Эта уверенность придала ей смелости. Преисполненная решимости до конца разобраться в том, сколько правды в этой сказке, и заставить Лефевров дорого заплатить за свой скверный розыгрыш, она опять выпрямилась. Подняв голову к трем крестам, прошептала:
- Помогите мне.
Ее отец провел в Белых Скалах целый день и вскоре должен был вернуться. Леа решила направиться ему навстречу. От него она узнает всю правду.
По дороге Леа с удивлением увидела, что тот сам идет к ней.
- Вижу, как ты несешься, сломя голову, словно за тобой черти гонятся. Снова поссорилась с сестрами? Ты вся красная и волосы взлохмачены.
Встретив отца, Леа попыталась придать лицу более спокойное выражение. Торопливо, как пудрятся при появлении неожиданного гостя, Леа схватила отца под руку, заставила себя улыбнуться и, положив голову ему на плечо, сказала:
- Папочка, мне так приятно тебя видеть. Я как раз спешила к тебе навстречу. Какой прекрасный выдался день, не так ли?
Немного опешивший от этой болтовни, Пьер Дельмас прижал дочь к себе. Впереди он видел склоны холмов под виноградниками, чья совершенная упорядоченность порождала впечатление полного покоя.
- Да, прекрасный день. И еще мирный. Может, последний?
Леа глупо возразила:
- Последний? Но почему? Еще и лето не окончилось. Да и осень в Монтийяке всегда самое лучшее время года.
Пьер Дельмас отодвинулся и задумчиво произнес:
- Да, действительно, лучшее время года. Однако беззаботность твоя меня поражает. Вокруг все предвещает войну, а ты…
- Войну? Какую войну? - сердито оборвала она отца. - С меня хватит этих разговоров о войне… Гитлер не совсем сошел с ума, чтобы объявлять войну Польше. Но даже если он ее начнет, нам-то что за дело? Пусть поляки сами разбираются.
- Замолчи, ты не понимаешь, что говоришь, - воскликнул он, схватив ее за руку. - Никогда не повторяй ничего подобного. Ведь между нашими странами существует союз. Ни Англия, ни Франция не могут отказаться от своих обязательств.
- Русские же стали союзниками Германии.
- К их величайшему стыду. Наступит день, когда Сталин поймет, что его обвели вокруг пальца.
- Ну а Чемберлен?
- Чемберлен поступит так, как того требует честь. Он подтвердит Гитлеру свою решимость соблюсти англо-польский договор.
- И что тогда?
- Тогда? Начнется война.
Картины войны заполнили молчание отца и дочери. Леа нарушила его:
- Но Лоран д'Аржила утверждает, что мы не готовы, что наше вооружение - производства 14–18-х годов и годится разве что для военных музеев, что у нас практически нет авиации, а наша тяжелая артиллерия уязвима…
- Для особы, не желающей слышать о войне, ты, как я вижу, осведомлена о нашей военной мощи совсем неплохо. Даже лучше своего отца. А что ты скажешь о доблести наших солдат?
- Лоран говорит, что наши солдаты не хотят воевать…
- Им, однако, придется…
- …они все погибнут ни за что, в чужой для них войне…
- Они отдадут жизнь за свободу…
- …свободу? Где она, эта свобода, для погибшего? Я не хочу умирать, я не хочу, чтобы умер Лоран.
Голос ее дрогнул, и она отвернулась, чтобы скрыть от отца слезы.
Потрясенный словами дочери, тот ничего не заметил.
- Леа, будь ты мужчиной, я сказал бы, что ты трусишь.
- Не знаю, папа, извини меня. Я причиняю тебе боль, но мне так страшно.
- Нам страшно всем…
- Не Лорану. Он говорит, что выполнит свой долг, хотя уверен, что нас разгромят.
- Те же пораженческие речи я слышал сегодня от его отца…
- Так ты был в Белых Скалах?
- Да.
Нежно улыбаясь отцу, она взяла его за руку и потянула за собой.
- Пошли, папа. Пора возвращаться. Иначе мы запоздаем, и мама начнет волноваться.
- Ты права, - сказал он, улыбнувшись ей в ответ.
Они остановились в Бельвю, чтобы поприветствовать Сидони, которая только что закончила ужинать и, сидя на стуле перед домом, наслаждалась вечерней прохладой.
- Ну как вы, Сидони? В порядке?
- Могло бы быть и хуже. Пока стоит прекрасная погода, солнышко прогревает мои старые кости. К тому же, месье, разве здесь может не радоваться сердце?
