Бабуля Кошак на секунду задумывается, нет ли в вопросе подвоха, и отвечает:
- Одна. Одна пара ног.
- А есть ли какая-то особенная причина, почему для одной пары ног нужно тридцать пар тапочек?
Бабуля хмурится.
- Я не надеваю их все одновременно, если вы это имели в виду.
- Миссис Кошак, если я ошибаюсь, поправьте меня. Вы ведь на пенсии? Живете на государственное пособие?
- Да, все правильно.
- И каков же размер вашей пенсии, если ее измерять в парах тапочек? Иными словами, сколько пар тапочек можно купить на одну вашу пенсию?
Она снова задумывается на секунду, а потом говорит, что не знает.
Я поднимаю руку:
- Можно ответить?
Полисмен кивает.
- На одну еженедельную пенсию можно купить две пары тапочек. Ну или три - если на рынке.
- Миссис Кошак, вы арестованы по подозрению в краже домашней обуви. Вы имеете право хранить молчание. Все, что вы скажете, может быть использовано против вас, и особенно если это касается тапочек.
- Кстати, о тапочках, - говорю я, когда полицейский надевает на бабку наручники. - Могу я забрать свои тапки?
Полицейский качает головой.
- Вся домашняя обувь конфискуется при аресте как вещественное доказательство. Наши судебные эксперты должны провести экспертизу.
- Бабуля Кошак, - говорю я, соображая буквально с ходу. - Могу я воспользоваться вашей уборной?
- Только не забудьте поднять сиденье на унитазе.
Я выхожу из гостиной, этак небрежно, вроде как мне и не очень надо, и уже в коридоре срываюсь с места и мчусь наверх, в спальню Бабули Кошак. Рывком распахиваю дверцу шкафа, и оттуда вываливаются все тридцать пар тапочек, а следом за ними - наш старый друг мистер Лиственное Дыхание, жираф Джим.
- О, - говорит он, - привет.
- Что ты здесь делаешь?
- А ты что здесь делаешь?
- Но я хотя бы не прячусь в шкафу старой леди.
- Я - жираф-призрак, - говорит Джим, как будто это все объясняет.
- Ну, я здесь по делу. Помогаю полиции вести расследование. Среди этих тапок есть два моих. Хотя я слабо себе представляю, как мне теперь их найти, не говоря уж о том, чтобы подобрать пару.
- Вот один, - говорит Джим, указав на искомый тапок правым передним копытом. - А вон там - второй, - говорит он, указав на второй тапок левым передним копытом.
- Круто. И как ты так быстро с ними разобрался?
- Они сделаны в виде инопланетных пришельцев, - объясняет жираф. - А все остальные - обычные шлепанцы. Просто коричневые или в клеточку.
Я киваю.
- И еще от них пахнет.
- У тебя, наверное, очень чувствительный нос, если ты различаешь запахи тридцати разных пар тапочек. Да, очень чувствительный. - Выдержав паузу, что называется, для эффекту, я добавляю: - Или, может быть, просто большой.
- Чушь собачья. Без хвостика.
Потом мы какое-то время молчим. Я подбираю свои тапки в виде инопланетных пришельцев, этак небрежно, вроде как мне и не очень надо, и говорю:
- Ну что, я пойду?
- А меня чего спрашивать? Если я безобразный и скверный характером, это еще не значит, что я твоя мамочка.
- Слушай, если ты будешь и дальше меня преследовать…
- Я тебя не преследую, делать мне нечего.
- Куда бы я ни пошел, ты всегда там.
- Значит, это ты меня преследуешь. Если по здравому размышлению.
- По здравому размышлению?! Не смеши мои очки, - говорю я, поправляя очки. - Ты - жираф-призрак, а призрачные жирафы не мыслят здраво. Это общеизвестный факт. Так что давай возвращайся в шкаф. Где тебе самое место.
- Хорошо, - говорит Джим, забираясь обратно в шкаф. - Увидимся в камере, дятел.
Я надеваю тапочки в виде инопланетных пришельцев на руки, как перчатки в виде инопланетных пришельцев, и закрываю шкаф. Остальные двадцать девять пар тапочек остаются лежать на полу. И только почти у двери до меня вдруг доходит, что сейчас сказал Джим.
