- Какая чудесная программа! А что вы скажете, если я заеду за вами к семи часам? Сначала отправимся выпить по рюмочке, затем в мюзик-холл, потом поужинаем в каком-нибудь модном уголке, а в завершение потанцуем в кабаре или послушаем русские песни.
При этом перечислении удовольствий глаза Леа расширились, как у ребенка на его первом рождественском празднике. Этот дерзкий характер, жажда жизни и откровенная чувственность так ему нравились, что Тавернье пришлось сделать над собой сверхчеловеческое усилие, чтобы не заключить ее в объятия!
- Это было бы здорово, я так скучаю!
Признание было сделано таким жалобным тоном, да еще таким очаровательным ротиком, что благие намерения Тавернье едва не рухнули. Чтобы скрыть смятение, он захохотал.
"Истинный волк, - подумала Леа. - Он, как и все остальные. Буду из него веревки вить".
- Значит, договорились? К семи заеду за вами. Пока же созвонюсь с вашими тетушками, чтобы испросить их позволения.
- А если они откажут?
- Знайте, моя красавица, никогда еще женщина не отказывала мне в том, о чем я ее прошу, - произнес он с иронией, которую Леа приняла за самодовольство.
- Посмотрим, что скажут тетушки, когда я вернусь.
Перемена в ее настроении не ускользнула от Франсуа Тавернье, который, расставаясь, подумал: "А нет ли у нее чувства юмора?"
Когда Леа вошла в белую с бежевым комнату Камиллы, та стояла у окна, прижавшись лбом к стеклу. В своем домашнем платье из кремового сатина она как бы сливалась с окраской стен и ковра. Услышав хлопнувшую дверь, обернулась.
- Почему ты поднялась? - воскликнула Леа. - Думаю, ты обязана оставаться в постели.
- Не сердись на меня. Я себя чувствую намного лучше. Ко мне заходил месье Тавернье. Он очень меня поддержал.
- Встретила его у подъезда.
- Он тревожится о нас и считает, что нам следует уехать из Парижа. Я ему сказала, что беспокоится он напрасно: на фронте спокойно. Так спокойно, что генерал Энтзингер пригласил на театральный праздник в своей ставке все парижское общество.
- Откуда ты об этом знаешь?
- Лоран пишет об этом в своем письме. Я получила его сегодня.
- Как он поживает?
- Очень хорошо. Просит тебя обнять и сказать, что ему доставило удовольствие твое письмецо. А у тебя есть известия от родителей?
- Да, мама зовет меня домой.
- Ох! - простонала, опускаясь в кресло, Камилла.
- Не волнуйся. Я ответила, что не могу бросить тебя здесь одну. Ты же во мне нуждаешься!
- И это чистая правда! Я только что говорила месье Тавернье: присутствие Леа меня успокаивает, придает мне силы и мужество.
Не отвечая, Леа позвонила горничной.
- Помогите хозяйке лечь в постель. Теперь, Камилла, тебе надо лечь. Ах, забыла! Я же принесла тебе книгу.
- Спасибо, дорогая, что ты об этом подумала. Кто автор?
- Какой-то Селин. Мне сказали, что он великий писатель.
- Селин! Ты уже читала его произведения?
- Нет. А ты?
- Пробовала. Но он описывает такие жестокие, такие ужасные вещи…
- Наверное, ты его с кем-то путаешь. Некто Рафаэль Маль уверял меня, что это очень забавная книга.
- Как ты назвала его?
- Рафаэль Маль.
- Ясно, он просто посмеялся над тобой. Это грязный тип, который пачкает все, к чему прикасается, а самое большое для него удовольствие - делать гадости, и прежде всего своим друзьям.
Горячность Камиллы поразила Леа. Она никогда не слышала, чтобы та с такой жесткостью о ком-то говорила.
- Что же он сделал?
- Мне - ничего, но довел до отчаяния, ограбил особу, которую Лоран и я очень любим.
- Я ее знаю?
- Нет.
Леа вернулась на Университетскую как раз в тот момент, когда посыльный принес три огромных букета роз. Лиза и Альбертина восторгались ими:
- Какая прелесть!
