Здесь надо сказать вот что: в последнее время в городе сильно увеличилось потребление на всякую сельскохозяйственную продукцию. Ничего особенного в этом нет: люди стали зарабатывать больше, жить зажиточней, а весной так хочется подать к столу свежие помидоры. И многие колхозники стали специализироваться на выращивании ранних овощей. А дальше всё происходило проторённым путём: ранние помидоры укладывались в багажники, владелец поутру спешил на базар и, распродав свежий товар за какой-нибудь час, успевал вернуться в родное село. Всё заключалось в том, кто раньше сумеет выйти с помидорами на рынок, у кого они раньше созревают - и вот тут-то мой отец с его золотыми руками оказался вне конкуренции. Кто бы и как ни старался, всё равно не мог его опередить - он появлялся на рынке со своими помидорами раньше всех и брал за них самую высокую цену, тем более, что помидоры у него были один к одному, прямо загляденье. Люди платили ему, не торгуясь, так что деньги потекли ему в карман рекой. Он был не первым человеком на земле, польстившимся на лёгкие деньги, даже если они были и не такими уж лёгкими, и это, как и всегда в подобных случаях, увы, не пошло ему на пользу.
Так, вслед за машиной, в нашей жизни появились помидоры, за помидорами - деньги, а за деньгами - страсть к обогащению.
В этом году отец засадил ранними помидорами весь участок. К ночи, когда холодало, он накрывал их длинными полотнищами из полиэтиленовой плёнки, которую бережно снимал, стараясь не пропустить даже первого солнечного луча. Но и этого ему было теперь мало: у нас появилась вторая корова, и теперь не только отец, но и мама была втянута в торговые операции: вместе с отцом в нашей машине она везла в город свежее молоко. Чёрт знает что!
У отца, как я уже говорил, помидоры созревали раньше всех. На колхозных полях они ещё не успевали порозоветь, а у отца уже отсвечивали тугими красными боками. Только в колхозных парниках помидоры успевали вызревать так же рано, но каждый, кто попробовал парниковый помидор, знает, как он отличается на вкус от обычного, так что и парники не были отцу конкурентом.
Я проспал тот час, когда поднялся отец, а когда проснулся я сам, он, кряхтя, уже перетаскивал уложенные в ящики помидоры, аккуратно укладывая их в багажник. Он был в каком-то странном, возбуждённом состоянии, в каком я его давно уже не видел. Даже походка у него изменилась: вместо солидной походки уважаемого человека он стал вдруг припрыгивать, как подбитый петух, словно исполнял какой-то ритуальный танец. И даже ухватив очередной ящик с помидорами, он пытался идти вприпрыжку, кряхтел, фыркал, даже что-то напевал.
В жизни путь я свой нашёл,
Жить мне очень хорошо,
Я видел всё это из своего окна и посмеивался - никогда я таким своего отца не знал. Я даже чуть-чуть отодвинулся, чтобы он меня не заметил, но куда там - он был так увлечён своими помидорами, что не обращал ни на что внимания. Мама во дворе тоже готовилась к поездке: она что-то размешивала в ведре совком, время от времени подсыпая какой-то белый порошок из бумажного кулька. Отец, утирая пот, всё подпрыгивал, совершая рейсы от машины и к машине, причём лицо у него буквально светилось от какой-то детской радости. Мне трудно было поверить собственным глазам: неужели это мой родной отец, уважаемый в колхозе Поллы-ага, который любил так степенно и не торопясь выступать на общих собраниях?
В Ашхабаде побывал,
Помидоры продавал.
- Перестань, Поллы-джан, - не выдержала наконец мама. - Что люди скажут, увидев, как ты в своём возрасте скачешь по двору, словно годовалый козлёнок.
В это время отец, подпрыгнув в очередной раз, споткнулся, выронил ящик, и румяные помидоры резво покатились во все стороны.
- Вот и допрыгался, - сказала мама.
Отец некоторое время смотрел на рассыпавшийся товар, затем вытащил из кармана большой платок и стал собирать помидоры, тщательно вытирая с них пыль.
- Ты, кажется, что-то сказала, Сона, - обратился он к маме.