- Погоди. Ты сказал "в камере"? Это в какой камере? В тюрьме?
- Я тебя не слышу, - говорит Джим из шкафа. - Я в шкафу.
Я открываю шкаф и повторяю вопрос:
- Ты так сказал?
- Ну, наверное.
- А почему ты так сказал?
- Этот полицейский, он еще в доме, - объясняет Джим, почесывая седалище кончиком хвоста. - Если он увидит, что ты забрал эти тапки, он тебя арестует. За извращенство отправления правосудия.
- За извращение.
- Извращение - дело житейское, а извращенство карается по всей строгости, - говорит Джим с умным видом. - Тапочки как вещественные доказательства должны быть подвергнуты обязательной экспертизе.
- Здесь еще двадцать девять пар. Приблизительно. Никто даже и не заметит, что одной не хватает.
- Хорошо, Спек, но давай предположим. Старушка невиновна. Тапки подбросил маньяк-бабушконенавистник. Скажем, племянник, у которого зуб на бабку. И лишь на одном из всех шестидесяти отдельных тапок остался волос с лодыжки злодея. Я подчеркиваю: лишь на одном. А если как раз на твоем? Старую леди признают виновной и посадят в тюрьму. За преступление, которое она не совершала. Таким образом, пострадает невинный. А почему? Потому что удобство собственных ног для кого-то, не будем показывать пальцем, важнее торжества справедливости.
Я закусываю губу.
- Лично мне глубоко фиолетово, - продолжает Джим. - Ну, посадят бабулю, оно даже и к лучшему. В супермаркете меньше толкучки на одну тормознутую бабку. Просто я за тебя волнуюсь. Чтобы тебя потом совесть не мучила.
Я улыбаюсь тепло и сердечно.
- Что, правда?
- Что?
- То, что ты сейчас сказал. Что ты за меня волнуешься.
- Вот только не надо сентиментальных соплей. Тем более когда мы в спальне, наедине. Что люди подумают?!
Я сажусь на краешек кровати.
- Но никто же не знает, что мы сейчас здесь.
- Спек, иногда ты меня пугаешь. Тебе, пожалуй, пора. Пока тот полицейский не вызвал подкрепление.
- Ой, я про него и забыл. До свидания, Джим.
- Чао-какао. - Обольстительно вильнув задом, он исчезает среди верхней одежды.
Я мчусь обратно в гостиную, но потом, вспомнив про тапки в виде инопланетных пришельцев у себя на руках, разворачиваюсь на ходу, возвращаюсь в спальню, открываю окно, кидаю тапки подальше в сад и спускаюсь в гостиную.
- Прошу прошения, что так долго, инспектор. Тут на удивление уютный сортир.
Полицейский и Бабуля Кошак по-прежнему сидят на диване. У Бабули подбиты оба глаза. Раньше я этого не замечал.
- Ну, нам пора, - говорит полицейский, вставая. Бабуля Кошак тоже встает, ее наручники погромыхивают на ветру. Странно, что ветер дует в помещении. Либо где-то открыто окно, либо у кого-то из нас очень простуженная душа.
Золотые дожди
У нас с Воздержаньей выявили рак мозга. Доктор Яблочко сказал, что мы слишком много времени проводим перед телевизором. Но скорее всего причиной развития заболевания стала Эддина телеантенна. Как бы там ни было, у нас у обоих рак мозга, и мы оба умрем.
- Мы правда умрем? - уточняю я у доктора в наш следующий визит.
Жена сидит рядом, ее прямые каштановые волосы собраны в прямой каштановый хвост круглой коричневой резинкой. Она вынимает руку из кармана своей длинной коричневой юбки и берет меня за руку.
- Нет, - говорит доктор Яблочко. - Можно вас прооперировать. Вскрыть черепную коробку и прооперировать мозг.
Я смотрю на жену и улыбаюсь. Она смотрит на меня и не улыбается. А потом - улыбается.
- Доктор Яблочко, а можно прооперировать нас с женой одновременно? Мы будем держаться за руки.