- Этот Тавернье - настоящий светский человек. Таких больше не встретишь!
Леа находила очаровательными этих двух старых дев, которые не просто прожили вместе всю свою жизнь, но вообще ни разу даже на день не расставались. Альбертина, пятью годами старше сестры, естественно, возглавила семью, управляя оставленным родителями имуществом, держа прислугу в железных рукавицах, решая, какие поездки совершить и работы предпринять. Таких женщин зовут бой-бабами.
С начала войны Лиза жила в постоянном страхе и плохо спала, просыпаясь от малейшего шороха и держа свой противогаз всегда рядом. Даже отправляясь к подруге на другую сторону улицы или на воскресную обедню в церковь Святого Фомы Аквинского, она перебрасывала противогаз через плечо. Ею прочитывались все газеты, прослушивались все радиопередачи - от Радио-Париж до Радио-37, от парижской радиостанции до передатчика Иль-де-Франса. После захвата Польши она уложила свои вещи. Добилась от сестры, чтобы та продала их старый великолепный "рено" с кузовом работы Артюра Булоня и купила семейную модель "вивастеллы", потому что та быстрее и просторнее. После нескольких поездок по Парижу, чтобы дать возможность умевшей водить Альбертине, освоиться с новой машиной, автомобиль отправили в гараж в Сен-Жерменском предместье, поручив механику поддерживать его в состоянии полной готовности. Если бы вдруг тот позабыл об этом, появление Лизы с ее противогазом быстро бы призвало его к порядку.
- Леа, девочка. Этот любезный месье Тавернье вызвался пригласить тебя на концерт в пользу военных сирот.
- И вы дали согласие? - Леа почти не скрывала улыбки, вызванной уловкой Тавернье.
- Естественно. Несмотря на твой траур, ты можешь принять приглашение на благотворительный концерт, - заявила Альбертина.
- Будет ли это прилично? - ханжеским тоном переспросила Леа, все с большим трудом сдерживая взрыв бешеного смеха.
- Конечно, это весьма воспитанный человек, друг министров и самого президента.
- К тому же его принимает твоя подруга Камилла. Этим все сказано, - поддакнула Лиза.
- Значит, если Камилла его принимает, я могу без колебаний воспользоваться его приглашением?
- Полюбуйся, как нежны эти розы! - показывая Леа на букет, воскликнула Лиза.
Осторожно разворачивая бумагу, в которую были уложены темно-желтые розы, Альбертина спросила:
- А почему ты не посмотришь на свои?
Леа разорвала упаковочную бумагу, раскрыв великолепные белые с алой каймой по краю лепестков розы. Меж стеблей оказался просунут конверт. Леа торопливо спрятала его в карман костюма.
- Определенно, цветы для мадемуазель Леа - самые красивые, - заметила только что вошедшая в малую гостиную Эстелла. Она принесла хрустальную вазу с водой.
- Тетушка, вы не одолжите мне свою чернобурку?
- Конечно, дорогая моя. Эстелла принесет ее к тебе в комнату.
Звонок в дверь заставил ее вздрогнуть, когда она уже заканчивала одеваться. "Приехал", - подумала она. В высоком зеркале перед ней предстало отражение, которому она с удовольствием улыбнулась. Тавернье оказался прав: платье ей шло, подчеркивая фигуру. Тем не менее, ее раздражало, что пришлось уступить высказанной в записке просьбе: "Наденьте прежнее платье, вы так в нем красивы!" В любом случае у нее не было выбора, это было ее единственное длинное платье.
Чтобы скрыть от теток голые плечи, она, прежде чем выйти из комнаты, накинула чернобурку. Сестры громко смеялись шуткам облокотившегося на камин Франсуа Тавернье, когда она присоединилась к ним в малой гостиной.
- Добрый вечер, Леа. Давайте поторопимся. Будет неудобно, если мы приедем позже президента.
- Действительно, поспешите, - сказала Альбертина, на которую упоминание о президенте произвело впечатление.
Франсуа Тавернье распахнул дверцу стоявшего у самого подъезда великолепного красно-черного "бугатти". Чертовски приятен был аромат кожи в роскошном автомобиле. Машина сорвалась с места с глухим ревом.