- Я сказала, чтобы ты не нагибался за каждым помидором. Поднимай сначала те, что покрупней, а остальные я подберу сама.
- Эх, что бы я делал без такой жены…
- Вот именно, - сказала мама. Это была её любимая присказка, которую она повторяла всегда и всюду.
В отличие от отца, который невысок ростом и, казалось, состоял из одних жил, мама была высокой и очень полной. Я бы сказал даже, что она была просто большой, и всё у неё было большим: глаза, руки, плечи. И даже нос. По тому, что я говорю, трудно представить себе красавицу, но мама очень красива, особенно глаза - огромные, раскрытые и полные любви, И она действительно была полна любви, особенно ко мне и к отцу, а кроме того она была очень деликатной и больше всего на свете боялась кого-нибудь обидеть, даже невзначай, поэтому её предупредительность могла быть похожа даже на угодливость. Потому-то она и любила поддакнуть собеседнику - не потому, что была с ним во всём согласна, а потому, что хотела доставить ему удовольствие, соглашаясь с ним. Отсюда и её вечное "вот именно…".
Тем временем отец подобрал с земли последний помидор и, так же бережно вытерев его своим клетчатым платком, сказал маме гордо:
- Нет, ты скажи, Сона, есть ли у кого-нибудь помидоры лучше моих?
Мама, зачерпнув ковшом то, что она размешивала в ведре, внимательно посмотрела на густую белую струю, но видно осталась не до конца довольна, потому что продолжала мешать дальше.
- Ты же сам знаешь, Полы-джан, что лучших помидор в области нет. Всего за сорок дней вызрели прямо на удивление.
Отец гордо расправлял усы.
- Ты представляешь, что могло быть, если бы Рябой Берды не дал мне отборной рассады, а? Столько лет я его знаю, а такой жадности в нём не замечал.
Мама и здесь не стала возражать. Возразить мог бы я, сказав, вернее напомнив отцу, что рассада как-никак принадлежит колхозу, и в другое время отец на месте Берды и сам никому бы не позволил раздавать эту рассаду в частные руки, но я ничего не мог сказать, а мама ограничилась своим нейтральным "вот именно".
- И что это за люди, такие, как Берды? - всё не мог успокоиться отец. - Рассады им жалко для человека.
Некоторое время он стоял возле мамы, глядя, как она размешивает что-то своим большим ковшом, а затем отправился на огород, за последними двумя ящиками. Уложив и их в машину, он снова вернулся к вопросу о рассаде и её хранителе Берды.
- Как трясётся над ней, словно колхоз сразу обеднеет. Вот и делай людям добро - ведь сколько раз я подвозил Берды этого на машине до самого города, ни копейки с него не брал, а он из-за пучка паршивой рассады кричал так, что с другой стороны Копетдага было слышно.
Распалившись, отец с такой силой дёргал себя за усы, что они у него стали торчком, словно два штыка.
- Ладно, - вдруг успокоившись и видно вспомнив что-то, сказал он. - Как не упирался Берды, а за две бутылки всё-таки стал сговорчивее, так что забот с этим теперь не будет.
- Вот именно, - подтвердила мама. - Вот именно.
Отцу не стоялось на месте. Он взял из маминых рук ковш, зачерпнул из ведра содержимое и точь-в-точь как это делала мама, вылил обратно, всматриваясь в белую струю.
- Ну, как по твоему, получилось молоко? - спросил он с каким-то сомнением в голосе.
- Получиться-то получилось, - отвечала мама, - да сам видишь, что неважное. Видно в корме было маловато хлеба.
- Да, похоже. Ну, не беда. Один раз так, другой этак. Надо запастись хлебом загодя, мало его в городе, что ли. Да и не на спине таскать - вон какой конь, летит как птица, - и он похлопал машину по багажнику. - Ну, всё, кончай, а то не успеем. Сколько там у тебя всего получилось?
Мама робко сказала:
- Литров двенадцать. - И увидев, как у отца от удивления полезли вверх брови, быстро добавила: - Ну, может быть, пятнадцать.
