- Не волнуйся, Ашир. Кроме всего прочего, ведь это теперь твои близкие родственники. Я знаю полковника Аймурадова и уверен, он поймёт, что при таких обстоятельствах иначе поступить было невозможно. Ведь ты-то не виноват, что у тебя такой упрямый отец, верно?
Верно то оно верно, да разве от этого мне было легче? Вот ведь чем оборачивается его упрямство - лучшие люди аула просили его отказаться от его затеи, а он стоял на своём, пока не пришлось всем вместе дать ему урок, о котором он к тому же пока из догадывается. А теперь в эти игры с переодеваниями и маскировкой я должен втягивать и родителей Кумыш.
Как и предполагал Ташли-ага, полковник, выслушав его рассказ, усмехнулся и, видя мою подавленность, потрепал по плечу, пытаясь приободрить.
- Всё наладится, Ашир, - успокоил он. - Иногда, я знаю это по своей службе, приходиться применять маскировку. Лишь бы любили друг друга, всё остальное не имеет значения.
Мне показалось всё же, что тётя Дженнет не отнеслась к рассказу Ташли-ага так легко, как муж. Она выслушала всё молча с каменным лицом, и только по тому, как крутила свой носовой платок, видно было, что она очень переживает. И после слов полковника она не произнесла ни звука.
Пока Ташли-ага расспрашивал моего тестя и его жену о новостях, Алланазар Курбанович отвёл меня в сторону.
- На утро после свадьбы ты сидишь один и вид у тебя совсем не радостный. Может быть что-нибудь случилось, Ашир?
- Спасибо, ничего. Я же сказал вам, что буквально заболел этой идеей с промывкой использованной воды. А здесь сегодня единственное место, где можно было подумать об этом без помех.
- Выходит, мы помешали тебе?
- Я всегда рад вас видеть, Алланазар Курбанович. У вас лёгкая рука. Если бы вы не поддержали меня…
- Начальству нельзя говорить комплименты, Ашир. Не то придётся говорить их всё время. Значит, ты до чего-то додумался?
- Это так, ещё первый росток, Алланазар Курбанович. Понимаете, я подумал, что…
И я стал развивать перед начальником управления мелькнувшую у меня мысль найти способ, который позволит собрать все оставшиеся после полива воды в каком-нибудь одном месте.
Я снова увлёкся, но Курбанов охладил меня.
- Это хорошо, что ты так заинтересовался, - предупредил он мои дальнейшие проекты. - Но помни, что придётся перебрать не один и не десять вариантов, и лучше делать это не в день свадьбы и не наскоком, а систематически. Возьми себе в привычку все свои мысли записывать, договорились? А, теперь надо идти к вам домой и постараться, чтобы всё было хорошо. И давай, не прячься за наши с полковником спины, ведь женились всё-таки не мы с ним, а ты.
Отец хорошо знал и Аймурадова, и тётю Дженнет, Более того, когда Аймурадов служил в наших краях, между ними было даже что-то вроде дружбы: во всяком случае отец всегда отзывался о начальнике заставы с большим уважением, а мама и тётя Дженнет нередко с жаром обменивались кулинарными секретами. Но, конечно, когда Аймурадова перевели по службе на другое место, все связи между ними прекратились.
Отец этим утром сидел на веранде, постелив под себя домотканый халат из верблюжьей шерсти и вёл степенную беседу с белобородыми стариками. Судя по его раскатистому смеху, настроение у него было прекрасное. Он оживлённо рассказывал что-то, то и дело поправляя на гладко выбритой голове красивую, вышитую шёлком тюбетейку.
Увидев подходящего Ташли-ага, Курбанова, Аймурадова, меня и тётю Дженнет, он умолк на полуслове. Видно, что появление полковника с женой застало его врасплох. Видно было также, что весёлое его настроение немного поубавилось. Внезапно он резке поднялся и двинулся к нам.
Не знаю, что подумал при этом Ташли-ага, но зная вспыльчивый нрав моего отца, он вышел вперёд:
- Ну, что, Поллы, свадебные радости уже закончены, или ты ещё принимаешь гостей? - спросил он отца то ли в шутку, то ли всерьёз. - А то вот мы с Алланазаром Курбановичем и с этими дорогими гостями хотели бы ещё раз поздравить тебя с таким событием, как свадьба сына.
- "Ещё раз" может мне сказать только Ташли, - заметил отец, подходя вплотную и протягивая руку. - А вот Алланазар на свадьбе вчера не был.
- Зато пришёл сегодня не один, а с гостем, которого ты, надеюсь, помнишь, - отшутился Курбанов.
Отец кажется, немного успокоился.