- Что за прекрасная машина!
- Был уверен, что она вам понравится. Таких чистокровных скакунов скоро перестанут изготовлять, так что пользуйтесь.
- И почему же? Ведь все больше людей будет ездить в автомобилях.
- Вы правы. Но в этих моделях выражен определенный стиль жизни, который исчезнет в этой войне…
- Только ни слова о войне. Иначе я сразу же выхожу.
- Извините меня, - он схватил ее руку и поднес к губам.
- Куда вы меня поведете?
- Не тревожьтесь. На благотворительный концерт, о котором я говорил вашим тетушкам, не поведу. Но будьте уверены, завтра вы сможете прочесть в "Тан" и "Фигаро", что "советник при министре внутренних дел месье Франсуа Тавернье присутствовал на благотворительном концерте в Опере в обществе восхитительной и элегантной мадемуазель Леа Дельмас".
- Как же так?
- У меня есть знакомые в этих газетах, и они согласились оказать мне маленькую услугу. Что вы скажете относительно того, чтобы выпить в баре ресторана "Куполь", бармен там готовит прекрасные коктейли, а затем послушать Жозефину Бекер и Мориса Шевалье в "Парижском казино"?
Леа нашла Жозефину Бекер великолепной, но Морис Шевалье ей не понравился.
- Вы не правы, - сказал ей Франсуа Тавернье, - именно он олицетворяет сегодня дух Франции.
- Значит, мне не нравится этот дух, состоящий из беззастенчивости, самодовольства, снисходительности к собственным порокам и врожденной пошлости.
- Какая вы все-таки странная девушка! И кокетливая, и глубокая! Какой женщиной вы будете? Мне бы хотелось посмотреть на вас уже взрослую.
В просторном вестибюле "Парижского казино" толпа сгрудилась у дверей, видимо, обсуждая понравившийся спектакль.
- А я проголодалась, - сказала Леа, беря под руку своего спутника.
- Сейчас поедем. Я хотел свозить вас в "Монсеньор", но там даже для меня не нашлось свободного столика. Заказал столик в "Шехерезаде", где выступает Лео Мержан. Тамошний русский оркестр - один из лучших в Париже. Думаю, вам он понравится.
То ли водка, то ли черная икра, то ли шампанское и скрипки, но Леа почувствовала, что ее охватила и понесла радость жизни, от которой ей захотелось громко смеяться и опустить голову на плечо Тавернье. А тому было забавно наблюдать, как молодая женщина расцветает от удовольствия. Она попросила оркестр сыграть медленный вальс и без церемоний пригласила своего спутника. Была она такой гибкой, двигалась с таким чувственным изяществом, что вскоре весь зал смотрел на медленно скользящую пару.
Франсуа Тавернье чувствовал, как трепещет она в его объятиях. Он прижал ее крепче, и вскоре они двигались по танцевальной площадке как, казалось, единое существо.
И после того, как музыка стихла, они продолжали вальсировать. Потребовались смех и аплодисменты зала, чтобы они "спустились на землю".
Не обращая внимания на посетителей, Франсуа Тавернье не отпускал Леа от себя.
- Вы прекрасно танцуете, - убежденно заметила она.
- Вы тоже, - восхищенно ответил он, провожая ее к столику.
- Как прекрасна жизнь! Пить, танцевать - вот так бы мне хотелось провести ее всю! - воскликнула Леа, протягивая пустой бокал.
- Девочка, вы уже много выпили.
- Нет, хочу еще.
Франсуа Тавернье махнул метрдотелю. Почти мгновенно возникла новая бутылка шампанского. Оркестр исполнял "Очи черные", и под чарующие звуки этой мелодии они молча выпили.
- Поцелуйте меня. Хочу, чтобы меня целовали.
- Даже я? - наклоняясь, спросил он.
Настойчивое покашливание совсем рядом прервало их поцелуй. У стола стоял очень бледный молодой человек со шляпой в руке.
- Лорио, что вам угодно, старина?
- Могу ли я поговорить с вами, месье? Это крайне важно.
- Простите, я ненадолго.
Тавернье проследовал за Лорио к бару. После короткого и оживленного разговора он с угрюмым лицом вернулся к Леа.
