На душе у Григория с утра было скверно, почему-то ранний, неожиданный снег раздражал. Работа не шла - все хотелось спуститься к Жоресу, хотя Григорий и понимал, что этого не следует делать. Сутулясь над столом, он хмуро обсчитывал на линейке передаточные числа шестерен и курил уже, кажется, пятую с утра сигарету. За спиной в большое окно вползал снежный день, но Григорий не выключал потускневшего желтого огонька под алюминиевым колпаком настольной лампы, лишь слегка золотившего шкалу линейки и его руки. Работалось без охоты, проплывали невнятые, отрывочные посторонние мысли о скуке одиноких осенних вечеров, о том, что все-таки надо купить телевизор. Клубились в КБ шорохи голосов, приглушенные, серые, как утренний туман. Скверно было на душе, и он подумал с тоской: "Хоть бы пришел кто-нибудь…"
- Вы - Григорий Иванович Яковлев? - Из-за края чертежной доски выглядывало смуглое лицо незнакомой девушки.
- Я - Григорий Иванович Яковлев, - хмуро ответил он, бросил счетную линейку на стол и откинулся на спинку жесткого стула.
Девушка обогнула доску и показалась вся - в красной поблескивающей куртке и только что входившей в моду непривычно короткой юбке. "Это чучело еще откуда?" - чуть удивленно подумал он.
- Еле нашла вас, никто не знает, где вы находитесь, - облегченно вздохнув, сказала девушка.
- Я и сам часто не знаю, где нахожусь. - Он взглянул на нее внимательнее и не понял, хороша эта девушка или дурна собой, - не было опыта, чтобы разобраться, где ухищрения косметики, а где настоящее. - Но вам-то я зачем понадобился?
- Может быть, вы позволите мне сесть? - Она сняла ремешок большой сумки с плеча.
- Пожалуйста, - поспешно ответил Григорий, отвернулся в замешательстве, поискал глазами по столу и выключил настольную лампу.
Она подтянула стул Сулина, села, поставив свою сумку на пол. Взгляд ее показался Григорию жестким, проницающим, хотя тугие полные губы улыбались кокетливо.
- А что это вы днем с лампой? - Улыбка стала еще ярче, ямочки на щеках запали, а глаза остались все те же - острые, проницающие и темно-бархатные.
- А… ищу человека.
Ее улыбка злила, потому что казалась вымученной.
- Ну и как?
- Ну, и пришли вы. - Григорий взял линейку, надвинул ползунок, считая результат, но уже забыв, зачем это число, втолкнул движок в корпус, снова положил линейку на стол и вопросительно взглянул на девицу: "Какого рожна ей надо?"
- Я из газеты.
- А я уж подумал, что вы агент по страхованию. - Почему-то хотелось обидеть эту девицу, сбить спесь.
- В самом деле похожа? - Тут ее глаза мягко блеснули, теперь это была действительно улыбка. Григорий даже поймал себя на том, что рот у него полуоткрыт, и сжал губы.
- Не знаю. Теперь ведь не поймешь, кто ассенизатор, кто профессор, все похожи друг на друга, - сказал он хмуро, ощущая какой-то неуют в присутствии этой стриженой с искусственными сединками в черной мальчишеской голове. Может, это чувство возникало оттого, что сидела она слишком свободно, закинув ногу на ногу, и совсем близко были ее круглые колени, почему-то все время попадавшиеся на глаза.
- Люди теперь довольно быстро меняют, так сказать, свой статус. Год или два назад рабочий, потом инженер. Ведь вы тоже не сразу стали автоконструктором. - Смуглое ее лицо, цветом своим напоминавшее о южном курортном солнце, стало серьезным, но теперь улыбались глаза - насмешливо, бесовски и беззащитно по-девичьи.
Григорий спросил вдруг охрипшим голосом:
- Как вас зовут?
- Софья Николаевна, - словно недоумевая, ответила она и тут же быстро добавила: - Можно просто - Соня.
Григорий кивнул утвердительно, будто знал ее имя заранее; рассеянная задумчивость наползла на него, и глаза обратились внутрь. Долго смотрел он в упор на девушку и не видел ее, потом заморгал, словно пробудившись.