- Пятнадцать литров от двух коров? - Отец загорался гневом мгновенно.
- Ты же видишь, что я разбавляю его сухим порошком, - объяснила мама. И мне было стыдно слышать, как она оправдывается.
Отец успокаивался так же быстро, как и вскипал.
- Ну, хватит, что есть, то и повезём. И так запаздываем. Тебе что, вернулась домой, и никаких забот, а меня к десяти часам будет ждать бригадир. И что я за неудачник, - пожаловался он неизвестно кому. - Другие и болеют, и на инвалидность выходят, а я даже простудиться толком не могу.
- Тьфу, тьфу, тьфу, - испугалась мама. - Поллы-джан, что ты такое говоришь. Разве есть что-нибудь дороже здоровья. Скажи слава богу, что ты не болеешь.
- Да, - ответил отец и самодовольно расправив усы. - Здоровьем меня бог не обидел, это верно.
Я вышел во двор в тот самый момент, когда отец с матерью тащили к машине огромный бидон.
- Доброе утро, - сказал я, потягиваясь и зевая, будто только что проснулся. Потом широко раскрыл глаза: - Что это вы тут затеяли?
Мама поставила бидон на землю и, поглядывая на отца, сказала, переводя дух:
- Не забивай себе голову нашими делами, сынок. Иди, поспи, ещё немного.
А отец, не выпуская ручки бидона, добавил:
- Да, мать права. Займись какими-нибудь делами, а о нас не беспокойся.
- Но всё же - что вы делаете? - не отставал я.
- Всё, что мы делаем, мы делаем для тебя, - сказал отец.
- Вот именно, - подтвердила мама.
- Но мне вовсе не нужно, чтобы вы разбавляли молоко сухим молочным порошком с водой.
Отец наконец выпустил ручку бидона. Похоже, он некоторое время колебался, стоит говорить мне то, что он хотел сказать сейчас, или не стоит. Затем решился:
- Я хочу женить тебя, сынок. Уже и невесту присмотрел, и маме она понравилась. А если будет свадьба у сына Поллы, то она должна быть самой лучшей от Геок-Тёпе до самого Ашхабада. Такая свадьба знаешь сколько должна стоить, сынок? Очень, очень много надо денег. А откуда их взять, если не вот так? - И он показал на бидон и на багажник машины. - Ну, всё. Поехали. И так уже потеряли много время.
И он с помощью матери ловко поставил бидон в машину.
Не знаю, в кого я пошёл характером, наверное, всё же в отца. Я тоже быстро закипаю, и тогда мне всё равно, будь что будет. Вот и сейчас я чувствовал, как кровь бросилась мне в голову и мне понадобилась вся сила воли, чтобы не взорваться.
- Послушай, отец, и ты, мама. Совсем недавно меня остановил Ташли-ага и сказал, что всё последнее время отец не показывается на колхозных полях, а если и показывается, то не надолго. "Твой отец - лучший из лучших у меня, - сказал Ташли-ага, - и если на выходит на работу, то уж, наверное, у него есть на то важные причины". А у вас, выходит, вон какие причины, Разве вам не стыдно хотя бы перед Ташли-ага?
- Как ты говоришь с отцом, - робко возразила мама. - Ашир…
- С Ташли-ага я разберусь без тебя, - сказал мне отец. - Правильно он говорит, мудрый он человек - никто лучше меня не работает в колхозе. Вот женю тебя по обычаю предков и снова стану лучшим работником.
- Я не собираюсь жениться на вашей невесте, - заявил я, но отец отмахнулся от моих слов, как от мухи.
- Женишься. Невеста - лучше не бывает. Или, может быть ты вообще решил остаться холостяком?
- Нет, - ответил я. - Но невесту себе я выберу сам.
- Не желаю тебя даже слушать, - резко оборвал меня отец. - Как я сказал, так и будет. А теперь не серди меня больше, иди в дом. - И достав свой огромный клетчатый платок, которым он до этого протирал помидоры, отец демонстративно стал вытирать им лицо, давая понять, что разговор окончен. Мама, как всегда, выступала в роли миротворца. Обращаясь то ко мне, то к отцу, она причитала:
- Ну, хватит вам, хватит. Ашир, сынок, не спорь с отцом, видишь, он нервничает. Поллы-джан, дорогой, не шуми, успокойся.