- Очень хорошо сделал, Алланазар, - важно произнёс он, словно давно уже ожидал полковника с женой в гости. - Очень хорошо. Наш уважаемый командир не из тех, кого мы забыли.
И он обменялся с полковником крепким рукопожатием. А затем протянул руку и тёте Дженнет, зажимая, по обычаю, существовавшему некогда, краешек рукава в ладони, хотя тётя Дженнет сделала вид, что не заметила этого и взяла отцовскую ладонь обеими руками.
- Желаю молодым счастья, - сказала она тихо и отвернулась, чтобы никто не увидел, как по её щекам покатились слёзы. После чего она пошла искать мою маму, а мужчины присоединились к степенной беседе со стариками.
Они пробыли у нас около часа, а когда ушли, отец, проводивший их до ворот, спросил меня с каким-то подозрением:
- Скажи, Ашир-джан, как ты думаешь, зачем они пришли к нем? Может быть они замыслили что-нибудь, что ты отказался жениться на их дочери? Они не стыдили тебя? Или, может быть, даже ругали?
- Ничего подобного не было, отец, - успокоил я его. - Они оказались здесь, и, узнав, что сын Поллы-ага женился, пришли тебя поздравить, - невинно ответил я.
- Так-то оно так, - покачал головой отец. Но свадьба-то могла состояться с их дочерью. А может, - вдруг пришла ему в голову другая мысль, - они поняли, что ты не женишься на их дочери и теперь заберут её с собой? Да, наверное, это так, а? Что ты на это скажешь, Ашир?
Но я промолчал. А отец, ухватившись за свою мысль, как это с ним часто бывало, тут же уверовал в неё и больше не возвращался к этому вопросу. К нему снова верулось хорошее настроение.
- Что-то ты в такое утро задумался, Ашир? - спросил он. - Может быть у тебя есть какое-нибудь желание? Скажи, и всё, что могу, я сделаю, ведь ты мой единственный сын. Идём, попьём чаю, и ты мне всё расскажешь.
- Я всё думаю о делах, отец.
- Это ещё что за новость? В день свадьбы - о делах. Обо всех делах предоставь думать мне.
- Я бы с удовольствием поделился с тобой, отец, своими заботами. Уверен, ты можешь мне помочь. Но как я уже говорил, это заботы деловые.
- Ва-ах, какой упорный, - заметил отец. - Весь в меня. Я тоже - если вобью что-нибудь в голову, пока не решу это, ни о чём другом думать не могу. Когда я начал разводить ранние помидоры…
- Моя забота не касается, к сожалению, помидоров, - начал я. - Дренажная вода, будь она проклята, - вот от чего лопается голова. Не дать этой воде пропасть понапрасну, использовать её, очистив от солей, употребить её снова, вернуть ей всю её силу…
Отец покачал головой.
- Нет, совсем заболел ты с этой водой. Это не дело, сынок. Займись чем-нибудь другим. Ведь ты даже чая себе не налил, это тоже вода, хотя и не дренажная…
- Нет, ты послушай отец. Допустим, мы преодолели все трудности, пропустили огромную массу воды через песок, очистили её от солей. Ты представляешь, какая огромная река оказывается в нашем распоряжении. Можно её очистить вторично - тогда, быть может, она пригодится и для водоснабжения, оставить так - ею можно оросить тысячи и тысячи гектаров новых земель, Но не поворачивать же эту реку вспять. Подумай, подскажи, ведь ты знаешь наши земли, как собственный двор.
Отец не торопясь потягивал свежезаваренный чай.
- А куда ты соберёшь эту воду, ты думал? Хотя бы просто соберёшь.
- Я думал о старом русле Узбоя, отец.
Отец ещё сделал несколько глотков. По его лицу была видна работа мысли. Он думал довольно долго.
- Если ты соберёшь воду в русле Узбоя, - сказал он и замолк. - Да, наверное, об этом можно подумать. Если вода твоя, допустим, дошла до Узбоя, - повторил он, - то можно считать, что она дошла и до Васа. А Вас - это как раз то место, куда рано или поздно должен прийти человек. Почвы там, насколько мне помнится, исключительно плодородны, поверхность ровная, как ладонь. Но там нет воды. Была бы вода - лучшего места для хлопчатника не найти. Если действительно все твои мечты - не пустая болтовня, над этим и думай. Там целина, а урожаи были бы наверняка вдвое выше средних.
Я смотрел на своего отца с восхищением. Он сидел, маленький, щуплый, с твёрдыми, как камень, ладонями, простой дехканин, смысл жизни которого - добывать из земли то, для чего предназначена: фрукты, овощи, хлопчатник и зерно. Вот он сидит с пиалой чая в руках, в добрую минуту добрее всех, в дурную минуту - вспыльчивее всех, иногда может поступить даже во вред и себе, и своей семье. Но никогда ни при каких обстоятельствах не прекращаются его думы о земле, и никогда он не сделает ничего, что причинило бы ей вред. И тут он, стоящий на самой нижней ступеньке лестницы, стоящий, можно сказать, прямо на этой земле, не уступит в мудрости никому на свете.
