Я подняла крышку: в сундуке лежала груда старых дневников чайных мастеров - все в кожаных переплетах.
- Уверен, Таро не нашел в них ничего интересного, иначе мне не удалось бы их вернуть. Их попросту уничтожили бы, но, к счастью, у меня остались кое-какие связи наверху. Считай, что этим я оказал последнюю услугу твоему отцу. Знаю, как для него важны были эти дневники.
Я чуть не разрыдалась, когда провела пальцем по кожаным корешкам. Один я узнала - это был дневник моего отца. Он так и не завел нового после того, как старый конфисковали военные. Это было единственное, что осталось после него.
- Спасибо, - выдохнула я. - Спасибо.
По лицу майора Болина пробежала тень тоски. Тускло светились фонари, ничто не изменилось, но все было по-другому.
- Я все так же буду приходить к тебе на чайные церемонии, уверен, что тебе удастся проводить их как положено, - произнес Болин. Он замешкался, а потом неловко обнял меня.
- Хочу спросить одну вещь, - сказала я. - Зачем прошлым летом вы привели сюда Таро?
В моих словах прозвучал явный укор, но его ответ удивил меня.
- Мне нечего сказать. Не существует незыблемой власти, Нориа. Даже самые высокие сопки превращаются в пыль, находясь во власти ветра и дождя.
Он показался мне таким старым и ранимым, но я не смогла найти слов утешения. Было видно, что он опять колеблется.
- Позволь, я тоже задам тебе один вопрос, - сказал он. - Конечно, ты не захочешь отвечать, но я бы хотел знать: как умер Микоа?
Я молчала. На улице темнело, год медленно приближался к весне, вода бежала под каменной коркой сопки, и мне было так холодно, словно мои кости превратились в лед.
- Я не хочу об этом говорить, - ответила я.
Болин низко поклонился и ушел.
Это случилось так.
Вечером в праздник начала лунного года отец оседает на пол и остается лежать молча, без движения, пока вода и темнота прокрадываются в его одежду и волосы, в его тело.
Тем временем три сторонника унии обливают свою одежду и волосы горючим маслом, подходят к главной двери военного ведомства в Куусамо и поджигают себя.
На следующий день люди в синей форме уводят из деревни пожилую пару, а к вечеру все знают, что их сын и два других молодых человека и были те, кто сожгли себя в знак протеста против оккупации Киана.
Следующие три дня над деревней разносятся стенания.
Они увеличивают количество акваинспекторов, затем перекрывают все водопроводы, и единственный способ обеспечить себя водой - это отстоять огромную очередь на площади. А по новостям с завидным постоянством трезвонят о полном контроле над терроризмом в Скандинавской унии, о незначительных волнениях в отдаленных деревнях, о вспышках насилия в городах. Начинает казаться, что идет война, не имеющая ни смысла, ни цели. Одновременно на рынках становится меньше еды, ужесточается выдача личных номеров и пропусков, а листовки с именами погибших бойцов сопротивления все чаще белеют на заборах.
Луна сменяется на новую, наступает новый год, а мама все не едет домой, потому что железнодорожное сообщение прервано.
Я смотрю на все это сквозь болезнь отца, и, хотя сомнений не остается, происходящее похоже на зыбкий туман, легший по краям моей жизни. Отец - в центре всего: сковавшая его боль, которую я никак не могу облегчить, его уходящая, тающая на глазах жизнь. Удержать ее нет никакой возможности. Позволяю остальному проходить мимо, хотя и знаю, что с этим мне предстоит встретиться позже.
Отец лежит на родительской кровати, слишком широкой для него одного, его кожа похожа на истонченную бумагу, сквозь нее видны углы и изгибы его костей. Майор Болин пытается добыть для отца лекарства, но даже военным это становится все сложнее. Доктор печально смотрит, колет иглами ноги и руки, уходит и возвращается, но не знает, что с моим отцом. Я же думаю, что отца гложет отсутствие мамы, его мучают происходящие перемены и он просто не может больше жить.
