30
Бульдозер переезжает белый забор, трещат устоявшие доски. Медленно, оставляя в земле глубокий след, бульдозер едет по крошечной лужайке.
- Снос производится за счет покупателя исключительно из-за текущего состояния рынка, - говорит риелтор.
Вокруг стоят и смотрят рабочие. Наверняка не в первый раз, а все равно стоят и смотрят. Они его монстром называют. А зубья и ковш - клешней.
Бульдозер останавливается перед домом, медленно поднимает клешню. Слышен звук бьющегося стекла, когда клешня раскрывается и движется сквозь окна. Она поднимается - и одна из стен рушится. Виден обтрепанный ковер в гостиной, выцветшие красные цветы на оранжевом фоне.
От брата вернулись бумаги, подписанные. Я ничего не делал. Сказал адвокату, что брат от всего отказался; он попросил его адрес и послал бумаги.
Бульдозер застрял, он находится в той части дома, что служила спальней. Такой тяжелый, что провалился сквозь пол. Гнилое дерево, грязь. Гусеницы крутятся на полном ходу, из-под них летит земля, кусочки ковра, кусочки обоев.
31
После того как смылся Хенрик, мы нечасто видели нашу мать.
Она все прозакладывала или продала. Домой заявлялась с бутылкой рома или пятью бутылками крепкого пива.
И животом, который становился все больше.
Если из квартиры что-то пропадало, то навсегда. По утрам казалось, в доме побывали невидимые грузчики из фирмы по перевозке мебели.
Когда нам хотелось есть, мы знали, что найти ее можно в одном из трех кабаков.
И она давала нам двадцатку. Макрель в томатном соусе, черный хлеб.
В начале месяца некоторые из посетителей бара могли проявить щедрость.
Двадцатка там, двадцатка здесь.
Вечером мы лежали в кровати и представляли, что потолок - это гигантский телевизор. Воображали передачи. Что бы нам хотелось посмотреть. Много ночей подряд мы смотрели "Гонки "Пушечное ядро" - 2".
Это лучшие воспоминания о брате. Как мы исчезали в нашем потолке, лежали, глядя на едущие по шоссе на полной скорости машины, практически слышали визг шин. Без сомнения, мы предпочли бы настоящий телевизор. С облегчением перестали бы общаться. И все же это лучшие воспоминания: лица, обращенные к потолку. Лучше, чем те, в которых он наступает мне на волосы и ссыт на грудь.
Потом у нас появился телевизор. Ник достал; никто не спрашивал, где он его добыл. И когда мать принесла домой видеомагнитофон, мы тоже ни о чем не спрашивали. И хотя она принесла его, чтобы доставить нам радость, не очень-то приятно было думать, что она раздвигала ноги в кабацком туалете, чтобы мы могли смотреть "Тома и Джерри", Брюса Ли или фильмы про ниндзя.
32
Автобус красный, на боку большими желтыми буквами написано: "Автобусы Эсбена". Мотор работает вхолостую, пока кто-то из воспитателей, просунув голову в переднюю дверь, не просит заглушить двигатель. Им надо еще детей пересчитать, сколько можно нюхать выхлопные газы. На другой стороне дороги припарковался "ситроен". Выходит родитель, обегает машину, вытаскивает чемодан, целует дочку в щечку с явным облегчением, что успели вовремя. Мартин держит меня за руку, крепко держит. Мы еще никогда так надолго не расставались. Будет весело, солнышко. И потом, всегда ведь можно позвонить. Говорю ему на ухо, чтобы никто не понял, что он волнуется. Побаивается.
- А если я захочу домой, ты приедешь?
- Если ты позвонишь и скажешь, что хочешь домой, я заберу тебя, солнышко.
- Обещаешь?
- Обещаю.
Помощник воспитателя, мужчина, стоит рядом со мной, считает коробки с соком, яблочным и апельсиновым.
- Сколько мы говорили, двадцать семь? - кричит он кому-то из воспитателей.
- Да, двадцать семь, и прихвати еще парочку на всякий случай, мы тоже будем.
К нам подходит девушка двадцати с чем-то лет. Говорит, ее зовут Мона, она новая практикантка.
Привлекательная, чуть полноватая сзади. Но привлекательная.
Садится перед Мартином на корточки:
- Нам с тобой будет очень весело, правда?
Мартин кивает.
Она встает, улыбается. Говорит:
- Я сама впервые еду в лагерь, так что мы все немного волнуемся.
Гладит Мартина по голове:
- Это нормально.
У нее не копенгагенское произношение, но и не ютландское. Не могу определить, но почему-то вспоминаются школьные балы и пахта.
