Санья знала, куда шла: над киоском красовалась нарисованная синим фигура нимфы. Все знали, что тут продают, и, хотя ничего противозаконного в этом не было, многие уважающие себя лавочники отказывались от такого занятия.
- Нам, пожалуйста, четыре кекса из голубого лотоса, - попросила Санья.
Торговка была пожилая женщина с большими коричневыми родинками на лице.
- А вы не слишком молоды для этого? - поинтересовалась та, но Санья молча протянула ей деньги, женщина не стала задавать больше вопросов и отдала нам кексы. Я посмотрела на небо, где разгоралось небесное сияние, раскидывая тонкое полотно во все стороны сквозь сгущающуюся тьму.
- Пойдем на Нокку, оттуда лучше видно, - предложила Санья.
Ноккой называли скалу неподалеку от свалки, выступавшую из сопки и похожую на гигантский клюв птицы. С окраины деревни к ней вела узкая лестница, и там обычно собирались любители понаблюдать за небесным сиянием, если только не хотели вернуться домой и пойти в тундру.
Оказывается, не мы одни знали про это место. На Нокке уже сидели - парами или небольшими компаниями - люди, сбежавшие с праздника. Среди них было несколько знакомых. Поздоровавшись, Санья шепнула:
- Давай заберемся повыше, там уж точно найдется место поспокойней!
Скоро мы нашли подходящее место, где можно было улечься и разглядывать звезды. Мы разложили на гладкой поверхности скалы старый плед, поставили пакетики с кексами и орехами. Небесное сияние полыхало над нами, извиваясь, потом вдруг пускаясь в пляс и внезапно останавливаясь, вздымаясь и падая, колыхаясь точно море.
Мы молчали, но эта тишина не разделяла нас своей пустотой, наоборот: она объединяла и успокаивала, погружая в вечность. Санья в задумчивости трогала кайму рукавов - очень знакомую. И тут я вспомнила, что она от их праздничной скатерти, которую мать Саньи сшила по случаю окончания школы. Сейчас ленточка прикрывала края ее сильно потрепанной одежды.
Я ела кекс и ждала, когда наступит привычное ощущение легкости.
- Если морские драконы отправляются в путь, это означает, что мир начинает меняться.
- Это все выдумки, Нориа, - ответила Санья, грызя орехи. - Небесное сияние - это такие частицы, они трутся друг о друга вблизи полюса, получается всего лишь электромагнитное явление - ничем не интересней явления электрической лампочки или огневки. Нет никаких живущих в море драконов, ни плывущих за ними стай рыб, ни отблеска их чешуи на небе. - Она взяла кекс и откусила немного. - Эти получше, чем в том году.
- Конечно, я знаю, что такое небесное сияние, - ответила я, - но мне все же хочется думать, что оно вспыхивает из-за драконов. Неужели ты их не видишь?
Санья долго смотрела на небо, а я смотрела на нее. В колыхающихся отблесках небесного сияния ее лицо было цвета кости или, скорей, раковины, когда ту облепили водоросли, а руки казались похожими на две морские звезды в вечернем свете. Вдруг я представила себе, как они пытаются спрятаться под камень на дне моря, куда не достает свет солнца - туда, где прозрачные, продолговатые существа не издают ни звука и не мечтают о другом мире.
- Вижу, - произнесла она после долгого молчания. - Я вижу их.
Санья положила руку мне на плечо; через тонкую ткань одежды я ощутила ее тепло, почувствовала каждый изгиб ее пальцев, словно это солнце нарисовало их на моей коже. И мне стало хорошо: в фонаре поблескивали огневки, по небу продолжали плыть морские драконы, и мир медленно и неуклонно вращался вокруг себя.
Тихим утром я шла домой, завернувшись в платок. Дорога из деревни к домику чайного мастера не была такой уж длинной, а тени от деревьев не казались высокими. Во рту был вкус вчерашней еды и ночи, и мне хотелось пожевать листики мяты. Пройдя через ворота, я легонько задела колокольчик в знак приветствия и, вместо того чтобы пойти к дому, повернула к саду камней. Помню, как стебельки щекотали мне лодыжки и кожа наслаждалась прохладой утренней росы.
Сейчас моя память покрыта снегами, ей нельзя доверять, как и тонкому льду, но я все помню.
Увидев ее, я остановилась.
Темная худая фигура стояла на краю сада около чайных кустов и ждала.
У меня сжалось сердце, я не могла сделать и шага.
Фигура повернулась и пошла прочь, пока не исчезла за чайными кустами. Какое-то мгновение ветви деревьев качались там, куда она ушла, но потом успокоились.
Преодолев навалившуюся тяжесть, я бросилась к дому.
В прихожей висел потухший фонарь, и глазам потребовалось время, чтобы привыкнуть к темноте. Отец лежал на полу с искаженным болью лицом, а рядом с ним валялась разбитая бутылка. Вода растеклась по полу, намочив его одежду.
- Отец, что произошло? - в ужасе спросила я, помогая ему подняться.
- Ничего, - ответил он, с трудом удерживаясь на ногах. - Просто немного устал.
- Надо пойти за доктором, - сказала я.
Я отвела его в родительскую спальню, уложила на кровать и накрыла одеялом. Через какое-то время он опять забеспокоился:
- Хочется пить. Во рту все пересохло.
- Я принесу воды, - сказала я, но он пожелал сам подняться, пойти на кухню и налить себе воды. Это был последний раз, когда я видела, как он встает с постели.
Часть II
Пустынный дом
* * *
Ибо даже песчинка не сдвинется с места без того, чтобы не случилось движение в глубинах: меняя одно, ты меняешь все.
Вэй Вулонг. Путь чая
VII век, эпоха Старого Киана
Глава 9
Мы - дети воды, и смерть - союзница воды. Они неотделимы от нас, ибо мы созданы из переменчивости воды и близости смерти. Они всегда идут рука об руку - в мире и в нас, - и рано или поздно настанет время, когда иссякнет вода, бегущая в наших жилах.
И случится это так: земля займет место воды, займет свое место на коже человека, на пробивающемся из песка зеленом листочке и разлетится прахом. А потом лист, кожа, мех животного обретут цвет земли и ее форму, и будет невозможно различить, где заканчивается одно и начинается другое.
Сухое и мертвое станет землей.
Земля высохнет и станет мертвой.
Когда-то большая часть земли у нас под ногами росла и дышала, когда-то она имела живой облик, но это было давно. Однажды некто, кто не будет помнить о нас, пройдет ногами по нашей коже, и мышцам, и нашим костям, перешагнет через прах, что от нас остался.
Нас отделяет от праха только вода, и ее невозможно удержать. Вода утекает сквозь пальцы, сквозь поры и тела, и чем больше мы пытаемся сжаться, тем скорее она оставляет нас. И когда вода иссякнет, мы станем принадлежать только земле.
Я выбрала место для могилы отца на краю сада камней, рядом с чайными кустами. Тучи заслоняли небо, тонкий серый свет давил на уставшую от зимы лужайку, как море давит на свое вечное дно. Он сгибал мне кости и клонил к земле. Я размышляла о тишине земли, но воздух и вода все еще текли во мне, и я должна была прожить каждый час отведенной мне жизни.
Надо было постараться не повредить корни чайных кустов. Я сняла куртку, положила ее рядом с лопатой и взялась за мотыгу. Работала, пока не заболели руки и не пересохло во рту. Когда первые огневки заблестели в кустах, могила была готова. Затем я умылась и послушала сообщение, посланное мамой на транслятор. Мамин голос звучал глухо, словно ее горло распухло от горя: "Нориа, у меня пока нет никаких вестей из визового центра. Железнодорожное сообщение между Синджинем и Уралом прервано, никого не выпускают. Сейчас я могу только попытаться устроить тебе билет в один конец и визу, чтобы ты смогла приехать ко мне, когда будет такая возможность. Надеюсь, что сумею придумать, как переправить их тебе. Ах, как хочется быть сейчас рядом. - тут мама сделала паузу, и было слышно, как она дышит, а затем добавила дрогнувшим голосом: - Нориа, пожалуйста, сообщи мне, как у тебя дела".
В трансляторе раздался сигнал, и он отключился.
Я заново прослушала сообщение, потом еще два раза. Чтобы отправить ответ, нужно было выбрать в списке ее имя и наговорить звуковое сообщение, но я была исполнена тишины, где словам не оставалось места. Наконец я нажала на зеленую кнопку. На экране зажглось "запись".
- Все в полном порядке, напишу тебе завтра, - сказала я как можно спокойнее. Затем нажала "отправить", поставила транслятор обратно и пошла к себе в комнату.
В утреннем свете стали видны очертания мебели. Уснуть мне так и не удалось. Я решила выйти на крыльцо и не сразу поняла, то ли погода стояла необычно прохладная, то ли мне было просто зябко. Вернулась в дом, надела куртку и штаны, накинула еще платок, натянула на ноги две пары носков и только потом сандалии. На глаза попалась отцова москитная сетка, лежавшая на полке в прихожей. Я взяла ее, отнесла в мамину комнату и плотно закрыла за собой дверь.
Гости начали собираться около десяти утра. Первым пришли Юкара, его жена Ниниа и сестра Тамара, затем прибыл майор Болин с водителем. Вскоре на пороге появились четыре чайных мастера из соседних деревень. Они с моим отцом были не сильно знакомы, но посчитали должным прийти попрощаться. Мне приходилось наугад составлять список приглашенных, потому что мама была родом из-под Нового Петербурга и никто из ее родных не жил так далеко на севере. Отец же редко общался со своими, я даже не помнила, приходилось ли мне когда-либо встречаться с кем-то из его родни - разве что в детстве, когда нас приглашали на свадьбу или на наречение детей, где отец обычно проводил чайную церемонию для собравшихся. Я ощущала себя в полном одиночестве, окруженная этими чужими мне людьми, у меня ни с кем не было общих воспоминаний, нам не о чем было поговорить.
Вскоре пришли три деревенские плакальщицы. Они выглядели точь-в-точь как я себе их представляла. В детстве они пугали меня своими черными одеждами, платками на головах и постоянно меняющимся выражением морщинистых лиц. Старые люди говорили, будто они видят такое, что другим недоступно. Плакальщицы были молчаливы, казалось, что они следуют за смертью или же смерть следует за ними, а когда они плакали по покойнику, то вздрагивали даже камни. Не помню, чтобы я их позвала, но и прогонять не стала - ведь кто-то должен плакать в такой день, а внутри меня не было ничего, кроме тишины. Санья и ее отец Ян прибыли последними. Мы обнялись, и я подумала, что она наверняка почувствовала, как я дрожу.
- Маме пришлось остаться. Минье опять нездоровится, - прошептала она мне на ухо и направилась в сад, где возле гроба и могилы собрались гости. Я затворила ворота и пошла к ним.
Бамбуковый гроб стоял на каменной скамье - его туда поставили накануне, - а в ногах стояла чаша с водой. Гроб казался слишком маленьким, чуть больше очага в чайном домике, и тут я подумала - уже не в первый раз, - насколько мимолетна смерть по своей сути, насколько сложно ее увидеть или понять. Отца не было ни здесь, ни в гробу, ни в чаше. В них находились только разные материи, с которыми когда-то был связан его дух, а сейчас он принадлежал им не более чем свет принадлежит иссохшим растениям, которые он сам и взрастил.
Майор Болин взял на себя формальную часть церемонии прощания: он торжественно поприветствовал собравшихся и коротко рассказал об отце. Затем открыл книгу в кожаном переплете и зачитал из нее отрывок. Я понимала, что он произносит речь, но слова подобно пустой шелухе улетали от меня прочь.
Болин закрыл книгу, аккуратно положил ее на землю и подал Юкара знак. Они вместе подняли гроб со скамьи, отнесли его к могиле и медленно опустили в яму. Мне полагалось прощаться первой. В это время года цветы еще не распустились и большая часть деревьев сбросила листву несколько месяцев назад, так что мне ничего не осталось, как выбрать ветку вечнозеленого чайного куста. В неглубокой могиле ее темно-коричневый и зеленый цвета слились с цветом крышки гроба, и только самые крохотные листики сверкали в темноте, точно осколки разбившейся звезды.
Большая часть гостей оставляли в знак прощания отполированный водой камень, принесенный из русла пересохшего ручья, или раковину: они падали на крышку, издавая мелкий легкий стук, словно капли дождя. Болин высыпал горсть серебристых чайных листьев.
Когда эта часть церемонии закончилась, настала очередь чаши с водой.
Запричитали плакальщицы. Они начали тихо, но скоро заплакали в полный голос. Их песня - красивая и вместе с тем неприятная - казалась закованной одновременно в нарастающие и слабеющие звуки, которые, чуть родившись, не исчезали, но накрывали все вокруг. Они причитывали на старинном и непонятном языке, слова которого походили на заговор или проклятие, но все гости знали, что это был один из языков эпохи архемира, теперь уже почти забытый и живущий только в песнях избранных.
Их причет начал окутывать меня мириадами сверкающих нитей, пронзая в памяти все забытое и исчезнувшее. Я подняла чашу с водой и пошла к чайным кустам. Плач возносился и ниспадал, из него вырастали ветви, листья и корни, они проникали мне под кожу, и тогда я почувствовала, как растворяюсь, словно то, что я несу внутри себя, больше не помещается в моем теле: я стала лесом, растущим и исчезающим, я стала небом и морем, я стала дыханием всего сущего и сном всего неживого. Незнакомые слова понесли меня, мертвый язык подарил мне силу.
Я наклонилась и вылила воду под корни, а когда чаша опустела, отнесла ее обратно к скамье. Песня стихла, словно ветер.
Церемония окончена, когда закончилась вода.
Гости начали переходить в дом. Я еще долго стояла на лужайке, смотрела на чайные кусты, но они росли ни быстрее, ни медленнее. И только когда Санья подошла ко мне и обняла, я снова ощутила свое тело, перестав быть прахом, развеянным в пространстве.
- Тебя ждут, - произнесла Санья.
- Мне кажется, он хочет, чтобы я побыла с ним подольше, - ответила я.
- Нориа, не нужно пытаться умилостивить.
Если бы кто другой сказал мне такое или если Санья произнесла бы это иначе, я ушла бы в тундру, оставив гостей, и вернулась бы только после их ухода, но у меня на плечах лежала ее - такая живая - рука, и я никогда раньше не слышала, чтобы Санья говорила так нежно. Она посмотрела мне в глаза и убрала прядку волос с моего лица. Я пошла за ней.
В гостиной царил полумрак - я забыла зажечь фонари. Весеннее равноденствие наступало через полмесяца, и день за окном не был таким уж светлым. Произносили речи родственники, которых я никогда раньше не встречала, Ниниа и Тамара раздавали угощение. Я пообещала им воды на целую неделю - теперь, когда все водопроводы были перекрыты, никто не отказывался от таких предложений. Плакальщицы сидели и ели-пили за троих, но никто не осуждал их. Санья сидела рядом со мной.
Я смотрела вокруг и пыталась сообразить, откуда знаю всех этих людей. Одного светловолосого мужчину в углу никак не могла вспомнить. Он ни с кем не разговаривал и вроде как никого не знал, он казался знакомым, но я была почти уверена, что он не приходился мне родственником и уж точно не из нашей деревни.
- Ты не знаешь, кто это? - спросила я у Саньи.
Санья посмотрела на него.
- Никогда не видела, - ответила она.
Мужчина был в штатском, но что-то в его жестах и манере смотреть на гостей подсказывало, что это военный. Еще до смерти отца еженедельные акваинспекции начали проводиться в обязательном порядке, наказания за аквапреступление ужесточились, и военные либо в форме, либо в штатском появлялись везде, где собиралось более трех человек. Сначала я никак не хотела поверить в это, пока однажды отец, собираясь в деревню, не сказал:
- Они теперь начеку. После событий на празднике окончания лунного года опасаются всяческих собраний и следят за подстрекателями. Они прижмут к ногтю каждого из нас, пока не выдавят последнюю каплю смелости. Так что все это еще не скоро закончится.
Меня словно пронзило ударом тока. Сначала внутри все полыхнуло, а потом из глаз брызнули слезы: они текли и текли, а когда прекратились, я почувствовала, что они просто застыли в ожидании следующего приступа отчаяния, когда заново прожгут себе путь.
Приглашенные начали расходиться. Майор Болин ушел последним, но вернулся.
- Нориа, можно с тобой поговорить? - спросил он.
Я заметила, что он обратился ко мне по имени, такого раньше не случалось, хотя он давно знал отца и сильно помог мне с похоронами. Возможно, Болин хотел договориться о следующей чайной церемонии?
- До завтра, - я попрощалась с Саньей, - спасибо, что пришла.
В ответ она крепко пожала мне руку и сказала:
- Посылай сообщение или заходи, когда сможешь или захочешь.
Ее отец Ян кивнул мне на прощание. Они ушли.
- Принеси сундук из солнцекара, - приказал Болин водителю.
Тот слегка кивнул и вышел, грохоча сапогами по полу, мы остались вдвоем. В гостиной стоял полумрак, и только пара тусклых фонарей отделяла свет от тени. Насколько я помнила, майор посещал чайные церемонии моего отца с тех пор, как мне исполнилось шесть лет. Он всегда был добр ко мне, обращался уважительно, даже когда я еще не владела всеми секретами церемонии. Думаю, их с отцом связывало что-то вроде дружбы, если у отца вообще были друзья, поэтому доверяла ему полностью. Я предложила Болину чашечку чая, но он отказался.
- Нориа… - начал он.
Я молчала, он, казалось, подбирал нужные слова. Жужжала одинокая огневка, я думала, может, где-то остался открытым фонарь? Если не закрыть, то скоро придется подметать дохлых огневок по всему полу.
Наконец Болин заговорил:
- Кое-кто считает, что на вашем участке есть вода. Не знаю, правда ли это, но…
- Это неправда.
- Я не собираюсь выуживать из тебя информацию, - серьезно произнес Болин. - Не знаю, рассказывал ли отец тебе когда-нибудь, но мы с ним выросли вместе, и было время, когда я мог доверить ему свою жизнь. Он не понимал, зачем я выбрал армейскую карьеру, но от нашей дружбы нам удалось сохранить то, что мы сумели. Я знаю, он хотел бы, чтобы я предупредил тебя. У меня нет больше власти. Точнее, есть только номинально, но каждый день ее становится все меньше, и скоро я ничего не смогу сделать для тебя. Власть, принадлежавшую ранее мне, передали Таро. Нориа, ты должна вести себя крайне осторожно.
Пока он говорил, я размышляла, сколько же всего Болин успел сделать для меня и моих родителей. Отец однажды сказал, что он - наш покровитель, и только сейчас я поняла, что не знала, что все это значит на самом деле. Покровитель? Зачем? Вспомнился тот светловолосый незнакомец, все эти копавшие землю солдаты.
У нас на кухне всегда была еда, какую остальные жители деревни могли себе позволить только в праздник лунного года или в праздник середины зимы, и мало кто мог обзавестись морозилкой. А что, если Болин имеет к этому какое-то отношение? А что, если какие-нибудь из наших книг побывали и в его руках? Может, это он оберегал отца от вечных проверок и позволял ему спокойно работать? Сколько же он сделал для нас и, главное, как все изменится, когда его покровительство вдруг прекратится?
- Я буду осторожна, - ответила я.
На крыльце раздались тяжелые шаги, и в дверь постучали.
- Это водитель. Я тебе кое-что привез. Входи!
Раздался глухой стук, словно что-то тяжелое опустили на пол, дверь распахнулась, и вошел водитель с красным от натуги лицом. Поставив сундук передо мной, он удалился.
- Открывай, - сказал мне Болин.