Ещё не всё закончено
Так прошла эта свадьба: Сразу же после неё жизнь начала входить в свою колею: отец уходил на колхозное поле, я вернулся в бригаду на свой бульдозер. Хватало работы и маме - все эти дни она потратила на то, чтобы привести в прежний порядок наш двор, вымыть и вычистить, и раздать хозяевам все казаны, сковородки, посуду и треножники; приготовила она к сдаче и то, что отец взял в пункте проката. Как только выдавалась свободная минута, ей во всём помогала Кумыш, на которую мама не могла нахвалиться - так быстро, умело и споро она работала. Скот был накормлен и ухожен, ковры выбиты, дом сиял чистотой - и мама сияла тоже, Вечером, когда собравшись вместе, мы сидели за одним сачаком - скатертью, я не раз перехватывал взгляды родителей, направленные на невестку, которая, как полагается, сидела на почётном месте. Уже на второй день Кумыш, не говоря ни слова, как младшая в семье, взяла на себя всю нагрузку, стараясь предупредить без лишних слов любое желание мамы и отца; отец выпячивал грудь и крутил усы. Тем не менее он зорко смотрел, как и что делает его невестка - как, мягко поднимаясь с места, осторожно заваривает чай, смыкая при этом на лице ворот курте так, что лица было не видно, как ловко и умело ставит перед ним, как перед старшим, чайник с чашками. Наконец-то исполнилось то, чего он так страстно желал, и не просто исполнилось, а так, как он и задумал - и он был счастлив.
После ужина мы расходились по своим комнатам. По правде говоря ни одной секунды свободной у меня не оставалось: не успев как следует отдохнуть после целого дня работы, я садился за свой диплом. Работать приходилось много - надо было составить карту всех полей, отведённых в республике под сельское хозяйство, и понять, как можно соединить между собой все дренажные водоводы в единую систему; чтобы любой канал или отросток его рано или поздно сливался с единой системой, заканчивавшейся руслом реки Туни-дарья и старого Узбоя. Нужно было томно представить себе систему проектируемых хозяйств, которые при орошении могли бы расположиться вдоль русла Узбоя, решить структуру посевных, площадей, наметить опорные посёлки, которым суждено будет потом превратиться в города, и многое, многое другое. Кое-какие данные я получил на кафедре, какую-то поддержку, как и обещал, мне оказывал Курбанов, прикрепив меня официально к группе перспективного планирования, некоторые данные мне взял в Госплане, но всё это было, так сказать, полуфабрикатом - обработать все данные, найти недостающие, свести всё воедино, представить убедительные расчёты - всё это должен был сделать я и только я.
Я поднимался теперь на час раньше, а ложился за полночь, тратя на сон каких-нибудь четыре-пять часов. Но и это не помогло мне, не будь рядом со мной Кумыш. Свою парадную одежду, которую ей подарила моя мама, она сразу же аккуратно убрала в шкаф и, накинув на себя лишь красное курте, порхала по всему дому, как яркая, грациозная бабочка.
На третий день после свадьбы, как и было в своё время договорено, в наш дом должен был прийти председатель колхоза Ташли-ага. Я знал, что он обязательно придёт, знал, зачем он придёт, и что за речи будет говорить, поэтому загодя постарался прощупать почву. Во время ужина я сказал маме:
- Я, надеюсь, тебе, мама, живётся теперь полегче. Ведь у тебя есть теперь помощница.
Мамино лицо расплылось в улыбке.
- Помощница! Это ангел господен. Она не помогает мне, она просто не даёт мне ничего делать. До чего проворна, а какая выносливая - всё успевает. Только я подумаю - надо бы сделать то-то и то, гляжу, она уже именно это и делает. Да, не промахнулись мы с отцом. Правильно, Поллы-джан?
- Да, уж если я выбрал невестку, то она и должна быть такой, как наша, - подтвердил он. - Если она и и во всём другом такая проворная цены ей нет. Но смотри, - напомнил он маме их давнишний разговор, - не перегружай её сразу. В народе недаром говорят: лишняя соломинка может переломить хребет у верблюда.
- Значит и ты доволен невесткой? - спросил я у отца.
- Не то слово, сын мой, - ответил он, - не то слово.
- Да уж, не каждому привалит такое счастье. Только тому, кто заслужил. Хотела бы я знать, что думает теперь этот сын Хайдара?