Протягиваю ей два конверта, незаметно от Мартина В большом - открытки, шесть штук, на каждый день. Каждый день за обедом около его тарелки будут класть новую открытку. И спрашивать: а кто сегодня получил письмо? Почтальон сегодня приходил? В другом конверте - восемьдесят крон мелочью. На сласти. Ровно восемьдесят, больше нельзя, у всех должно быть одинаковое количество денег на сласти, и они решили, что восемьдесят - оптимальная сумма. Обо всем этом нам сообщили две недели назад на родительском собрании. Довольно долго оправдывались по поводу денег на сласти, объясняли, что, вообще-то, у них очень строгое отношение к сладкому, но, когда дети куда-то едут, немного сладкого не повредит. И потом, они будут много двигаться. И спать будут хорошо. Тут они засмеялись.
Последние две ночи я писал открытки. Пытался написать разные, как мог. Как прошел третий день? Что ему рассказать? На одной из открыток - Русалочка, на другой - плюшевый мишка, на третьей - девушка в бикини с красным надувным мячом и "Приветом из Дании". На собрании я спросил, наклеивать ли марки, но воспитатели заверили, что на это дети внимания не обращают.
Автобус тронулся, я вижу его лицо, прижатое к тонированному стеклу. Сначала серьезное, но вот он улыбнулся и помахал ручкой. Рядом с ним сидит девочка. Не помню, как ее зовут, но он о ней рассказывал. Ведь нам не обязательно быть женихом и невестой просто потому, что она девочка, правда? Нет, солнышко. Девочка тоже замахала ручкой. Я замечаю, что позади меня стоит ее мать.
Иду медленно. Квартира пуста. Могу позвать его, но он не отзовется. Съедаю французский хот-дог, стоя у вагончика, не спеша иду через парк.
Сижу на диване, смотрю телевизор, показывают одни старые детективы, сериалы. В одной серии расследуют убийство, в другой - убийство с поджогом. Я снова проверяю телефон - хочу удостовериться, что он в порядке. Что провод не вырван. Сегодня будет звонить албанец. После полудня, то есть сейчас. Он сказал, я должен быть готов. Мне хочется снова пересчитать деньги в спортивной сумке. Но я уже пересчитывал их пять раз. Я писаю с открытой дверью, глядя на телефон. В следующей серии двое полицейских будут расследовать убийство повара Всемирно известного повара, ведущего телевизионной программы. Он попробовал соус и осел. Умер тихой мгновенной смертью, как только в кино бывает. И теперь они должны найти убийцу. Кто подсыпал отраву?
Снова проверяю телефон. А ведь если он позвонит сейчас, в то время как я стою с трубкой в руке, то услышит сигнал "занято" и, вполне возможно, просто отобьется. И все перенесет. Не буду больше трогать телефон. Я готов. Полностью готов. Дал себе обещание не ставиться, пока он не позвонит. Голова должна быть ясной, восприятие острым. Но рука чешется. Пульс подскакивает, и ничего нет лучше, чем немного подколоться. Наверное, стоит обдумать свое решение. Нельзя ведь покупать "натощак". Если они почувствуют мой голод, цена взлетит. Наверняка. Нельзя же мне там сидеть, как какому-то жалкому джанки, трястись, имея одно желание - забрать товар и свалить. Так что я покурю немного. Только покурю. Беру папиросу, вытряхиваю табак, смешиваю с чуточкой героина, совсем капелькой, не больше, чем уместится на кончике ногтя, и аккуратно засыпаю все это обратно в гильзу. Осторожно прикуриваю, по телевизору как раз надевают наручники на шурина повара. Он кричит, что ни о чем не жалеет, что телеповар украл его рецепт. Плагиатчик, вопит он. Плагиатчик! Прославился благодаря его рецепту. Кричит, что он первым придумал подавать белые грибы с морским волком. Под уваренным соусом из белого вина, его блюдо!
Телефонный звонок - и я паникую. Албанец говорит, что подъедет через несколько минут, спрашивает, готова ли капуста. Он имеет в виду деньги. Говорит, чтобы я вышел на улицу. Положив трубку, я снова все обдумываю. Что не забыть? Ключи, сумку. Что еще? Куртку. Не надо им видеть, какой я худой, что я сам торчок. Не надо им видеть следы на руках. Вроде все. Беру сумку и выхожу.
33
Я жду на углу. Просто ужасно, такие деньги, я боюсь, что любой проходящий мимо пьянчуга, любой безработный неудачник заметит эту кучу денег, больше, чем они за всю свою жизнь видели. Да они меня на куски порвут, если догадаются. Смотрю на сумку, проверяю, застегнута ли молния, представляю, как неожиданный порыв ветра взметнет в воздух тысячекроновую купюру. И еще одну, и они полетят по улице, как осенние листья. Перед глазами встает картина: наркоманы, алкоголики, безработные неудачники гонят меня по улице, а следом ветер взметает купюры.