- Пойдемте. Мы уезжаем.
- Уже? А который час?
- Четыре утра. Ваши тетушки будут волноваться.
- Да нет. Они знают, что я с вами. По их мнению, вы человек очень приличный, - фыркнув от смеха, произнесла она.
- Хватит, пора ехать.
- Но почему?
Не отвечая, он бросил на столик несколько купюр и схватил Леа за руку, торопя встать.
- Гардеробщица, пальто мадемуазель!
- Выпустите меня. Объясните, в конце концов, что происходит?
- А то, дорогая, - ответил он глухо, - что в этот момент немцы бохмбят Кале, Булонь и Дюнкерк, с воздуха захватывают Голландию и Бельгию.
- Ах нет! Боже мой, Лоран!..
Еще несколько мгновений назад напряженное лицо Франсуа Тавернье стало злым. Какую-то долю секунды они взглядами мерили друг друга. Дама из гардероба прервала эту немую схватку, помогая Леа накинуть чернобурку.
На обратном пути они не обменялись ни словом. Подъехав к дому на Университетской, Франсуа Тавернье проводил Леа до двери. Когда она вставляла ключ в дверной замок, он повернул ее к себе и, сжав ладонями ее лицо, страстно поцеловал. Она равнодушно не сопротивлялась.
- Раньше вы мне нравились больше.
Ничего не ответив, она спокойно повернула ключ в замке, вошла и захлопнула за собой дверь.
В тиши той майской ночи она слышала только стук собственного сердца и шум удаляющегося мотора.
Добравшись до спальни, она расшвыряла свою одежду, взяла лежавшую на разобранной постели ночную рубашку и скользнула под одеяло, натянув его себе на голову. Конечно, совсем не то, что ее кроватка в Монтийяке, но какое-никакое, а убежище.
Она заснула с именем Лорана на устах.
11
- Альбертина… Эстелла… Леа… боши идут, идут боши…
Первой выскочила из кухни с выпачканными в муке руками Эстелла, затем Альбертина, одетая в строгое домашнее платье из белой шерсти и державшая в руке авторучку, наконец взлохмаченная Леа в наброшенной на ночную рубашку чернобурке.
- Что ты так орешь? - строго спросила Альбертина.
- Боши, - прорыдала Лиза, жалкая в своем розовом пеньюаре, - захватили Бельгию, об этом они передали по радио.
- Боже мой, - перекрестившись, проговорила Эстелла. Пальцы в муке оставили на ее лбу белые пятна.
- Значит, мне не приснилось, - прошептала Леа.
Альбертина молча поднесла руку к горлу.
Не переставая, звонил телефон. Наконец Эстелла сняла трубку.
- Алло… не бросайте трубку, мадам… мадемуазель Леа, вас.
- Да, это я… вызовите врача… Его нет дома? Хорошо, ладно, успокойтесь. Сейчас буду.
Леа объяснила: слушая радио, Камилла почувствовала себя плохо. Горничная перепугана, а врача нет на месте. Надо идти туда.
- Мне пойти с тобой? - осведомилась Альбертина.
- Спасибо, но, право, не стоит. Эстелла, не могли бы вы дать мне чашечку кофе?
Камилла уже пришла в себя, когда пришла Леа.
- Мадемуазель Леа, я так испугалась. Подумала, что мадам умирает.
- Ладно, Жозетта. Лучше помолчите. Вы оставили сообщение врачу?
- Да. Он придет, как только вернется из больницы.
В комнате Камиллы было темно; небольшая лампа слабо освещала лишь уголок постели. Стараясь не наткнуться на мебель, Леа приблизилась. Лицо Камиллы выражало такую боль, что жалость охватила Леа. Нагнувшись, она тихонько прикоснулась ладонью к ледяному лбу.
Открывшая глаза Камилла ее не узнала.
- Молчи. Доктор сейчас будет. Я с тобой. Спи.
Молодая женщина слабо улыбнулась и закрыла глаза.
Леа оставалась в доме до прихода врача, появившегося вскоре после полудня. Выходя из комнаты, он выглядел озабоченным.
- Сейчас в Париже вы - единственная родственница мадам д'Аржила? - спросил он.