- Так чем могу быть полезен?
- У вас неприятности? - почти шепотом спросила она и наклонилась вперед так, что глаза, темные, бархатные, беззащитные, стали близко-близко. Пахло от нее холодным, чуть уловимым, мятным чем-то.
- Что это за духи у вас? - удивленно и волнуясь, спросил Григорий.
- Какие духи? - Она не отклонилась, только испуганно дрогнул взгляд.
- Ну эти… мятой пахнут. - Он покраснел, поняв бестактность вопроса.
Она откинулась на спинку стула, повела плечом, принужденно улыбнувшись.
- Нет никаких духов: это лепешки мятные…
- Извините, - потупился Григорий. Он слышал, как шуршит она сигаретной пачкой, чиркает спичку, но не поднимал головы. Оцепенелость и грусть ощущал он, словно внезапный, незнакомый недуг. "Да что же это?.. что?!" - тоскливо пытал он себя, вперясь глазами в серые шашки пластикового пола. Ему не хотелось говорить, но и не хотелось, чтобы эта девушка ушла, - пусть бы сидела так, лишь бы чувствовать ее присутствие, вслушиваться в тихое шелковое шуршание красной куртки, вдыхать дым ароматной сигареты. "Что же это?.. что?!"
- Григорий Иванович, может быть, я не вовремя? - Голос ее был осторожен, как будто разговаривала с больным.
- Да нет… - Григорий поднял глаза, но посмотрел мимо нее в окно.
Дымное, в белесых размывах клубилось небо, над ничем не загороженной далью полигона, и где-то у южной черты, за сизым облаком с розовой гривой, проглядывало солнце. Тревога томила и грусть.
- Хотелось поговорить с вами, - тихим голосом больничной сиделки сказала она.
- Пожалуйста, - с подавленным вздохом откликнулся он. - Только о чем?
- Я слышала о вас как о спортсмене-автогонщике, потом узнала, что вы стали конструктором… - Она осеклась под его взглядом.
- От кого вы узнали? - спросил он рассеянно, думая о чем-то другом, неуловимом.
Она глубоко, до ямочек на щеках, затянулась сигаретой, округлив полные губы, и сказала жалобно:
- Я не могу вам лгать почему-то, - и улыбнулась беспомощно и виновато. Только тогда Григорий понял, что она очень молода и красива, и ему вдруг стало легко.
- Не надо врать. Зачем? - Он протянул ей щербатую чашку, служившую пепельницей, и первый раз открыто, не таясь, взглянул на нее.
- Понимаете, я пришла к вашему директору, - смуглые щеки ее покрыл густой, чуть золотистый румянец, она смотрела Григорию прямо в глаза. - А он послал меня к вам, наверное, "подослал" будет точнее.
Она рассказывала о разговоре с Игорем Владимировичем, а Григорий следил за сменой выражения на смуглом с жарким румянцем лице, смотрел на тугие полные губы, в которых было что-то неуловимо негритянское. Его не занимали слова, хотя их смысл доходил до него. Он даже не удивлялся странному поступку Игоря Владимировича, да и вообще все сейчас не имело цены, было неважным. Главным было ее лицо, руки, высокая шея, взмахи тяжелых ресниц. Грустно щемило что-то внутри, сухо становилось во рту, и шершавыми, грубыми ощущались вдруг запекшиеся губы. Он закурил торопливо, жадно затянулся и все смотрел ей в лицо.
А на краю дымного, в белесых размывах клубящегося неба, из-за сизого облака с розовой гривой все ярче и ярче светило солнце, и юг уже был золотым и лиловым.
- Вы меня слушали? - помолчав, спросила она.
- Да. - Он кивнул, подумал и медленно сказал - Что ж, директору виднее. Но так или иначе, это не расходится с моими планами. Так что я расскажу вам, что смогу. - Он помолчал. - Только не сегодня, ладно? Я просто не готов сейчас.
Она смотрела серьезно и молча.
- А сегодня давайте сбежим из этой конторы. Может быть, в городе и разговор получится. Давайте! - Григорий говорил с какой-то смелостью отчаянья.
- Это - мысль, - прищурившись, усмехнулась она.