Молния застегнута. Не буду больше проверять. Курю. Медленно. Машина албанца плавно подъезжает и останавливается рядом со мной. Спокойно, без лишнего шума, ни тебе рычания мотора, ни визга тормозов, просто подъехал, самым будничным образом. Сажусь в машину, сумку ставлю на колени. Он, похоже, спокоен. Совершенно спокоен, радио покрутил, в зеркало посмотрел и поехал. Не забудь пристегнуться, говорит.
В прошлый раз я сидел в его машине жалким наркоманом, клянчащим дозу, готовым лизать его ботинки. Сегодня я человек с деньгами. Герой дня. Если бы не нервы, если бы костяшки пальцев не побелели, если бы на сумке из синего нейлона не оставались следы от потных рук, эта мысль могла бы меня осчастливить. Но меня мутит от нервов, не помогла цигарка.
Албанец крутит радио. Проскакивает пару попсовых песен, ненадолго останавливается на передаче о художнике, рисующем порно с пиратами. Албанец крутит дальше и останавливается на песне Элвиса "Wooden Heart". Говорит:
- А ты знаешь, что он ходил с пистолетом? При нем всегда был пистолет.
- Элвис?
- Да, я по телевизору видел. Никсон… ну, знаешь, президент Никсон?
- Да.
- Он ему разрешил. Его назначили вице-шерифом или кем-то в этом роде. Значок дали, все дела. И разрешили носить оружие, он мог иметь при себе пистолет, носить с собой и в самолете, и на сцене. Ходил с заряженным пистолетом за поясом. Ты только представь, а если бы он застрелил кого-нибудь, какого-нибудь слишком близко подошедшего фаната…
Албанец, кажется, спокоен. Очень спокоен, даже чересчур. Наверное, хочет, чтобы я расслабился, только я от этого еще больше нервничаю.
Он паркует машину в районе вилл, в Рёдовре. Похоже, ему известно, куда идти, и все же я подмечаю, что он посматривает на таблички с номерами домов, когда мы выходим на оживленную улицу.
- Они хорваты, эти ребята. Не сербы, не албанцы. Но это не важно, все равно тебе много говорить не надо. Держи рот на замке. Сомневаешься в чем - смотри на меня.
- А если они меня о чем-нибудь спросят?
- А о чем они тебя могут спросить?
- Откуда у меня деньги?
- Не спросят. С какой стати ты должен им исповедоваться?
Албанец останавливается у маленькой парикмахерской, зажатой между двумя подъездами. Вывеска на двери позолоченная, с большими буквами, потрепанная дождями и ветрами. "Салон Заза". Сегодня у них выходной. Свет внутри не горит.
Ключами от машины албанец стучит в стеклянную дверь. От одного из кресел отделяется силуэт. Из-за солнца, отражающегося от оконных стекол, и темноты внутри салона не видно, кто это, если только не прижать лицо к стеклу. Он медленно подходит, отпирает замок, открывает нам дверь. Волосы черные, короткие, "вратарская" футболка. Приобнимает албанца, что больше похоже на формальное приветствие, чем на выражение подлинной радости. Запирает за нами.
Албанец оглядывается по сторонам:
- А где Горан?
- Ну, ты ведь знаешь, он любит, чтобы его подождали…
- Но он придет.
- Да-да. Он попросил вас впустить.
- И что, долго нам тут торчать?
- Он придет, скоро кофе будет готов.
Парень в футболке подходит к белой кофеварке, стоящей на низком шкафчике. В фильтр как раз брызжут остатки горячей воды. Он наклоняется, открывает дверцу шкафа, копается там и наконец находит то, что искал: пачку белых пластиковых стаканчиков. Смотрит на меня:
- Кофе?
- Да, пожалуйста.
Пока что исповедоваться не пришлось.
Мы с албанцем садимся на диван напротив парикмахерских кресел, на столике перед нами лежат женские журналы.
В помещении пахнет шампунями, сигаретным дымом и средством для химзавивки. На стенах - фото моделей с высокими прическами; старые фото со стрижками, уже лет пять-десять как вышедшими из моды; женщины, мужчины и дети с тоннами геля в волосах, улыбающиеся в объектив камеры или демонстрирующие уверенные взгляды; новейшие плакаты, приклеенные скотчем, - фотографии невест с цветами в волосах, в белых платьях и с тоннами разноцветной косметики на лице: великий день.
Я заставляю себя отпустить сумку. Теперь она стоит рядом на полу. Я могу ее увидеть, если поверну голову, она прямо под правой рукой. Листаю журнальчик: положил на колени, чтобы не видно было, как трясутся руки. Надо расслабиться, читаю о королевской семье. О знаменитостях. Из телевизора.
Албанец дует на кофе.