Он отхлёбывал чай и глаза его были полузакрыты, но я знал, что видится отцу - бескрайние поля хлопчатника, которые подарила людям, в ответ на их заботу, истомлённая многолетним зноем щедрая туркменская земля.
После свадьбы
Можно сказать, что на следующий день свадьба прошла, но не кончилась: предстояло ещё заменить молодой жене её девичий платок на женский. Это был очень важный момент во всём обряде бракосочетания, и к нему женщины готовились очень серьёзно. И вообще женщины не сидели без дела: одни просеивали: Муку, другие месили тесто, третьи раскатывали его, четвёртые проворно нарезали готовое тесто на ромбики - они готовили пишме, специальные пирожки без начинки, гордость моей мамы, которая считала, что делает лучшие пишме во всём ауле. Да, четвёртые нарезали тесто ромбиками, пятые носили их на огромной деревянной крышке к казанам, шестые бросали их - каждый ромбик по отдельности - в казаны и помешивали. Таким образом работал передовой женский конвейер, в конце которого появлялись большие деревянные чашки, наполненные дымящимися пишме; сами чашки, как на параде, выстраивались в ряд.
А потом началось главное - замена платка. Самая большая комната нашего дома сразу показалась маленькой и тесной - столько набилось туда народа. Это нужно было видеть своими глазами: все присутствующие разбились на две партии - молодые и постарше. К молодёжи, к девушкам, ещё не вышедшим замуж, относились и молодые женщины с небольшим, так сказать, брачным стажем, и вот они-то, окружив плотным кольцом невесту, носившую ещё девичий платок, всячески удерживали в своих рядах, поскольку, несмотря на свадебную церемонию, невеста считалась девушкой до той поры, пока ей не меняли платок, ровно как и не перекидывали волосы, заплетённые в две косы, за спину. Вторым же отрядом, пытавшимся, согласно обычаю, заполучить в свои ряды пополнение, были уже взрослые женщины, смотревшие на молодую жену как на свою законную добычу, призванную увеличить их ряды. Но молодёжный отряд нужно было убедить, если не словом, то силой отдать невесту. Отряд старших женщин, подступая к молодёжи и пытаясь пробиться к невесте, требовали, если можно так сказать, на законных основаниях отдать им невесту. Молодёжь под предводительством Нязик отпихивал шутливо старших подруг, отвечая: "Ничего, подождёте. Пусть ещё побудет среди нас".
Словом, кутерьма и толкотня, и шуточные потасовки, и отступления и наступления, поражения и победы… Но финал этой "битвы" был предрешён правилами: посопротивлявшись, сколько было положено и уместно, девушки должны были уступить и добровольно сдать позиции противоположному лагерю. И тогда наступала пора самой церемонии. На невесту должны были при всех набросить ношенный женский платок, принадлежавший до этого самой, по общему мнению, счастливой женщине аула. И тогда, предводительница победившей группы, протянула его невесте со словами:
- Бери, девушка. Вот он, платок. Он принадлежал тётушке Огульшекер, самой старшей из живущих в нашем ауле женщин. Самой старшей, самой справедливой и доброй. Надевай его, девушка, и становись похожей на ту, что носила его до тебя, Будь такой же доброй и справедливой, живи также долго, и желаем, чтобы детей и внуков у тебя было не меньше, чем у той, что этот платок носила. Желаем тебе прочного счастья. Такого, которое не пошатнётся ни от какого испытания. Желаем тебе стать рано или поздно главой целого рода, как стала тётушка Огульшекер, благословляющая тебя этим подарком. Надень же его.
Ну а невеста? Она сидела неподвижно - так полагалось ей по правилам, прикрыв лицо концами платка, что был у неё на голове, заслонив лицо ладонями - и не только потому, что не настало время ещё показать ей лицо, нет - таков был положенный в основу народного обычая ритуал, говоривший о том, что превратившаяся в женщину девушка ещё не утратила привычной для неё девичьей застенчивости и стыдливости.
Тем временем женщины сняли с головы невесты красное курте, заменив его приносящим счастье платком тётушки Огульшекер. Это был решительный час и по обычаю, и по сути. Сидевшая у ног невесты предводительница проигравшей партии Нязик набросила поверх белого платка всё то же курте и сказала шёпотом, но так, что слышали все: "Держи хоть косы крепче. Пока они у тебя в руках, ты ещё наша, не их".
Невеста крепко держала свои толстые смоляные косы, падавшие ей на грудь.
- Ну, невеста, счастья тебе желают ныне все женщины аула, - сказала предводительнице церемониала, не обращая внимания на подсказки Нязик. - А теперь возьмите и переплетите ей косы, - скомандовала сна, - и покончим с тем, что было, навсегда.
Последний раунд: и невеста, и Нязик и все, потерпевшие поражение молодухи защищали волосы невесты, как солдаты защищают последний бастион. И тогда раздались голоса: "Тётя Сона! Тётю Сону сюда! Приведите её, пусть это будет сделано её собственными руками".
Мама была наготове. Ей полагалось упираться - и она упиралась. Она была старшей среди всех, как хозяйка дома и как мать сына, взявшего в дом невестку, и за всё отвечала она тоже. Все взоры были обращены к моей маме. Она знала, что сейчас последует, и готовилась к этому событию едва ли не всю жизнь. Сейчас наступил её час, и она была готова.
- Невеста не отдаёт нам косы. - решительно заявила предводительница взрослых женщин. - Что за подарок ты дашь ей, тётушка Сона, принявшая её в свой дом?
Вот он, этот час. Мама не двигалась по комнате, она проплывала по ней, словно лебедь по глади вод. Она проплыла под устремлёнными на неё взглядами к шкафу, который никогда был по специальному заказу сделан мастером из Мары Хайтом и привезён в наш дом. Из шкафа мама вынула новенький, с неразглаженными ещё складками белый шерстяной платок, сверкнувший продёрнутыми сквозь него золотыми нитями, и набросила его на недвижно сидевшую невесту. Затем на свет появилась большая шкатулка. Наступила тишина и в этой тишине звякнул позолоченными подвесками илдиргич, который мама осторожно надела невесте на голову. Затем донёсся мелодичный перезвон бубенцов, и косы невесты украсились сачлыком, специально для кос и предназначенным. Это были замечательные, старом работы украшения и цена им была очень и очень велика. Не это было только начало. К косам был прилажен серебряный асык - и тут уже сама Нязик, защитница девичьей чести невесты, как бы сдаваясь на щедрость подарков, сама перебросила за спину две толстые косы, едва не достававшие до пола.
- Встань, - сказала мама, и невеста, не произнеся ни слова, позванивая серебром своих украшений, поднялась, по-прежнему закрывая лицо. А подарки продолжались, словно у шкатулки не было дна, и вот постепенно невеста скрылась под всевозможными украшениями: на вороте у неё была огромная позолоченая брошь - гульяка, на шее - серебряный талисман, называвшийся дагдан, поверх всего был надет большой серебряный букав, украшение, зазвеневшее мелодичным перезвоном маленьких бубенчиков, стоило невесте только пошевелиться. Надо ли описывать великолепие вышивок на платье из шёлковых ниток. И как описать бесподобную красоту богнака с подвесками? Но и это не всё. Невесте полагался ещё и чабыт, иначе говоря, женский праздничный халат, который в свою очередь был украшен чапразом, что пришивался поверху к полам халата. И вы думаете, это всё? Как бы не так: из бездонной шкатулки появилась чанга - тоже своеобразное серебряное украшение для халата, которое не только самые молодые, но даже и более старшие женщины видели впервые.
Но и это было не всё. Потому что полный набор женских украшений включал в себе ещё и массивные серебряные браслеты, весом, похоже, по килограмму каждый, и специальный, тоже уже не встречающийся почти нигде, украшенный дорогой ручной вышивкой и набрасываемый на голову халат, называвшийся чирпы, и бегрес - тоже халат, уже из сукна, с крупно вышитым на нём орнаментом в виде бараньих голов вокруг карманов и по бокам, и зелёный халат, и белые шерстяные платки, и переливавшиеся всеми красками и узорами носки, и заранее изготовленная по старинным образцам, облегающая ногу кожаная обувь - вот какие сокровища выложила мама перед притихшей в восхищении толпой женщин. Вещи эти стали осторожно переходить из рук в руки, вызывая и восхищение, и удивление, а может быть, и зависть…
Мама сияла от счастья.
- Вот вам за то, что защищали честь невесты, - сказала мама и передала девушкам множество платков. Свои призы получила и старшая партия, одержавшая, в конце-концов, победу, А потом снова пошёл пир на весь мир, где побеждённые отличались от победителей только тем, что более молодые во главе с невестой обслуживали, обнося чаем и сладостями более старших, что было только справедливо. С весёлыми шутками разнесли чай и поставили чашки с пишме; дом, звеневший молодыми голосами, был заполнен шутками и смехом, которые сливались воедино с песнями и музыкой, доносившимися во все концы аула из динамиков, расположенных над домом - словом, свадьба удалась на славу.