- С каких это пор дети указывают родителям, как им поступать, - бурчал отец.
- Вот именно, - поддакнула мама. И снова умоляюще обратилась ко мне: - Ашир-джан, дорогой… - и она погладила меня по плечу. "Разве ты не знаешь, что отец и я думаем только о твоём счастье. - На глазах у неё появились слёзы. - Ведь ты у нас единственный…
Я готов вытерпеть любые муки, только не слёзы. И вообще я впервые осмелился открыто перечить отцу, так что чувствовал я себя не совсем хорошо.
- Я не хотел тебя обидеть, отец, - сказал я.
Отец громогласно высморкался всё в тот же платок.
- Так-то лучше, - ответил он, чувствуя себя победителем. Ему ещё надо было какое-то время, чтобы успокоиться. - Это ты всё, - напустился он на маму, - всё ты. Вот и сейчас тоже - единственный, единственный. Очень плохо, что единственный, что нет у него ни братьев, ни сестёр. Не задирал бы так нос.
- Вот именно, - по привычке поддакнула мама.
- То-то и оно, что "вот именно".
- Успокойся, Полы-джан, успокойся. - И мама гладила уже рукав отцовского халата. - Ты же видишь, какой он послушный, наш Ашир. А тебе вредно волноваться, опять поднимется давление, глаза будут болеть. Давай уж поедем.
- Поедем, поедем, - проворчал уже почти остывший отец. - Тебе, женщина, кажется, что это осёл - сел и поехал. Надо сначала двигатель прогреть, ясно, тебе. - И отец неторопливо достал из кармана ключи от машины. Послушав немного, как работает двигатель, он сказал уже вполне добродушно: "Слава богу, не дом - полная чаша. Даже если завтра помру, хватит вам всего до самой смерти".
- Это ты золотые слова сказал, Поллы-джан, - поддакнула мама, заботливо стирая последние пылинки с машины кончиком своего платка.
Отец совсем отошёл.
- Да, Сона, вот что значит крепкая семья. Вот и для Ашира хочу того же - чтобы с самого начала крепко стоял на ногах. А если он этого не понимает, тем хуже для него. Когда поймёт, спасибо скажет.
Он посмотрел на прибор, показывающий температуру воды.
- Пусть ещё минуту погреется, - сказал отец и включил приёмник, из него, словно только того и дожидалась, понеслась развесёлая и удалая мелодия песни "Кейпим кок". Отец подпевал исполнителю с видным удовольствием:
Счастья ждал совсем недолго,
Приобрёл недавно "Волгу"…
Может быть, он полагал, что песня сложена специально для него… Он прибавил звук, запел ещё громче и даже стал незаметно для себя подпрыгивать и пританцовывать, как молодой петушок, за чем и застала его тётушка Огульсенем, совершенно неожиданно появившаяся во дворе. Увидев её, отец замер, словно лишившись дара речи, затем выключил приёмник и Принял очень важный и гордый вид.
Седые волосы тётушки Огульсенем выбились из-под платка, когда она вежливо поклонилась родителям, а те так же вежливо ответили ей.
- Салам алейкум - доброго здоровья, дорогие мои…
- Валейкум эссалам, сватья. Добро пожаловать к нам.
- Вах-вах-эй, - начала она издалека. - Посмотрю на вас - душа радуется: и молоды, и здоровы, и богаты. А я вот хоть и живу недалеко от вас, еле дошла. Ноги ломит, сил нет.
- Мы всегда готовы помочь тебе, сватья. Всё, что есть в нашем доме - твоё. Когда надо - только скажи, привезём на машине.
- Нет, это не для меня. Я уж как-нибудь. Слышали, что вчера произошло? Один шофёр из Геок-Тёпе сел пьяным за руль, наскочил на столб и прямо насмерть. - Заметив, что отец недовольно нахмурился, она тут же прибавила: - Не о вас, конечно, речь, тьфу, тьфу, тьфу, просто к слову пришлось. Да упасёт вас бог от несчастий. Просто я до смерти испугалась, узнав, что машина такого же цвета, как у вас. Всю ночь не могла уснуть.