- Вы решили проблему с Мирко?
- Да-да. Уже довольно давно.
- Где он был?
- О блин, а ты не слышал?
- Нет, я в последнее время ни с кем особо не разговаривал.
- Занят семейной жизнью?
- И это тоже. Где он был?
- В Осло. В чертовом Осло. У него там родственники, дядя. Но его нашли. Глупо было ехать в Осло.
- Перебор там с югами, а?
- Да уж. Как только его там кто-то сфотографировал, Горану позвонили.
- Привезли его?
- Нет. Там… Я думаю, они решили проблему на месте. Но если честно, я не знаю… С тех пор как его нашли, мы как бы больше…
- Не говорите на эту тему.
- Да… А ты ведь знаешь, Горан предпочитает, чтобы я в такие дела не мешался.
Пьем кофе, я все листаю свой журнал. Под моими потными пальцами страницы склеиваются, на руках остаются черные следы от типографской краски. Ну и что, сегодня жарко. Албанец смотрит на часы.
Если он вскорости не появится… Он придет. Ты же его знаешь. Голос молодого хорвата спокоен, взгляд же вовсе не такой уверенный. Он звонит по мобильнику, говорит на непонятном языке. Значит, придет? Да-да, уже идет. Курим, все трое. Парень в футболке нервно смеется:
- Надо было попросить Софию прийти. Подстриглись бы, пока ждем.
Албанец не отвечает. Смотрит в окно, как будто его не слышал.
Через десять минут мы видим, как на другой стороне улицы паркуется большой джип с тонированными стеклами. Из машины вылезают четыре парня. Старший идет впереди. Я так понимаю, это и есть Горан. Если б не нервишки, упивался бы моментом. Четверо мужчин медленно, не спеша, переходят улицу. Прямо как в кино. Излучают уверенность, а позади сверкает на солнце машина.
Но это не кино, и у меня к ноге не прикреплен диктофон. Это я буду продавать наркотики в школьных дворах.
Кладу журнал, рука тянется к сумке, ничего не могу поделать. Так и вижу - ну прям как ребенок, ну просто детский сад с барабаном, - как они у меня ее выдирают. Говорят, это теперь наше. Нет, это же мое! Нет, теперь наше! Мое, мое!
Дверь открывается. Тот, кого я принимаю за Горана, заходит первым. Улыбается нам, теплая улыбка.
Очень мужественный, думаю я. Красивый парень, думаю. Лет тридцати с небольшим.
Высокий, спортивная походка, как у боксера Часы, похоже, дорогие, но больше никаких украшений. Я думал, золота будет больше.
Пожимает нам руки. Рад албанцу, давненько не виделись.
Вот он разворачивает одно из парикмахерских кресел и садится. Остальные стоят, помещение моментально наполняется. Горан говорит:
- Давайте покончим с делами. Я бы рад посидеть с вами, поиграть в картишки. Но это в другой раз.
Он смотрит на меня:
- У тебя для меня что-то есть, так?
- Да.
- Посмотрим…
Я поднимаю с пола сумку. Один из парней берет ее у меня из рук. Ставит Горану на колени. Он расстегивает молнию и смотрит внутрь. Проверяет содержимое.
- Откуда деньги?
- У меня мама умерла.
Они смеются, все.
- О’кей, о’кей. Ты получил наследство. Черт подери, отвечать было не обязательно.
Он ставит сумку на пол.
- А теперь послушай, что будет дальше. Дейан выйдет посчитать деньги. Он не исчезнет, никуда не денется. И если все нормально, никаких проблем. Получишь то, за что платишь.
- Почему он не может…
- Никто не пытается тебя обмануть. Слово даю. А Дейан в гимназии изучал математику, он не ошибается. Просто люди начинают нервничать, когда на столе вдруг оказывается много денег.
Он кивает Дейану, тот берет сумку и выносит в соседнее помещение, прикрыв за собой дверь.
Я чересчур долго смотрю на дверь, нервно ерзаю на диване, ковыряюсь в пачке, вытаскивая сигарету. Пытаюсь сохранять внешнее спокойствие. Думать о деле. Бизнесе. Горан мне улыбается:
- Спокойно. Спокойно. Когда Дейан все посчитает и поймет, что сумма совпадает, а она, конечно, совпадает, он снова зайдет. И, как я сказал, ты получишь товар.
Он чешет руку и продолжает. Похоже, что он произносил этот текст уже сотни раз:
- Цена не обсуждается. Получишь тот вес, о котором мы договаривались с твоим другом. Ты платишь ему из своего кармана, об этом ты, наверное, уже знаешь. К этому мы отношения не имеем.
Я киваю.
- Если денег не хватает…
Он затягивается сигаретой. Я чувствую, как сердце бьется в груди, удивительно, что другие не слышат.