Леа чуть было не пустилась в объяснения насчет уз родства между ней и Камиллой, но потом раздумала.
- Да.
- Не скрою, что я встревожен. Этой женщине нужен полный покой. Рассчитываю на вас. Нельзя допустить, чтобы ее волновали.
- По нынешним временам это будет непросто, - с иронией заметила Леа.
- Знаю, знаю, - вздохнул врач, выписывая рецепт. - Но все-таки, насколько возможно, постарайтесь ее уберечь от волнений.
- Попытаюсь, доктор.
- Нужно, чтобы рядом с ней кто-то находился постоянно. Вот адрес сиделки. Позвоните ей от моего имени. Надеюсь, она свободна. Завтра зайду снова. Пока же строго соблюдайте все предписания. Они на рецепте.
Сиделка, мадам Лебретон, овдовевшая еще в войну 14-го года, прибыла к шести вечера и взялась за дело с решительностью, которая Леа не понравилась, но успокоила. Ей была невыносима мысль, что придется провести ночь в квартире Лорана и снова лицезреть слезы Камиллы. Записав ее номер телефона, мадам Лебретон сказала ей, что она может уйти, ни о чем не беспокоясь.
У сестер де Монплейне царил полнейший беспорядок. Лиза намеревалась немедленно двинуться в Монтийяк, тогда как ее сестра настаивала на том, что следует подождать дальнейшего развития событий.
Увидев тетю Лизу в дорожном костюме, со шляпкой набекрень, с прижатым к груди противогазом сидящей на одном из чемоданов, Леа засмеялась. Лиза сердито сказала:
- Всю ночь с места не двинусь.
Альбертина провела Леа в малую гостиную.
- Думаю, нам не удастся заставить ее внять голосу рассудка и придется уехать. К тому же звонили твой отец и мать, настаивая на том, чтобы ты поскорее вернулась домой.
- Я же не могу. Камилла больна, и нет никого, кто за ней бы присмотрел.
- Возьмем ее с собой.
- Ее нельзя тревожить.
- Но я же не могу бросить тебя одну в Париже! И отпустить одну эту безмозглую Лизу!
- Тетушка, это же нелепо. Немцы далеко, и наша армия их сюда не подпустит.
- Наверное, ты права, и мы напрасно беспокоимся. Попытаюсь урезонить Лизу.
Ей помог Франсуа Тавернье, который заехал справиться у Леа о здоровье Камиллы. К той его не допустила сиделка.
Он заверил трясущуюся Лизу, что, пока он в Париже, ей нечего бояться. Она согласилась не уезжать до понедельника, следующего за Троицыным днем, не сомневаясь в том, что Дух Святой осенит командующих вооруженными силами.
- К тому же, мадемуазель, разве мы не находимся под защитой Святой Женевьевы, покровительницы Парижа? Сегодня во второй половине дня большая толпа собралась в соборе Сен-Этьен-дю-Монт. Та же картина в Нотр-Дам, где премьер Поль Рейно в окружении министров-радикалов и епископов молил Святую Деву защитить Францию. В храме Сакре-Кёр на Монмартре на органе исполнили "Марсельезу". Небо с нами, не будем в этом сомневаться.
Франсуа Тавернье говорил так серьезно, что Леа, наверное, обманулась бы, если бы не подмигивание, показавшее, что на самом деле следует думать об этой тираде.
- Вы правы, - сказала успокоенная Лиза. - Бог с нами.
На следующий день к Камилле вернулись силы, а щеки порозовели. По ее просьбе Леа приобрела карту Франции, потому что ей хотелось, как она говорила, точно представлять, где находится Лоран, и наблюдать за продвижением французских войск в Бельгии. Большой холст Макса Эрнста был снят и заменен картой, где с помощью пестрых флажков Леа отмечала позиции французской и немецкой армий.
- К счастью, - сказала Камилла, - он не в армии Жиро, а в Арденнах, недалеко от линии Мажино.
- Франсуа Тавернье утверждает, что именно там находится самое уязвимое место французской обороны.
- Это неправда. Иначе в последние дни не было бы столько увольнительных! - горячо возразила Камилла.