- Ладно, сватья, не будем об этом, - остановил её отец. - Я всё-таки думаю, что у нас с вами есть и другие разговоры. Или нет?
- Есть, Поллы-джан, есть, конечно. Мы советовались всей семьёй, даже родственников из Ашхабада пригласили. Семья ваша хорошая, уважаемая, зажиточная, и мы решили принять ваше предложение. Теперь дело, дорогие мои, за вами. Не скупитесь, берите деньги, да подарки, халаты и платки и всё остальное - милости просим в дом невесты.
Я и не предполагал, что планы отца зашли так далеко. Я-то знал, что скорее уйду из дома, чем стану подыгрывать родителям в той игре, которую они затеяли без меня, и всё-таки мне было интересно, неужели отец, мой отец, всерьёз может вести все эти переговоры о неведомой мне невесте и думать, что в наше время может быть так, как было пятьдесят или сто лет назад. Из своего окна я видел, как отцу не стоится на месте.
- Ни о чём не беспокойся, сватья, - гордо ответил мой отец. - Деньги у моей Соны - как пыли под под ногами. Да и вообще она у меня молодец.
Мама так и засветилась от похвалы.
- Вот именно, - повторила она. - Как пыли. А кроме того, у нас и жених - чистое золото, дороже всех денег на свете. Любая девушка будет счастлива, заполучив такого.
Это было очень похоже на базарные торги, где каждый продавец нахваливает свой товар. Можно было бы только посмеяться над всем этим, если бы товаром вдруг не оказался я сам.
- Кто говорит, что ваш парень плох? - удивилась тётушка Огульсенем. - Но наша девушка - это… это… - Она закатила глаза и зачмокала губами, словно не находя слов. - За такую, сколько не давай калыма, сколько не неси подарков - не прогадаешь, приведя такую в дом. Свежа, как утренняя роза, невинна, как только что вылупившийся цыплёнок. А уж работница, а уж искусница. И во всём и всегда - впереди, и во время посева и во время уборки. А какие ткёт ковры, какие вышивает тюбетейки. И никуда без меня ни шагу. Парни просто глаз с неё не сводят, любой голову бы отдал, чтобы в женихах оказаться.
Отец слушал тётушку Огульсенем несколько недовольно. Он подошёл к машине, выключил двигатель, затем сказал:
- Знаем, всё знаем, сватья. Не была бы невеста и впрямь так хороша, не стал бы такой человек, как я, искать родства с вами.
Тётушка Огульсенем очень искусно изобразила обиду.
- По правде сказать, если бы не вы, Поллы-ага и Сона, ни за что не отпустила бы нашу птичку из дома. Ведь ей и у нас не плохо. А кроме того… - она словно колеблясь, понизила голос, - даже не знаю, говорить ли… вы, конечно, люди уважаемые, работящие, а ваш сын, похоже, белоручкой вырос.
- Это мой-то Ашир - белоручка! - От возмущения отец даже стал как-то выше ростом. - Ашир - белоручка! Да такого парня во всей Туркмении не найти, Без пяти минут инженер, а работает - заглядишься. Нет такого механизма, которого он не знал бы, как собственные руки. Нет, сватья, такой разговор не к месту. Мы своего сына никому не навязываем. Была бы голова, а папаха найдётся. Вон докторша, Кумыш эта, ни на кого и глядеть не хочет, глаз с Ашира на спускает, на всё для него готова. Нет, сватья, нет - с таким сыном в любую дверь постучи - нигде не откажут.
- Вот именно, - вставила, наконец, своё слово и мама; на этот раз она поддержала отцу совершенно искренне. А потом с укором обратилась к тётушке Огульсенем:
- Неужели не вывелись ещё люди, которые белое могут назвать чёрным? - чувствовалось, что она оскорблена на самом деле.
А отец, окончательно войдя в роль, стал уже расхваливать не меня, а самого себя. Широким жестом он обвёл наш двор: