как бессмысленная история.
Глава пятнадцатая
Эта книга – которая, на самом деле, писалась сама собой, -вышла в свет осенью 1952-го года. Критики приняли ее странно. В основном, книга их озадачила. Отзывы были двойственными и невнятными. Сирил Коннолли в "The Observer" охарактеризовал меня как "одинокую фигуру, уныло бредущую по кромке прибоя среди обломков сюрреализма, выброшенных на берег" и "непривлекательным сочетанием Питера Пэна и капитана Крюка". По мнению Коннолли, "Каспар сочетает в себе непробиваемый эгоцентризм первого и абсолютную моральную беспринципность второго. Однако он очень удачно передает характер творческой деятельности отдельной сюрреалистической группы, занимавшейся экспериментами в области литературы и изобразительного искусства, равно как и дух того периода в целом. К счастью, и группа, и сам период благополучно остались в прошлом". Самый лучший отзыв появился в "The Times Literary Supplement". Анонимный рецензент был во многом согласен с Коннолли, но он все-таки похвалил мою книгу за ее "потрясающую искренность и за глубинное проникновение в искаженное восприятие реальности, которое тоже по-своему интересно". За исключением еще нескольких кратких поверхностных отзывов и открытки от Клайва, в которой он уведомлял о полном разрыве наших с ним отношений, никаких других откликов на книгу не было. То есть, не было поначалу.
Я продолжал писать картины, и они продавались все лучше и лучше, и еще я обнаружил, что если картины, которые я продал еще до войны, вновь оказывались на рынке, теперь за них предлагали значительно более солидные суммы. Я узнал от одного галерейщика, что сразу несколько моих работ были куплены неким посредником и переправлены в Аргентину -вероятно, в коллекцию Хорхе Аргуэльеса. Картины из цикла сюрреалистической геральдики продолжали пользоваться большим спросом, но я решил закрыть серию, поскольку идея утратила новизну, и я чувствовал, что скоро начну повторяться.
Практически одновременно с выходом в свет моей книги я закончил картину, которую можно определить лишь как антиавтопортрет: портрет "себя не с собой" в роли писателя. На этой картине я изобразил себя с ручкой в руке, сидящим за столом перед раскрытой тетрадью и глядящимся в зеркало, которое стоит на столе. Из сумрака на заднем плане проступает другой Каспар, Doppelganger* писателя, художник с палитрой и кистью, стоящий перед мольбертом, и этот второй Каспар тоже смотрится в зеркало. Лицо у обоих – одно и то же, и все-таки вполне очевидно, что художник, работающий над портретом, и писатель, сочиняющий историю о художнике – это два разных человека.