Он перестает есть.
Он перестает пить.
Он знает все.
Он приказывает мне подготовиться к последнему ритуалу.
Он становится моим гостем один-единственный раз в жизни, и чайный мастер не показывает гостям своих чувств.
Выпив последний раз свой чай, он остается ждать в чайном домике, пока смерть не накроет рукой его сердце и не иссякнет вода в его крови.
Когда Болин узнал о случившемся, он отправляет врача, чтобы тот изъял внутренние органы отца, потому что у военных в них дефицит. Затем он посылает за телом солнцекар.
Я выбираю для отца бамбуковый гроб - такой маленький - и посеребренную чашу, куда будет собрана вода. Через два дня мне сообщают, что все готово. Я сажусь в солнцекар и отправляюсь к пекарю за угощением для гостей.
Мамы здесь нет, хотя она должна быть. Нет поезда, чтобы она могла доехать, нет письма от нее, и каждый день я живу надеждой, что она жива и дышит, хотя я этого не ощущаю.
Отца нет здесь, хотя он должен быть. Он лежит в каменном и металлическом сосудах, где вода, бежавшая в нем, превратится в лед и оставит его. Через два дня от него останется только прах в бамбуковом гробу и вода в посеребренной чаше.
Я здесь, а все слова - всего лишь немой пепел во рту, и никакая вода не сможет утолить мою жажду.
Глава 10
Очередь медленно двигалась вперед. Зимнее солнце слепило, лицо медленно покрывалось пылью. Я подумала, что нужно было прихватить с собой москитную сетку. Оводы пока не донимали, но тучи поднимающейся пыли были ничуть не лучше. Пункт раздачи воды находился еще очень далеко, никаких особенных планов на этот день у меня не было, и стоять в очереди за водой совсем не хотелось: утром я ходила к источнику проверить уровень воды, однако здесь, на площади, приходилось появляться хотя бы пару раз в неделю, чтобы никто ничего не заподозрил. Надо терпеть.
Накануне я весь день стирала белье, обрезала кусты крыжовника в еще голом саду и посеяла семена овощей в горшки. Конечно, хотелось, чтобы дом, чайный домик и сад оставались такими же, что и при жизни отца и когда здесь жила мама, но это все равно что пытаться удержать огонь ладонями. Пыль собирается в клубки, застревая в паутинках, которые незаметно появляются то здесь, то там. Насекомые с длинными ножками цвета мертвой листвы летят на свет в доме, но попадают в западню запутанных коридоров и стен. Их иссохшие трупики хрустят под ногами в темных комнатах и грудами скапливаются там, где я не успевала или не хочу подметать, - тоненькие прутики ножек, блестящие чешуйки крыльев, отвалившихся от лишенных воды телец, головки с черными глазами и обращенные к тишине вечности сломанные усики. Перемена оказывается сильнее и быстрее меня. Дом стал другим. Жизнь идет иначе, заставляя меня приспосабливаться к происходящему, хотя моя кровь взывает к другому.
Луна была полной лишь один раз после того, как я вырыла могилу. Она еще не заросла травой, и черные комья земли торчали между редкими травинками. Странно, хотя я видела все это каждый день, смерть отца оставалась по-прежнему совершенно непонятной, осознать ее присутствие в этих комнатах было не под силу. Оставленный им след оставался четким, казалось, что он все еще здесь и не может уйти, что он прошел у меня за спиной за мгновение до того, как я обернулась, что он заглянул в чайный домик, а потом туда вошла я. Его присутствие рождало тепло и грусть, мне не было страшно. Порой я произносила вслух его имя, зная, что он не ответит и даже если и услышит, то не положит руку мне на плечо. Теперь мы жили в разных мирах, и никому никогда не случалось пересекать темный поток между нами, кроме как только в одном направлении.
Очередь двинулась вперед, Санья дернула тележку со своими и моими бутылками. Песок заскрипел под повернувшимися колесами. Перед нами было еще с дюжину человек.