- Согласны?!
Она только прикрыла глаза в ответ.
- Тогда сидите здесь и не двигайтесь. Я - на пять минут. - Григорий вскочил, с грохотом отодвинул стул и бросился к двери. В коридоре он с усилием заставил себя идти шагом.
Огромный двусветный зал, в котором помещался отдел художественного конструирования, был наполнен сизым, как снятое молоко, светом, в котором бумага на столах художников выглядела иссиня-белой, как хорошо выстиранное белье.
Жореса не было. Яковлев спросил у художника, сидевшего за соседним столом.
- В скульптурной, наверное, - ответил тот и кивком указал на дверь в дальнем конце зала.
Григорий пошел вдоль стены, миновал белую лестницу, ведущую на балконы, и открыл обшитую дубовыми планками дверь. Скульптурная мастерская была поменьше зала художников и тоже двусветной, но здесь казалось темнее, может быть, потому, что горели лишь верхние плафоны с трубками дневного света. Пахло сыростью и чуть-чуть - керосином. Лепщики в брезентовых фартуках сгрудились у длинного стола, среди них Григорий увидел низкорослую фигуру и лохматую светлую голову Жореса. Он подошел незамеченным и через чье-то плечо посмотрел на то, вокруг чего собрались лепщики и Жорес.
Сначала Григорий мельком увидел на черной пластиковой столешнице блестящий желтый грузовичок в полметра длиной, но чья-то голова заслонила от него эту маленькую машинку, он поднажал плечом, и лепщик, стоявший перед ним, чуть подался в сторону. Грузовичок как настоящий: застекленная гнутым лобовым стеклом двухместная кабина, короткий, чуть выступающий капот, прямоугольные фары, утопленные в зализанных крыльях, хромированный с резиновой накладкой передний бампер, черные колеса с рубчатым протектором и цельнометаллический кузов, у которого откидывался задний борт. Григорию неудержимо захотелось взять этот трогательный симпатичный грузовичок в руки, он потянулся к модели.
- Осторожно, только лаком покрыли, - предупредил лепщик, стоящий рядом.
Григорий отдернул руку и услышал насмешливый голос Жореса:
- Дайте самому конструктору поглядеть.
Григорий машинально повернул голову, увидел прищуренные, плутовато блеснувшие глаза художника на смеющемся, бледном под светом люминесцентных ламп лице и сразу же снова посмотрел на грузовичок. Недоумение охватило его: в интонации Жореса было что-то настораживающее и как будто бы имевшее отношение к нему, Григорию. Лепщики расступились как-то уж слишком охотно, подчеркнуто поспешно. И потом это "самому конструктору"… Григорий рассматривал модель желтого грузовичка, и странное, как наваждение, чувство охватило его - будто он уже где-то видел эту маленькую машину, он узнал в ней что-то, но никак не мог припомнить, где он встречал эти маленькие колеса и прямоугольные фары, этот плавный выгиб наклонного лобового стекла и зализанные, обтекаемые крылья. Он повернулся к Жоресу, вопросительно посмотрел на него, но художник по-прежнему плутовски и торжествующе улыбался. Да, именно торжество поблескивало в прищуренных глазах Синичкина. Тогда Григорий снова повернулся к грузовичку и вдруг на дальнем конце шестиметрового стола увидел еще две модели. Они стояли под низко опущенным рефлектором с инфракрасной лампой, видимо, для того, чтобы быстрее просохла краска. Он всмотрелся в эти модели, открыл рот, чтобы вздохнуть, но вздоха не получилось, будто он оказался в разреженном воздухе на горной вершине. И так вот, силясь вздохнуть, с тревожно прянувшим куда-то сердцем, смотрел он на два маленьких автомобиля.
Щедро остекленный, с чуть выдающимся моторным отсеком, прямоугольными, низко поставленными фарами, пятиместный голубой вагончик ласкал взгляд четкими, изысканно простыми линиями. Григорий сразу понял, что это форма хорошей обтекаемости и безупречного вкуса. А рядом с вагончиком стояло двухместное спортивное - купе красного цвета. Что-то стремительное было в вытянутом теле этой двухдверной приземистой машины, казалось, она не стоит на месте, а уже мчится по ровной ленте шоссе; благородное изящество плавного схода фонаря кабины, сильный наклон лобового стекла рождали ощущение праздничности и силы, но не той грубой силы, которая выпирает из бицепсов штангиста, а другой, которая притаилась в тонких руках скрипача. Все детали на моделях были проработаны тщательно и точно - хромированные ручки дверей величиной с фасолину, металлизированная окантовка стекол, рассеиватели фар с вертикальными штрихами, строгая и элегантная передняя облицовка, матово-серебристые, под магниевый сплав, диски колес, лоснящихся добротным рельефным протектором, - все здесь само по себе было искусством.
Григорий смотрел на эти маленькие автомобили, и ему не хватало воздуха. Один из лепщиков подошел к концу стола, ладонью прикрывая лицо от жара инфракрасной лампы, дохнул на лакированную поверхность кузова спортивного купе и сказал удовлетворенно:
- Высохло.
Кто-то погасил лампу, и цвет машинок: голубой - фургона и бруснично-красный - спортивного купе, - стал гуще, интенсивнее. Лепщик осторожно, чтобы не обжечь руки, переставил модели на середину стола в один ряд с желтым грузовичком. И только теперь Григорий понял, что это - его машина! Та, которую он делал несколько лет вместе с Аллой и Валей Сулиным, которая столько раз виделась в воображении, вот она перед ним - в трех своих видах. Это было невероятным, действительность превосходила воображение, была привлекательной, ошеломляюще неожиданной. Наконец Григорий глубоко вздохнул, повернул лицо к художнику. Только сейчас ему стало ясно, какую работу проделал Жорес за несколько месяцев. Он понял, что эти маленькие модельки автомобилей - не просто удачное решение, а этап в развитии художественного конструирования отечественных автомобилей. Он много лет изучал формы маленьких автомобилей, видел тысячи снимков и кинокадров, сотни живых автомобилей - и чувство не могло обмануть его. Он повернулся к художнику, заметил, какое у Жореса остановившееся, напряженное лицо с его всегдашней виноватой улыбкой, и догадался, как сейчас волнуется этот удивительный маленький и нескладный человек со светлой лохматой головой. Он шагнул к нему и обнял, сжал неожиданно крепкие плечи.
- Это… я тебя поздравляю! - Григорий судорожно вздохнул. - Слов нет… Это… блистательно! Понимаешь? Независимо от того, будет ли это автомобиль с моей или другой начинкой, он уже все равно существует, войдет в учебники… Это - похлеще Фарины и Джакозы. - Пристально и взволнованно смотрел он в зардевшееся лицо Жореса.
- Я рад, что тебе нравится, - тихо ответил художник.
- Нравится! Не то слово, - горячо отозвался Григорий и сам услыхал, как срывается на хрип.
Кто-то из лепщиков сказал нараспев:
- Да уж, мирового класса машинки. Я их перелепил много, а такого не доводилось.
Жорес вынул трубку из кармана, сунул в рот и шумно стал сосать через нее воздух.
- Нас может выручить только этот сельскохозяйственный вариант, - процедил он сквозь зубы, скрывая смущенную радость, и, вынув трубку, ткнул мундштуком в желтый грузовичок. - В этом есть потребность и в городе, и в деревне. А эти варианты, конечно, не имеют товарный вид, но могут отпугнуть, если представлять, скажем, на коллегию министерства.
- Почему? - спросил Григорий.
- Слишком нетрадиционно все: и форма, и начинка, как ты говоришь. Отсутствие прецедента - вот что может повредить. И это купе-спорт дороговато для детского автомобиля. Я специально делал такой, основательный, потом можно выгнать из этого дешевый, упрощенный вариант, но для представления так приманчивее.
- Ничего! Теперь у нас есть что показать, а не одни голые расчеты. Увидишь, у меня к зиме - самое позднее к Новому году - будет платформа с агрегатами. Кровь из носу, а будет. А тогда я и напролом пойду: в ЦК напишу, - сказал Григорий глухим голосом и вдруг вспомнил, для чего он пришел: там, в КБ сидит странная смуглая и красивая девушка и ждет его. И тут Григория осенило:
- Слушай, Жора! Можно показать это одной девушке? Она - журналистка. - Он в упор уставился художнику в глаза.
- Ну… - Жорес засопел пустой трубкой. - Так сразу? К чему?
- Она только посмотрит, понимаешь? Долго рассказывать, откуда она и что к чему, но пусть увидит… Ей статью нужно писать. - Григорий умоляюще смотрел на художника.
- Ладно, валяй, раз тебе невтерпеж. Когда она прибудет? Я хоть при галстуке появлюсь, - усмехнулся Жорес, тряхнув лохматой головой.
- Сейчас, она здесь. Сидит у меня в КБ!
- Ну, ты и выдаешь! A-а, ладно. - Жорес заулыбался с прищуром, повернулся к лепщикам. - Ребята, хорошо бы подсветить юпитером, давайте, а?
Григорий еще раз взглянул на ряд автомобильчиков на черном пластиковом столе и помчался в КБ.
В кабине лифта, который, казалось, еле полз вверх, он начал задыхаться, будто бежал в гору. "Только бы не ушла!" - боязливо думал он.
Девушка сидела, повернувшись к сулинскому столу, и читала какую-то старую, с ятями книгу. Она подняла лицо и отсутствующим взглядом посмотрела на Григория.
- Простите! - почти выкрикнул он, смятенно подумав, что она обиделась.
Она слегка улыбнулась, сочувственно спросила:
- Что, трудно отпроситься?
- Отпроситься? - не сразу понял Григорий. - A-а, нет, не в этом дело. - Он никак не мог выровнять дыхание.
- Что-нибудь произошло? - Она пристально и, как казалось Григорию, с сочувствием посмотрела на него.
- Да, - произнес Григорий и почувствовал, что губы сами по себе расползаются в глупую самодовольную улыбку. Он мельком взглянул в окно, на небо, ставшее светло-сизым, на его розовеющий от солнца южный край и, продолжая улыбаться, но пытаясь скрыть торжество, небрежно сказал: - Дизайнер закончил моделирование. Если хотите, можно посмотреть.
- Конечно хочу. - Она встала, неуловимо быстрым легким движением кинула размашисто книгу в сумку, надела ремень на плечо, и только сейчас Григорий увидел, какая она стройная и высокая, почти одного роста с ним. - Ну, идем?
- Идем! - в тон ей откликнулся он, быстро убрал счетную линейку и листы с расчетами в ящик стола, зачем-то сжал гармошку лампы над кульманом, оглядел рассеянно свой закуток, выгороженный двумя столами и двумя чертежными досками, и сказал: - Сборы закончил.
Рядом шли они по длинному институтскому коридору к лифту, и Григорий видел, как оживляются встречные мужчины при взгляде на девушку, как шире раскрываются глаза и с лиц соскакивает будничное выражение, сменяясь интересом и удивлением. Он опускал взгляд, стараясь придать лицу безразличие, но внутри что-то радостно и горячо всплескивало, и тверже становилась походка, сама выпрямлялась спина, привыкшая к шоферской сутулости.
В облицованной светлым пластиком, ярко освещенной кабине лифта ее лицо оказалось пугающе близко - мерцающие огоньками глаза с тяжелыми ресницами, смуглые с золотистым румянцем щеки, на которых легкими тенями остался след ямочек, короткая стрижка, которая уже нравилась Григорию, и шея, высокая, стройная. Тугие, полные, слегка негритянской лепки губы были влажными. Григорий судорожно вздохнул, скулы захолодели, будто он вышел на ветер.
- Все-таки что-то случилось у вас, - прошептала она.
- Да, - шепотом ответил Григорий, - случилось.
- Что?! - она дотронулась до его руки, заглянула в глаза, приблизив лицо. И, не сознавая, что творит, он обнял ее и поцеловал в губы. Она отвернула лицо, высвободившись из объятий, но Григорий почувствовал - ее губы неуловимо ответили, и стало беззащитным и озаренным лицо. Он не увидел все это, а только почувствовал каким-то обострившимся, лишь раз приходящим чутьем и опустил глаза. До низу доехали молча.