Широким жестом она повела вокруг, показывая на открывающийся чудесный пейзаж. По ее словам, в ясные дни из ее дома видны Пиренеи. В закатных лучах изумрудно заблестели виноградники, зазолотилась пыль на дорогах, побелела черепица винных погребов, и залитый морем света мир выглядел обманчиво спокойным.
- Заходите. Вы же не откажетесь выпить капельку?
До них донесся звон зовущего к ужину колокола, что позволило им ускользнуть от смородиновой наливки.
Шагая под руку с отцом, Леа спросила:
- О чем, помимо войны, вы разговаривали с месье д'Аржила? О завтрашнем приеме?
Стремясь загладить у дочери впечатление от недавнего разговора, Пьер Дельмас ответил:
- Праздник будет замечательным. Такого давно у нас не видели. Раскрою тебе один секрет, если побожишься не выдавать его сестрам. Они не способны держать язык за зубами.
Ноги Леа внезапно налились свинцом, и она замедлила шаг.
- Секрет?
- Завтра месье д'Аржила объявит о предстоящей женитьбе сына.
Леа остановилась не в силах вымолвить ни слова.
- Ты не спрашиваешь, на ком?
- На ком? - едва слышно выговорила она.
- На своей кузине Камилле д'Аржила. Никого это не удивило, но из-за слухов о войне Камилла захотела приблизить время бракосочетания… Но что с тобой?
Пьер Дельмас поддержал дочь. Казалось, та готова была упасть.
- Милая моя, ты так побледнела… Что случилось? Ты не больна? Неужели из-за женитьбы Лорана? Уж не влюблена ли ты в него?
- Да, я его люблю, а он любит меня!
Совершенно ошеломленный, Пьер подвел Леа к скамейке на обочине дороги и, усадив, опустился рядом.
- Что такое ты говоришь? Он ведь не мог признаваться тебе в любви, зная, что ему предстоит женитьба на своей кузине. Почему ты решила, что он тебя любит?
- Я это знаю. И все.
- И все?
- Скажу ему, что люблю, и он не женится на этой дурочке.
Пьер Дельмас сначала с грустью, потом строго посмотрел на дочь.
- Прежде всего, Камилла д'Аржила не дурочка. Она - очаровательная, хорошо воспитанная и очень образованная девушка. Именно такая жена нужна Лорану.
- Уверена, что нет.
- Лоран - юноша твердых принципов; девушке вроде тебя с ним быстро бы наскучило.
- Мне все равно. Я его люблю таким, каков он есть. И я ему скажу…
- Ты ничего ему не скажешь. Не хочу, чтобы моя дочь бросалась на шею человеку, который влюблен в другую.
- Неправда. Именно меня он любит.
Глядя на потрясенное лицо своего ребенка, Пьер Дельмас на мгновение заколебался. Но потом бросил:
- Тебя он не любит. Мне он сам с радостью сообщил о своей помолвке.
Вырвавшийся из груди его дочери крик был для него ударом. Его Леа, совсем недавно малюткой спасавшаяся у него на руках от волков из сказок доброй Руфи, его Леа была влюблена!
- Моя рыженькая, моя козочка, моя красавица, умоляю тебя…
- Папочка… ох, папочка!
- Успокойся, успокойся, я с тобой… вытри слезки… если твоя мама увидит тебя в таком состоянии, ей станет дурно. Обещай мне, что будешь умницей. Тебе нельзя унижаться до признания Лорану в любви. Тебе надо его забыть…
Леа не слушала отца. В ее потрясенном сознании постепенно утверждалась мысль, которая ее успокоила. Взяв у отца носовой платок, она громко высморкалась, "не как светская дама", заметила бы Франсуаза, и подняла к отцу заплаканное, но улыбавшееся лицо.
- Ты прав, папа. Я о нем забуду.
Наверное, написанное на лице Пьера Дельмаса в тот момент удивление выглядело комичным, потому что Леа громко расхохоталась.
"Решительно ничего не понимаю я в женщинах", - с немалым облегчением произнес он про себя.
Леа бегом поднялась к себе в комнату. Радуясь, что ускользнула от зорких глаз Руфи, ополоснула лицо холодной водой и причесалась. Снисходительно окинула взглядом свое отражение в зеркале. "Ничего, ущерб не слишком велик", - подумала она. Ее глаза разве что блестели чуть больше обычного.
2
Под предлогом мигрени, вызвавшей озабоченность Руфи и матери, ласково потрогавших ее лоб и единодушно нашедших его горячим, Леа не сопровождала семью в почти ежедневной прогулке, а скрылась в комнате, которую все еще называли "детской".