- Да, разумеется.
- И долго нам ждать?
Доктор Яблочко заворачивает манжет и смотрит на часы у себя на руке.
- Минут десять.
- Тогда, - говорю я, вставая, - нам, наверное, надо идти.
- Можно поехать на автобусе, - предлагает Воздержанья.
- Не нужно на автобусе, - говорит доктор Яблочко, поднимая телефонную трубку. - Я закажу вам такси. За наш счет.
Мы с Воздержаньей лишь переглядываемся.
Через пару минут мы опять переглядываемся, но теперь уже - на стоянке перед поликлиникой, залитой ярким солнечным светом. Подъезжает такси. Таксист в белых перчатках.
Всю дорогу мы держимся за руки. От поликлиники до больницы - минут пять на машине, но когда у тебя рак мозга, пять минут - это очень долго.
Описать симптомы рака мозга - дело весьма затруднительное. Воздержанья говорит, что это как оцарапанное колено, только в мозгах. Ты постоянно что-то забываешь и что-то вспоминаешь. Легко впадаешь в растерянность. Например, смотришь на себя в зеркало и поражаешься, какой ты вдруг стал симпатичный, а потом понимаешь, что это не ты, а твоя жена.
Жена смотрит в окно. Я кладу руку ей на плечо и спрашиваю:
- Волнуешься?
Она качает головой.
- А я вот волнуюсь. Мне как-то не очень приятно, что мне вскроют голову. Да, я постоянно ее раскрываю, метафорически выражаясь. Как и всякий писатель. Но это немножко другое.
Она кивает.
- Интересно, а как они будут вскрывать черепную коробку? Вообще срежут весь верх или приоткроют ее, как дверцу?
- На самом деле они ничего не вскрывают, - объясняет Воздержанья. - Доктор Яблочко пошутил.
- Ничего себе шуточки.
- Да ладно, Скотт. Он просто хотел посмеяться.
- Да, но за чей счет? Кстати, о счетах, - говорю я, просияв. - Правда, мило, что нам оплатили такси за счет службы здравоохранения?
Воздержанья кивает.
- И справедливо. Мы платим налоги по таксе, а нам оплачивают такси. - Я жду, что Воздержанья засмеется. Она не смеется, и я поясняю: - Я сейчас не пытался шутить.
- Я знаю, - говорит она и еще крепче сжимает мою руку.
- Если бы я попытался шутить, ты бы сразу это поняла. И тебе было бы очень смешно. Всем было бы очень смешно. Мы бы просто валялись от смеха. Таксисту пришлось бы остановиться, чтобы мы все отсмеялись.
Воздержанья улыбается. Да, у меня не получается ее рассмешить, но я знаю, как сделать так, чтобы она улыбнулась.
И вот мы в больнице, в хирургическом отделении. Внутри. Здесь все такое же, как снаружи, только с изнанки. Здесь есть деревья в больших горшках. Стены покрашены в небесно-голубой цвет. Простыни и наволочки - снежно-белые. Мы с Воздержаньей сидим на кровати, держась за руки. Нас поместили в отдельную палату и поставили нам двуспальную кровать. Они просто не знали, что мы - современная пара и спим в разных кроватях.
- Так приятно, - говорит Воздержанья, разглаживая рукой простыню. - Я имею в виду, что вместе. В одной кровати.
Я соглашаюсь:
- Приятно. Но не практично.
- В каком смысле?
Я пытаюсь придумать пример.
- Ну, допустим, ты спишь. А я хочу повернуться, чтобы почесать локоть. Ну или колено. И могу случайно пихнуть тебя локтем. Или коленом.
- Да я бы не стала особенно возражать.
- Но это опасно, - говорю я с искренним беспокойством. - У меня острые локти, а колени - твердые.
- Я все равно бы не стала возражать.
- Но, Воздержанья, а вдруг тебе было бы больно. А я не хочу, чтобы тебе было больно. И в жизни не сделаю ничего, что могло бы причинить тебе боль.
Она при поднимает бровь.
- Даже если я тебя попрошу сделать мне больно?