- Тебя здесь нечасто встретишь, - услышала я за спиной, и на мое плечо легла рука с короткими пальцами с обломанными ногтями. Я повернулась и увидела жену Юкара с сеткой на голове. С тех пор как мы встречались последний раз, ее круглое лицо словно постарело и оплыло, но губы были ярко накрашены. "Сейчас найти такого цвета помаду, пожалуй, не очень-то просто", - подумала я.
- Добрый день, Ниниа!
- Получается, тебе теперь вода нужна только для себя, - продолжила она, и ее выцветшие на солнце брови сдвинулись, придав лицу сочувствующее выражение. Ниниа похлопала меня по руке. У меня начало щипать глаза. - Есть ли какие новости от мамы?
- Связь плохая, - ответила я лишь немного дрогнувшим голосом.
Каждую неделю я посылала маме сообщение за сообщением, но от нее получила только одно, да и то сразу же после похорон. Новости, доходившие из Синджиня, были неважными, и мамино молчание пугало меня больше, чем я могла себе в этом признаться.
- Как у вас дела? - спросила я.
- Детишки страдают, - сказала она, имея в виду внуков. - Растягивать норму воды на всю семью - не такое уж простое дело, но нам еще повезло: Юкара подрабатывает в гарнизоне, а офицеры иногда накидывают сверху, ну ты ведь знаешь. - Тут она осеклась, поняв, что сказала лишнее. - Тяжко, но ничего не поделаешь. А ты, поди-ка, живешь похуже нашего? Ах, бедное дитя, и ведь нет рядом родителей, чтобы хоть помогли, одни только чайные церемонии и кормят.
Санья, заметив мое выражение лица, перебила ее.
- Извините, у вас что-то под левым глазом. Нет, с другой стороны, - сказала она, когда Ниниа подняла сетку и утерлась рукавом.
- Все?
- Кажется, я ошиблась, наверное, это морщина. Или, может быть, тень от вашего модного головного убора?
Ноздри женщины так и раздулись.
- Конечно, нынче приличной москитной сетки уже и не купишь, - сказала она и по-старушечьи поджала губы.
Мне пришлось отвернуться в сторону, чтобы она не увидела мою улыбку: ее москитная сетка была далеко не новой, и по краю красовались засохшие пятна от губной помады.
- Как твоя семья, Санья? - Ниниа попыталась перевести разговор на другую тему, хотя тон ее голоса явно стал выше.
Санья ответила не сразу. Ее беспокоило, что Минья болела уже много недель. Вода из пункта раздачи была пока еще чистой, но по деревне ползли слухи о многочисленных случаях отравления, да и родители шепчутся, якобы военные травят население, специально раздавая зараженную воду. Мне не хотелось верить этому, но свою норму я предпочитала тратить на умывание или на полив деревьев.
- Не хуже, не лучше, - ответила она наконец. - Работы у отца хватает, его, кстати, наняли ремонтировать старые дома, что на окраине, под жилье для новых акваинспекторов.
- А мама и сестра? - не унималась Ниниа.
- А что, у них все хорошо, как и у вас.
- Ну тогда передавай им от меня привет, - сказала та, немного помолчав и давая понять, что разговор на этом закончен.
- Ух, мерзкое насекомое, - пробормотала Санья.
Наступил и наш черед. Я достала транслятор и прижала ладонь к экрану: на нем высветились мое имя и мой личный код гражданина. Затем я протянула его солдату на раздаче, он подключил его к своему мультитранслятору, наполнил мои бутылки и запросил данные о выдаче недельной нормы воды: "Гражданин - Нориа Кайтио. Время до следующей выдачи - три дня". Затем он вернул мне транслятор, я отключила его и убрала в сумку.
Пока я грузила воду на тележку, Санья наполняла водой свои бутылки. Они казались страшно маленькими, я одна расходовала столько же каждый день - половина уходила только на мытье посуды и умывание.