На самом деле это была просторная комната в старом крыле дома, где располагались помещения для прислуги и чуланы. Здесь же находилась обширная свалка разного хлама. Особую радость ребятни, когда в плохую погоду они играла в переодевания, вызывали плетеные из ивняка сундуки, забитые одеждой. Там же хранились портновские манекены с такой широкой грудью, со столь гротескными изгибами, что выглядели пародиями на женское тело. Ящики были переполнены книгами, полученными Пьером Дельмасом и его братьями в качестве школьных наград. По этим весьма содержательным книгам Леа и ее сестры научились читать. В этой комнате с широкими потолочными балками, с высокими окнами, до подоконников которых дети не могли дотянуться, с полом из потускневших, рассохшихся и местами разбитых паркетин, прикрытых выцветшими старыми коврами, где стены были оклеены блеклыми обоями с почти стершимся рисунком, находилось второе убежище Леа. Именно здесь, среди поломанных игрушек своего детства, забившись в угол высокой железной кровати, в которой спала до шести лет, она читала, мечтала, плакала, баюкая старую любимую куклу или же свернувшись калачиком, поджав коленки к подбородку, спала, обретая в этой позе ясность духа улыбчивого и спокойного ребенка давних лет.
Уходящий день тускло, оставляя тени по углам, освещал комнату. Устроившись на кровати, Леа обхватила колени руками, нахмурила брови и невидящим взглядом уставилась на портрет далекого предка. Как давно полюбила она Лорана д’Аржила? Любила всегда? Нет, это неправда. Еще в прошлом году она вовсе его не замечала, как, впрочем, и он ее. Все началось в этом году, во время последних пасхальных каникул, когда он приехал повидать своего заболевшего отца. Как всегда во время таких приездов, он счел своей обязанностью нанести визит мадам и месье Дельмасам.
В тот день Леа была одна в малой гостиной, погрузившись в чтение последнего романа Франсуа Мориака, их ближайшего соседа. Увлеченная чтением, она не слышала, как открылась дверь. Зябко вздрогнув от ворвавшегося в дом свежего, пахнущего сырой землей весеннего воздуха, Леа подняла глаза. С удивлением она увидела высокого светловолосого красавца в костюме наездника, еще державшего в руках хлыст и жокейскую шапочку; он с таким видимым восхищением ее разглядывал, что она испытала жгучее удовольствие. Растерявшись, Леа не сразу его узнала. Сердце ее билось все сильнее. Он улыбнулся. Наконец узнав его, она вскочила и в детском порыве бросилась ему на шею.
- Лоран…
- Леа?
- Да, это я.
- Неужели такое возможно? В последний раз, когда я вас… тебя видел, ты была еще ребенком. В разорванном платье, с растрепанными волосами, исцарапанными ногами, а теперь… я вижу восхитительную девушку, элегантную (он покружил ее словно для того, чтобы лучше рассмотреть), изысканно причесанную (в тот день она отдалась в руки Руфи, которая укротила ее кудри и уложила их замысловатыми прядями, придавшими ей облик владелицы средневекового замка).
- Так я тебе нравлюсь?
Больше, чем я могу выразить словами.
Громадные фиолетовые глаза наивно заморгали, как обычно, когда Леа хотелось понравиться. Сколько раз в такие мгновения ей повторяли, что она неотразима!
- Я не устаю тобой любоваться. Сколько тебе лет?
- В августе исполнится семнадцать.
- Моя кузина Камилла старше тебя на два года.
Почему испытала она такую горечь, услышав это имя? Вежливость требовала справиться о семье, с которой она была хорошо знакома, но сама мысль о том, чтобы выговорить имя Камиллы, была непереносима.
Лоран д'Аржила спросил, как поживают ее родители, ее сестры. Не сознавая смысла его вопросов, она наугад, как язык повернется, отвечала то "да", то "нет", прислушиваясь лишь к звучанию голоса, от которого вся трепетала.
Он удивленно замолчал, пристальнее к ней приглядываясь. Леа была убеждена в том, что он обнял бы ее в тот момент, если бы не вошли мать и сестры.
- Леа, что это значит? Пришел Лоран, а ты нас не позвала.
Молодой человек поцеловал протянутую ему руку.
- Сегодня я, наконец понял, от кого у Леа такие чудные глаза, - сказал он, поднимая голову.
- Замолчите, нельзя слишком часто повторять Леа, как она хороша. Она и так чересчур в этом уверена.
- Ну а нам? - хором воскликнули Франсуаза и Лаура.
Нагнувшись, Лоран взял маленькую Лауру на руки.
- Хорошо известно, что женщины из Монтийяка - первые красавицы в крае.
Мать оставила Лорана на ужин. Леа не освободилась от его обаяния и после того, как он в первый раз заговорил о вероятности войны. Уезжая, он целовал ее в щеку дольше, она была в этом уверена, чем сестер. От волнения на мгновение Леа закрыла глаза. Когда же, наконец снова их открыла, то увидела, что за ней со злым удивлением наблюдает Франсуаза. На лестнице, ведущей в верхние покои, та ей шепнула:
- Этот не про тебя.
Погруженная в счастливые воспоминания о прошедшем вечере, она не приняла вызова Франсуазы, что изумило ту даже больше всего остального.
По щеке Леа сбежала слеза.
Ночь уже опустилась. Тихий до той поры дом зазвучал голосами вернувшихся с прогулки людей. Леа угадывала, как отец разводит в камине огонь, чтобы рассеять вечернюю сырость, и усаживается в свое кресло, поставив ноги на каминную подставку для дров и взяв с овального столика газету и очки; как мать с нежным, прекрасным лицом работает над вышивкой при свете лампы под розовым шелковым абажуром; как Руфь, придвинувшись к торшеру, заканчивает подшивать подолы их юбок к завтрашнему празднику; как Лаура забавляется с головоломкой или играет с одной из так ею любимых крошечных кукол. Зазвучали первые такты шопеновского вальса - это села за рояль Франсуаза. Леа любила слушать игру сестры, у которой находила талант, но о чем, впрочем, никогда той не говорила… В холодном мраке детской ей сегодня недоставало семейного тепла, которое временами ее раздражало. Ей очень хотелось вдруг оказаться в ногах у матери, на маленькой, принадлежащей только ей табуреточке, и любоваться языками пламени или же, положив голову на материнские колени, помечтать о любви и славе, или же почитать, или же, что было бы особенно хорошо, посмотреть альбомы со старыми фотографиями, которые мать берегла, как реликвии.
С начала лета Лоран зачастил в Монтийяк, заглядывая туда почти каждый день. Он брал Леа с собой, и они галопом носились на своих лошадях по виноградникам. Иной раз он приезжал на новом, недавно приобретенном автомобиле и приглашал ее покататься по окрестностям или погонять на бешеной скорости по прямым дорогам через Ланды. Положив голову на спинку сиденья открытой машины, Леа в таком положении не уставала от монотонного мелькания сосновых крон, устремленных ввысь, к бездонной голубизне неба. Во время поездок они редко оставались вдвоем, но она была убеждена в том, что спутники находились с ними только ради соблюдения приличий. И была признательна Лорану за то, что тот не проявлял неуклюжей услужливости братьев Лефевров. Да и говорить он мог не об одних только виноградниках, лесах и лошадях. Она уже забыла о том, что пока они не встретились снова, на нее наводили тоску его тонкие суждения об английских и американских романистах. Чтобы ему понравиться, Леа прочитала Конрада, Фолкнера и Фицджеральда на языке оригинала, что было для нее тяжким испытанием, потому что по-английски она читала очень плохо. Обычно столь нетерпеливая, она научилась сносить его приступы меланхолии, во время которых война казалась ему неотвратимой.
- Столько погибнет людей из-за второразрядного акварелиста! - горько говорил он, намекая на юношеское увлечение Гитлера живописью.
Вознаграждаемая улыбкой, нежным взглядом или рукопожатием, она мирилась в нем с тем, что ее раздражало в других.
- Леа, ты здесь?
Через открытую дверь в комнату проник прямоугольник света. Леа вздрогнула, услышав голос матери. Маленькая кроватка скрипнула, когда она вскочила.
- Да, мама.
- Что ты делаешь в такой темноте?
- Я размышляла.
Она ладонью прикрыла глаза от резкого света лампочки.
- Пожалуйста, мамочка, выключи свет.
Изабелла Дельмас выполнила просьбу и, проходя вперед, переступила через груду книг, загораживавших проход. Сев у подножия кровати на разбитую молитвенную скамеечку, она погладила растрепанные волосы дочери.
- Скажи, дорогая, что не так?
Леа ощутила, как поднимается в горле комок слез, и ее охватило желание довериться матери. Но зная, как строга та в таких вещах, она не поддалась соблазну открыться в своей любви к мужчине, который вскоре венчается с другой. Ни за что на свете Леа не хотела бы причинить страдание этой сдержанной женщине, которой восхищалась, которую боготворила и, на которую так хотела бы походить.
- Малышка моя, поделись со мной. Не смотри на меня, как загнанный в ловушку звереныш.
Леа попыталась улыбнуться, что-то сказать о завтрашнем празднике, о своем новом платье, но голос ее сорвался, и в слезах бросилась она на грудь матери, шепча:
- Я боюсь войны!