- Как я понимаю, ты сейчас говоришь чисто гипотетически.
Она отводит глаза.
- Иногда, когда тебе делают больно, это даже приятно.
- Например?
Воздержанья на секунду задумывается, а потом говорит:
- Помнишь, меня укусила пчела? Прямо в попу. И я попросила тебя, чтобы ты шлепнул меня по попе. Чтобы перебить боль от укуса. И ты меня шлепнул.
Я тоже задумываюсь, а потом говорю.
- Странный такой был укус. Даже отметины не было. И пчелы, кажется, тоже.
Она улыбается.
- Что-то я ничего не понимаю.
- Все очень просто. Не было никакого укуса. Я все придумала. Чтобы ты меня шлепнул по попе.
- Воздержанья! - Я потрясен и смущен.
- Мне было стыдно, что я соврала, - продолжает она, - но это был единственный способ заставить тебя меня шлепнуть. Я подумала: как заставить практичного человека сделать что-то такое, чего он не сделает без веской причины? Надо дать ему эту вескую причину.
Я киваю.
- Помнишь, что ты сказал в такси? Про то, как устроена голова у художников. Ты и вправду считаешь себя художником?
Я снисходительно вздыхаю.
- Есть два типа художников, Воздержанья. К первому типу относятся поэты, живописцы и художники-декораторы. Нет, художники-декораторы относятся ко второму. Второй тип, он более практичный. Художники второго типа творят искусство более практичной направленности.
- Как твой сериал "Космонавт в космосе".
- Да. Космонавт. В космосе. Что может быть более практичным?
Открывается дверь, и в палату заходит мужчина с планшетом.
- Мистер и миссис Спектр?
Мы киваем.
- Хочу познакомить вас с теми, кто будет ухаживать за вами, пока вы находитесь у нас в больнице. - В палату заходят еще несколько человек. - Это старшая медсестра, Матрона. Она отвечает за ваше здоровье в целом. Меряет температуру, сжимает в объятиях и прочее в том же роде.
Сестра Матрона выходит вперед. Это дородная, крупная женщина, но крупная по-хорошему. Как большой торт.
- Здравствуйте, мистер и миссис Спектр.
- Это профессор Умник, - говорит мужчина с планшетом. - Руководитель исследовательского отдела исследований рака мозга.
Профессор Умник вынимает руку из кармана своих светло-бежевых брюк, и мы обмениваемся сердечным рукопожатием. Он очень худой. Наверное, самый худой человек на свете. С реденькой светло-бежевой бородкой.
- Здравствуйте, Скотт, Воздержанья. Душевно рад познакомиться.
- Это доктор Мужикк, - продолжает мужчина с планшетом. - Ваш лечащий врач.
Доктор Мужикк - это женщина, причем очень женственная, хотя одета очень по-мужски. Правда, забавно: когда красивая женщина одевается как мужчина, над ней никто не смеется и никто не рвется ее побить, тогда как мужчина, одетый в женское платье, смотрится по меньшей мере нелепо.
- А это доктор Жираф, консультант по любым сексуальным вопросам.
- Привет, - говорит Воздержанья, вдруг покраснев.
Мужчина с планшетом сует планшет под мышку.
- Мой кабинет - в самом конце коридора. Если будут проблемы, сразу же обращайтесь.
- Спасибо, - говорю я. - Очень радостно осознавать, что мы попали в хорошие руки.
- Кстати, о руках, - говорит Воздержанья, когда все уходят. - Ты заметил, у этого последнего доктора, который Жираф? Заметил, какие у него руки?
- Нет. А что у него с руками?
- Они такие большие, - говорит Воздержанья. - И странные.
- Нет, не заметил.
- Как ты мог не заметить?!
- Столько новых впечатлений. Столько новых лиц. Да еще этот рак мозга, у меня от него жутко болит голова.
* * *
На следующий день сестра Матрона будит нас в половине двенадцатого. Она раздвигает занавески на окне, и солнечный свет заливает комнату.
- Как мы себя чувствуем?
- Замечательно, - говорит Воздержанья, разглаживая свою длинную коричневую ночную рубашку.
- Мне не спалось, и я прибег к старому испытанному способу построения стены из подушек, - говорю я, разбирая стену из подушек. - Способ безотказный.
- Давайте я вас обниму, - говорит сестра Матрона, вытаскивая меня из постели и прижимая к своей необъятной груди. - Ваша очередь, миссис Спектр, - говорит она, проводя ту же самую оздоровительную процедуру с моей женой.
Я поднимаю руку.
- Сестра Матрона, можно задать вам вопрос?
- Только если вопрос будет касаться моих непосредственных служебных обязанностей, - говорит она, поправляя на мне очки.
- В какой-то степени да. - Я делаю глубокий вдох. - Матрона - это фамилия или звание? - Она озадаченно хмурится, и я поясняю: - Ну, может быть, у медсестер есть свои категории, и сестра-матрона - это сестра высшего ранга. Или категории есть у матрон, и вы - матрона-медсестра.
- Я поняла. - Она взбивает одну из моих подушек. - Я как-то об этом не думала. Моя должность - сестра-матрона, так что, наверное, я и есть медсестра-матрона. Высшего ранга.
Я киваю.
- Но, с другой стороны, моя фамилия действительно Матрона, так что я еще и Матрона-медсестра.
- То есть и то, и другое, - говорит Воздержанья.
Сестра Матрона обходит кровать и взбивает одну из подушек жены.
- Сестра Матрона, - говорю я, и сестра Матрона обходит кровать обратно, берет вторую мою подушку и взбивает ее, как и первую.
- Сестра Матрона, - говорит жена, стараясь не улыбаться.
- Сестра Матрона, - говорю я и смеюсь уже в голос. На этот раз сестра Матрона останавливается в изножье кровати и упирает руки в бока.
- Я не могу ухаживать за вами обоими одновременно. Что же мне, разорваться?
Но к счастью для сестры Матроны ей не приходится разрываться, поскольку в палату заходит доктор Умник.
- Сестра Матрона, я бы хотел пообщаться с пациентами.
Сестра Матрона быстро проводит очередной краткий сеанс терапевтических объятий, взбивает наши подушки и уходит.
- Очень толстая женщина, правда? - говорит профессор Умник, дергая себя за реденькую светло-бежевую бородку. - Я пришел рассказать вам о раке мозга, иначе известном как мозговой рак мозгов, и о своей роли руководителя исследовательского отдела исследований рака мозга. - Он смотрит на часы, потом - на дверь. - Но это - в следующий раз, поскольку пришла доктор Мужикк, проводить терапию в рамках курса лечения рака мозга.
Доктор Мужикк - очень женственная женщина-врач, которая одевается как мужчина. С ней - ассистент, существо неопределенного пола, с белым пластиковым чемоданчиком. Ассистент ставит его на кровать, открывает крышку и принимается выкладывать на постель инструменты. Мне становится страшно, что доктор Мужикк применит их все, но ассистент достает последний инструмент, убирает все остальные обратно в белый чемоданчик и закрывает крышку.
- А для чего эта штука?
Доктор Мужикк смотрит на меня.
- Вы ведь будете смелым, отважным мальчиком?
Я киваю.
- Вот и славно. Приспустите штаны и вставайте на четвереньки.
Когда вокруг все одеты цивильно, а ты обряжен в пижаму, это немного смущает, и особенно если пижама украшена изображениями героев научно-фантастического телевизионного сериала. Но если пижаму приходится снять, пусть даже только штаны, это смущает гораздо больше. Мое первое, инстинктивное побуждение - бежать без оглядки. Но куда бы я ни побежал, рак мозга от меня все равно не отстанет. Так что я покорно встаю на четвереньки, задницей кверху, и слегка приспускаю пижамные штаны, обнажив поясницу почти до самых ягодиц.
- Еще ниже. Или мне вызвать сестру Матрону?
Я приспускаю штаны еще на чуть-чуть.
- Ниже, ниже. Мне надо видеть ваши яйца.
Я подчиняюсь, хотя и с большой неохотой, а ассистент тем временем готовит инструмент, наполняя его чем-то вроде белой лекарственной мази.