Когда все было готово, мы отправились домой: прошли мимо нескольких лавок, где были выставлены старая посуда, мебель и прочий ненужный хлам. Пожилая женщина громким голосом пыталась выторговать себе мешок муки в обмен на пару башмаков. Для этого времени года стояла неожиданно холодная погода, и, хотя мы разгорячились, толкая перед собой тележку с бутылками, пальцы совсем окоченели. Горизонт был затянут плотными тучами, похожими на намокшее шерстяное покрывало.
- Надеюсь, хоть сегодня пойдет дождь, - сказала Санья. - У нас уже и бочки под воду во дворе приготовлены.
Я тоже ждала дождя - освежающего и очищающего, чтобы он омыл меня и природу вокруг и хоть на время подарил миру новые запахи. Однако тучи не сулили ничего, кроме редких дождинок, но говорить об этом я не стала.
По улицам прохаживались акваинспекторы в синей форме, кто-то тащил домой полученную норму воды, но в остальном все было спокойно. За те несколько месяцев, что прошли с праздника начала нового лунного года, жители привыкли разговаривать вполголоса, количество военных на улицах заметно выросло, а вокруг деревни все возводили и возводили новые казармы. Из-за нехватки воды в деревне начали разноситься запахи человеческой жизни, они проникали повсюду, накрывали дома и дворы, словно сорняки, затягивающие брошенные хозяевами поля. И всякий раз, как я приходила в деревню, они били мне в нос, пока мое обоняние не привыкло к ним.
Около местной больницы зловоние стало похожим на густую смолу. Крохотный вестибюль старинного кирпичного здания вмещал чуть более десятка человек, остальным же приходилось коротать время на улице. Кричали груднички. Одна молодая женщина - вряд ли старше меня - пыталась безуспешно успокоить своего ребенка с распухшим лицом. Другая девочка лет трех казалась настолько уставшей, что не могла ни двигаться, ни разговаривать. Ее мать, увидев меня и Санью, протянула к нам руку с поильником и попросила:
- У вас не будет хоть немного воды? Ребенок совсем болен, а мы сидим здесь уже который час.
Санья посмотрела на меня. Это было что-то новое. В деревне и раньше не хватало воды, но никто никогда не попрошайничал.
- Подожди, - сказала я Санье.
Я отлила в поильник воды из бутылки, женщина вцепилась мне в рукав.
- Благодарю вас, девушка! Вы хороший человек. Спасибо, да пребудут с вами чистейшие воды!
Она все продолжала благодарить, а мне от этого становилось только неловко. Когда я уже закрыла бутылку и поставила ее обратно на тележку, к нам подошла другая женщина, держа за руку двух малышей.
- У тебя не найдется капельки воды и для нас?
Санья выразительно посмотрела на меня:
- Нориа, нам пора идти.
Она была права: все, кто сидел в очереди перед больницей, начали посматривать в нашу сторону, точно взвешивая свои шансы и придумывая, как получше попросить воды. Если бы мы остались еще на немного, нам пришлось бы уйти без воды.
- Извините, - сказала я второй женщине. - Я прошу прощения, но я не могу, у меня больше нет.
И тут на ее лице появилось сначала недоверчивое, а потом и брезгливое выражение.
- Ты же дочка чайного мастера, не так ли?
- Пойдем отсюда, Нориа. - Санья потянула меня в сторону.
- Можно было догадаться. Чайные мастера всегда считали себя выше других.
Кровь ударила мне в лицо. Я отвернулась и начала толкать тележку на другую сторону улицы. А в спину летели какие-то беспорядочные выкрики, и было слышно мое имя.
- Не обращай на них внимания, это же не твоя вина, что ты не можешь помочь им всем, - пыталась успокоить меня Санья.
Лицо горело, горло казалось распухшим, и нечего было ответить от чувства унижения. Хотелось поскорей уйти от всего и наконец-то подумать о предстоящем, об истинной причине, почему я сегодня пришла в деревню. Даже сквозь унижение и смятение я ощущала волнение.