Это было сказано мамой очень кстати:
- Говорят, - начал я словно о чём-то, совсем неинтересном, - что он скоро тоже собирается играть, свадьбу.
- Ну, это теперь уже его забота, - заметил отец. Но не удержался от любопытства: - А всё-таки на ком?
- Да вот утверждают, - продолжал я как можно беззаботно, - что всё на той же Гюльнахал.
Отец поперхнулся чаем и долго не мог откашляться. Наконец к нему вернулся дар речи.
- Что ты сказал? На ком?
- Да не я, люди говорят, что он поклялся жениться только на Гюльнахал. "Никакая иная, - говорит, дедвушка, мне и даром не нужна".
- Как это может быть, объясни?
Я ответил, что и сам не понимаю. Но люди утверждают ещё, что и сама Гюльнахал поклялась: что жить станет только с ним, то есть с сыном Хайдара. "Даже, - вроде бы сказала она при свидетелях, - даже если для этого придётся убежать с ним на Камчатку и жить среди снегов".
- Это сказала Гюльнахал?
- Так говорят…
- То, что ты сказал сейчас, - лишено всякого смысла. Как он, этот безумный сын Хайдара, может жениться на…
- А собственно с какой стороны тебя это волнует, - невинно вставил я. - Ты своей невесткой доволен? Доволен. А если Чарыяр хочет на ком-нибудь жениться - пусть женится, тебе-то что?
- Вот именно, - боязливо вставила мама, тоже не понявшая ничего. - Пусть женится хоть на тётушке Огульсенем.
На отца трудно было смотреть, удерживаясь от смеха. Он весь побагровел, глаза его от напряжения, казалось, готовы были вылезти из орбит.
- Что ты мелешь, негодник. Ты говоришь какую-то чушь.
- Успокойся, папа, прежде всего успокойся. Я даже не понимаю, с чего это мы заговорили о Чарыяре? Оставим этот разговор, мне лично, он совсем не интересен.
- Ты поняла что-нибудь, Сона? - обратился отец к матери.
- Клянусь, не поняла ни одного слова, Поллы-джан.
Кумыш, не желая мешать нам, бесшумно поднялась и вышла из комнаты. Отец с мамой невольно повернулись ей вслед.
- Послушай, - сказал отец. - А она… она…
И он кивнул головой в сторону двери, за которой только что скрылась Кумыш. - Почему она ведёт себя так, словно не о ней речь.
- Не знаю, отец, А может речь и вправду идёт не о ней?
- Как это не о ней. Разве она - не Гюльнахал?
Я внутренне рассмеялся, но внешне разыграл полнейшую невинность.
- Как, - удивился я. - И это ты меня спрашиваешь? Разве не ты привёл её в дом? Лицо её закрыто, откуда мне знать, кто она такая. Ты что, сам не уверен, Гюльнахал это или нет?.
Впервые я увидел, что отец растерялся. Он смотрел то на маму, то на меня, то на дверь.
- Что за глупые шутки, - нашёлся он наконец, и изобразил на лице нечто вроде улыбки. - Ладно, прощаю тебе. Скажи, что ты неудачно пошутил и забудем об этом.
- Вот именно, - умоляюще произнесла мама. - Скажи, что ты пошутил, Ашир.
- Ты, отец, и ты, мама, всегда учили меня говорить только чистую правду. Так вот я и говорю вам: лица этой девушки я не видел, кто она на самом деле - не знаю. И уж если речь на самом деле идёт о том, кто она, спрашивать должен не ты меня, отец, а я тебя. Я подчинился твоей воли, верно, не вмешивался ни во что. Ты выбрал мне жену, ты привёл её в дом, а теперь спрашиваешь меня, кого ты привёл. Откуда я могу это знать, если ты сам не знаешь?
На отца больно было смотреть. Он совершенно растерялся, но мне его в эту минуту было не жаль - ведь он попал в свою же собственную ловушку. Видно что-то отразилось на моём лице, потому что мама спросила меня вдруг тревожно:
- Сынок, что с тобой? На тебе лица нет. - Она подложила мне под спину подушку. - Приляг, не волнуйся.
- Но если Чарыяр говорит, что женится на Гюльнахал, - не мог остановиться отец, - то это значит…
Он не говорил, но всем стало ясно, что это значит одно из двух - либо его невестка Гюльнахал хочет сразу после свадьбы с его сыном сбежать с другим, либо его невестка - не Гюльнахал, но тогда встаёт ещё один вопрос - кто она?
- Ничего не пойму, - бормотал отец, - ничего не могу понять. Ничего.
- А всё ты, Поллы-джан, - вдруг упрекнула отца мать. - Разве я не говорила тебе, что Ашир любит ту… докторшу. Разве не просила тебя разрешить ему жениться на той, кого любит. Ведь он наш единственный сын, а теперь оказался женатым против своей воли да к тому же неизвестно на ком. А вдруг она страшней верблюда? И что ты будешь делать, если твой сын с горя сойдёт с ума, или невестка сбежит с кем попало и осрамит нас на весь белый свет?
- Замолчи, женщина! - крикнул отец, и это был крик его сердца.
Так прошло некоторое время - мы сидели и молчали. Затем Отец как-то неуверенно сказал, обращаясь к маме:
- Сона! Сходи к ней… к нашей невестке… и спроси её… ну, кто она и что она… с этим Чарыяром… или нет… Словом, иди, сделай что-нибудь, не сиди, как истукан.
- А если она скажет, что хочет уйти от нас?
- Тогда… тогда… - Отец не сказал, что тогда делать. По его лицу было отчётливо видно, что он не хочет об этом даже думать.
- Сначала сходи к ней, потом поговорим., что делать.
Мама вышла из комнаты и тут же вернулась. Лицо у неё было такое, словно она встретилась с приведением. Говорить она не могла.
- Ну, - нетерпеливо стал спрашивать отец, - ну же, Сона. Что она тебе сказала?
Но мама ничего не могла ответить.
- Ты что, язык проглотила?
Мама отрицательно закачала головой, но не произнесла ни слова.
Отец мгновенно вспыхнул.
- Говори, что бы это ни было. Хорошее увидела - скажи, плохое увидела - тоже. Только не стой тут, как столб. Ну?
- Погоди, Поллы-джан, схожу ещё раз, - попросила мама и снова пошла в комнату, где была Кумыш. И снова вернулась.
- Ну, теперь ты скажешь что-нибудь!?
Но нет. Ничего мама не сказала. Она только раскрывала рот, как оыба, выброшенная на берег, но никаких звуков произнести не могла. И тут я понял, что пора вступать в разговор мне.
- Я тоже хочу знать, на ком меня женили, - заявил я отцу.
Мама, наконец, выдавила из себя слово:
- Замена, - прошептала она. - Произошла замена.
- Замена!? - закричал отец. - Это ещё что такое?
- Или ошибка, - пролепетала мама. - Одним словом, нас обманули с тобою, Поллы, и вместо Гюльнахал подсунули другую…
- Обманули? Проклятая Огульсенем, - закричал отец так громко, что на другом конце аула залаяли собаки. - Чтоб ей облысеть и покрыться коростой! - Голос его внезапно охрип. Он сам не знал, как выпутаться из этой ситуации, и это было для него мучительнее всего. - Чёрт бы всё это побрал, что же теперь делать?
- Может быть стоило бы спросить Ашира, - как-то странно спросила мама. - Может быть ему эта, оказавшаяся не Гюльнахал, девушка нравится и он не будет возражать?
- Но я буду возражать, я, - хрипел отец, выкатывая глаза. Мысль о том, что его обманули, была ему несносней всего.
- Она хоть… ничего себе?.. или страшная?
- Не знаю, мой Поллы, - произнесла мама и снова бросила на меня странный взгляд. - Лицо закрыто, сидит и молчит.
Каким бы отец не был, дураком его назвать было непьзя.
- Если эта девушка не Гюльнахал, а наш сын не возражает против неё, это может быть только та врачиха, - решительно сказал он, и усы его грозно поднялись. - Говори, - закричал он на маму, - она это или не она? Или ты заодно со своим сыном и этой дочерью свиньи, проклятой Огульсенем, сговорились одурачить меня? Клянусь всеми святыми, вам это не удастся.
- Что ты, Поллы, что ты, - не на шутку испугалась мама. - Чтобы я тебя… что ты, Поллы, побойся бога!
- Кто она? - спросил отец. - Говори прямо. Она?
- Она? Просто не знаю, что и сказать. Похоже…
- Она или не она? Я хочу знать. Ну?
- Очень похоже, что она…
- Похоже, или она? Говори!
- Она, Поллы-джан, - выдавила, наконец, из себя мама.
Отец повернулся ко мне.
- Ну, ладно, сынок! Хорошую ты сыграл со мною шутку. Радуешься, весело тебе. Но мы ещё посмотрим, кому придётся слёзы утирать.
Его всего трясло от злости. В это время, но, боюсь, совсем не вовремя, появилась тётушка Огульсенем и остановилась в дверях, пытаясь своими маленькими глазками разглядеть, что происходит. Затем приветствовала громко:
- Ну, здравствуй, сват Поллы.
Отвернувшись от меня, отец вперил грозный взгляд в тучную сватью.
- А, - сказал он язвительно. - И ты тут. Пришла, похоже, проведать своё детятко.
- Вот именно, - ответила, опешившая от такого приёма, тётушка Огульсенем.
- Так пропади ты пропадом вместе со своей Гюльнахал, - закричал отец. - Убирайся прочь, откуда пришла, и чтоб духу твоего здесь не было, обманщица чёртова!
Тётушка Огульсенем попробовала сделать хотя бы шаг назад, но силы ей изменили, и она стала грузно оседать на пол. Во взгляде её, обращённом к отцу, был неподдельный ужас.
- Тьфу, - сказала она, уже сидя. - Что с тобой, сват? Что за мерзости произносит твой язык, чтоб ему отсохнуть. - И ока вопросительно посмотрела ка маму. Но не успела мама открыть рот, как отец, подобно селевому потоку, сметающему всё на своём пути, снова обрушился на старую Огульсенем.
- Ты, - закричал он, придумывая слово покрепче, - ты, мешок лжи и обмана, ты подсунула вместо своей дочери другую женщину и набралась храбрости и наглости, как ни в чём не бывало, явиться в опозоренный тобою дом. Убирайся с глаз моих, пока я своими руками не вытащил тебя на улицу.
Тётушка Огульсенем, заикаясь, проговорила:
- Клянусь всеми святыми, сват Поллы, я ни сном, ни духом не виновата ни в одном из преступлений, которые ты мне приписываешь. Я честно отдала тебе свою невинную голубку Гюльнахал, - добавила она, внезапно переходя в наступление. - Если ты утверждаешь, что у тебя её нет - тогда скажи мне, куда она исчезла из твоего дома?
- Черти её забрали, - отвечал отец. - черти её забрали прямо в ад, но забыли зачем-то тебя, затем, наверное, чтобы ты успела вернуть мне калым, который получила, как плату за обман. Вон там, в соседней комнате сидит та, которая должна была быть Гюльнахал - иди вместе со своей бывшей сватьей, а моей женой, и, вернувшись, скажи мне - Гюльнахал это или нет.
Не говоря ни слова и даже не кряхтя по своему всегдашнему обыкновению, тётушка Огульсенем вместе с мамой выскочили за дверь в соседнюю комнату. Долго быть там ей не было надобности. Теперь она, в ярости, словно сошедший с ума тур, бросилась к отцу и схватила его за отвороты халата.
- Где она! - закричала она низким басом. - Моя птичка, моя козочка, голубка невинная, куда ты дел её, что ты сделал с нею, старый козёл?
Отец в свою очередь закричал фальцетом, схватив бывшую сватью за руки:
- Ага, увидела? Думала всех обмануть! Гюльнахал? Это тебе следует знать, где сейчас, порхает твоя птичка, которую тебе вольно называть невинной. Верни калым и убирайся прочь к своей козочке, которую, я полагаю, ты найдёшь там, где ты её привязала. И если в её отсутствии повинен козёл, то будь уверена, что он не старый, а молодой.
- Гюльнахал! - кричала тётушка Огульсенем, словно заблудившись в дремучем лесу. - Гюльнахал, где ты? Что с тобою сделали эти люди? Жива ли ты ещё? Отзовись!
- Беги в свой опозоренный дом, - крикнул безжалостно отец, - принеси калым, который ты у меня выманила, и чтобы я имени твоего больше не услышал до самой смерти.
- Нет уж, ты мне глаза не замазывай, старый развратник. Думаешь, я слепая? Та, что сидит в соседней комнате, - она уже была здесь, до того, как вы надругались над моей Гюльнахал. Думаете, нет на вас управы? Я сейчас пойду в сельсовет и там заявлю на вас, на развратный ваш дом, а потом вы будете стоять перед судом на коленях и молить о прощении, которое вам не будет дано.
Отец весь трясся, словно заболел малярией.
- Вон, - кричал он срывающимся, голосом. - Иди в суд, старая сводня, но лучше иди прямо в ад, где тебя уже ждут с нетерпением.
- И пойду. Пойду! Пойду… - и с этими словами тётушка Огульсенем исчезла, завывая на пути в сельсовет: - О, горе! Гюльнахал, где ты? Верните мне мою голубку…
- Я тебя вижу насквозь, - кричал вслед ей отец. - Не хочешь отдавать калым. Хочешь немного заработать, чтобы было тебя на что похоронить. Однако, - сказал он вдруг своим обычным рассудительным голосом, - если она утверждает, что дома Гюльнахал нет, а у нас, как видим, её нет тоже, интересно, где же она на самом деле?
- Насколько мне известно, - вмешался я, - в настоящее время она вместе с Чарыяром находится на семинаре механизаторов в Ашхабаде.
- Вот даже как? Значит, ты и это знал. Ну что ж, тем лучше. Не нужна мне такая сноха, и сын мне такой не нужен. Всё. Я отказываюсь от тебя, отныне ты мне не сын, я тебе не отец. Можешь забирать свою врачиху и убираться с ней на все четыре стороны.
- Хорошо, отец, - ответил я хладнокровно. - Как ты сказал, пусть так и будет. Я забираю Кумыш и ухожу. Прямо сейчас.
- И правильно сделаешь. И чтобы ноги твоей не было у порога бывшего дома. Ты хочешь загнать меня в могилу, и ты своего добьёшься. Если бы я знал, что ты таким вырастешь, лучше бы взял на воспитание кого-нибудь из детского дома. Посмотри на него, - обратился он к маме. Посмотри на него, это ты его родила, такого. Лучше бы умер в детстве. Это не человек, это волк в человеческом образе. Чтобы имени его никогда не произносилось в этом доме.
- Что произносишь ты сам, Поллы-джан, - в ужасе спросила мама. - Успокойся, ляг. Ведь ты проклинаешь собственного сына, который не сделал ничего плохого.
- Не сделал? Плохого? А что же он, по-твоему, сделал? Надсмеялся над отцом, опозорил на весь аул, да что там на аул - на всю область. А я-то радовался, старый дурак. Нет, всё. Проклинаю! Пусть забирает свои вещи и убирается вон. Больше не скажу ни слова.
Из соседней комнаты, где мы с Кумыш укладывали свои немудрёные пожитки, слышно было, как мама пытается урезонить отца:
- После драки кулаками не машут, Поллы. Свершилось то, что должно было свершиться. Может ли человек быть мудрее судьбы. И разве тебе не нравится твоя невестка. "Лучше в мире не найти", - разве это не твои слова? Может быть Гюльнахал была бы много хуже - видишь, что она выкинула: взяла и уехала в город, не сказав ни слова. А Кумыш разве такая? Сколько лет она ждала нашего сына, а, Поллы? А какой она доктор - помнишь, как она сразу определила твою болезнь. Такой невесткой хоть где можно гордиться. А разве не покроем мы себя вечным позором, если выгоним из дома единственного сына с молодой женой? Какая слава о нас пойдёт?
- Пусть, - упрямо бурчал отец, но уже с меньшей силой. - Кто скажет плохое про Кумыш, у того язык отсохнет. Я говорю про нашего сына, Ашира. Как он мог так поступить со мной, так опозорить. Что я, волк, что ли? Если бы он хоть словом намекнул. Нет, не могу, его простить, пусть уходит. И не приставай ко мне больше. Мне плохо. Вот лягу и буду лежать, а потом умру - смейтесь тогда надо мной, мне будет всё равно.
И он действительно вытянулся на тахте. Но он не успел даже раздеться, потому что во дворе раздался бодрый, как всегда, голос председателя колхоза.
- Э, Поллы! Гостей принимаешь?
- Это ты, Ташли? - спросил отец умирающим голосом.