Мы свернули на узкую улочку. Я успела заметить низкий оштукатуренный домик, на двери которого около четырех недель назад появился синий круг, - зашторенные окна, и ни движения, ни голосов. Наши ноги сами выбрали другое направление: в деревне с некоторого времени стало непринято ходить привычным путем, по мере того как на дверях все чаще появлялись синие круги, новые пути постепенно заменяли старые. Таких домов насчитывалось уже два десятка: они стояли, словно немые привидения, окруженные молчанием, границу которого никто не пересекал без особой необходимости. Жители соседних домов продолжали жить так, как если бы на месте преступного дома колыхалась всепоглощающая пустота, один взгляд в сторону которой мог поглотить и их тоже.
В деревне поговаривали, что пару раз видели жильцов этих домов, что те забирали что-то с порога или молча стояли во дворах, но никогда не покидали их, - это было либо рано утром, либо уже почти ночью. К этим разговорам относились, как и к любым другим историям про привидения, - со смешанным чувством страха и любопытства, исчезавшим с первыми лучами солнца.
На самом же деле никто не знал, что происходило с жителями меченых домов. Проще было вообще не интересоваться, ведь тишина - лучшее лекарство.
Холодный ветер обрушивался на стены домов, наскакивал на нас. В одном из дворов худой, как скелет, мужчина, в котором я признала учителя деревенской школы, втирал в кожу головы светло-коричневую смесь из глины и толченой коры - такую продавали на рынке в качестве сухого средства для мытья волос. Сама я пользовалась мыльнянкой - ее густые пучки росли у нас за чайным домиком. Мне нравилось, как она пенилась между пальцами, смешиваясь с водой. Тут я подумала, что кому-то может показаться странным, отчего я никогда не покупаю сухого моющего средства. Никогда не знаешь, где проходит граница, насколько нужно изменить жизнь, чтобы стать такой же, как все жители деревни.
Когда мы подходили к дому Саньи, я не стерпела и спросила:
- Хочу сходить на свалку. Пойдешь со мной?
Санья вздохнула.
- Не могу. Дома полно дел, - ответила она. Затем взглянула на мои бутылки и продолжила: - Если хочешь, можешь оставить их у нас. Заберешь на обратном пути. К чему их таскать попусту с собой?
- Возьми себе, - сказала я.
Санья посмотрела на меня так, словно я предложила ей полететь на спине дракона.
- Не будь идиоткой! Тебе же не дадут воды до следующей недели. Не возьму я ничего!
- Они мне не нужны. У меня дома воды хватит до конца недели. Возьми, пожалуйста.
Мне показалось, что Санья хотела возразить, но, вздохнув, она сказала:
- Ладно, только не вздумай предлагать мне когда-нибудь еще.
Вокруг колыхался густой запах. Я прошла мимо места, где протекал ручей с мутной водой, из него люди пытались наполнить водой бутылки и ведра. Родители запрещали мне даже пробовать ее, говоря, что вода на свалке нечистая и что я могу заболеть. Раньше деревенские жители сторонились ручья, но теперь, всякий раз оказываясь здесь, я видела, как кто-то набирал воду. Как-то раз, помню, даже сказала одной женщине, что вода непригодна для питья.
- А что ты предлагаешь мне тогда пить? Может, воздух или песок? - взвилась та в ответ.
С тех пор я никогда не заговаривала с кем-либо у ручья.
От неожиданности я чуть не споткнулась, увидев среди набиравших воду людей лицо с красными губами. Это Ниниа, склонившись над ручьем, черпала желтоватую водицу в принесенную бутылку. Во всем ее облике - коричневая одежда, нелепые движения - и впрямь было что-то отвратительно тараканье, при этом мне вдруг стало стыдно. А что ей еще делать, кроме как выживать изо всех сил? Что здесь делают все эти люди? Вероятно, военные платили Юкара не так уж и щедро, как Ниниа намекала нам с Саньей на площади. Она отвернулась, и я не поняла, успела она заметить меня или нет, а может, просто сделала вид, что не заметила.
Надо было идти дальше.