- Очень жаль, - сказала она, вдруг погрустнев, - потому что рыцарей теперь совсем мало. - Она раскрыла портфель и медленными движениями стала выкладывать на обитый железом верстак завернутые в пергамент наконечники.
Яковлев молча выдвинул ящик, ссыпал их туда и резко задвинул на место.
- У вас все чертежи готовы?
- Почти все. А когда вы думаете начать?
- Завтра и начну.
- Прямо завтра?
- Да, времени нет ждать, - Яковлев намеренно говорил отрывисто и хмуро.
- Ну, разве тут так много работы? - Алла взяла с верстака портфель, машинально прижала его двумя руками к груди, лицо ее стало растерянным и еще более красивым. Яковлев еле сдержал улыбку и тем же своим хмурым тоном, но уже не так отрывисто объяснил:
- Мне же с ней на гонки ехать, так что до осени нужно как следует отработать, чтобы быть уверенным, что шею не свернешь. Вот такие дела… - Он уже без смущения смотрел в ее нестерпимо синие глаза.
- Хорошо, тогда завтра к обеду все чертежи будут готовы. До свиданья.
Яковлев долго стоял, смотрел на дверь и чувствовал злость и досаду за свою неловкость, за то, что не был самим собой с этой девушкой. И это ощущение неуклюжей туповатости, нетождественности самому себе преследовало его и на следующий день, когда Алла принесла аккуратные чертежи подвески.
Она пришла почти к самому концу работы. Яковлев уже умылся, переодел брюки, но был в одной майке. Когда Алла вошла в мастерскую, он смутился, поспешно влез в рубашку, застегнул пуговицы, но заправить в брюки постеснялся. Алла не заметила его смущения или сделала вид, что не заметила, протянула свернутые в трубку чертежи.
- Вот, все готово. Извините, что задержалась. Пришлось несколько деталировок перечерчивать, - она виновато и в то же время лукаво посмотрела на него.
Яковлев отметил, что модный светло-серый костюм с длинным жакетом и желтой блузой очень идет ей, но промолчал и, раскатав чертежи на верстаке, включил лампу. Он долго и придирчиво рассматривал общие виды и листы деталировок, чувствуя, что девушка, стоящая рядом, волнуется и ждет его оценки. И это мгновенное чувство своей значительности вызывало сложное ощущение удовольствия и в то же время унижения: Яковлев понимал, что сам по себе он не интересует Аллу, и если бы не эти листы чертежей, она ни минуты не стояла бы рядом.
Он сжал зубы, чтобы согнать с лица выражение умной значительности, выпрямился.
- Чертежи понятные, хорошие. Завтра начну делать, материал и детали кое-какие я подобрал. А если что придется изменить - ну там диаметр отверстия какого-нибудь или резьбу, потому что делать-то все придется из подручных всяких железяк, - то я зайду к вам. А сегодня вот отпросился пораньше. Ребята из гаража, где раньше работал, новую машину будут прокатывать. Я делать ее начинал, так что посмотреть охота. - Яковлев и сам не знал, почему пустился в объяснения, он словно бы оправдывался за то, что не начинает работу над подвеской сию минуту.
- Машина серийная? - спросила Алла.
- Нет, гоночная, тысяча двести кубов… Движок интересный, если только выдержит все заезды. - Он так и стоял перед ней в рубашке навыпуск.
- Это на кольце будет? - Она сделала шаг вперед.
- Да, вот через полтора часа. - Яковлев взглянул на часы.
- Гриша, возьмите меня с собой, пожалуйста! Я еще никогда не видела гонок и на кольце не была. - Лицо ее вдруг стало совсем детским.
- Поедем, - вырвалось у Яковлева, но он сейчас же пожалел об этом; представил себе эту девушку в ее светло-сером костюме и желтой блузе среди грубоватых и горластых шоферов и сжал губы. "Подумают, что специально похвалиться привез", - мелькнула досадливая мысль. Но отказаться от своего приглашения уже не мог.
Трамвай № 40 был переполнен студентами и сотрудниками окрестных НИИ, пассажиры эти давно притерлись друг к другу и толкотню и давку переносили с юмором.
Яковлева и Аллу плотно затиснули в угол задней площадки вагона - даже трудно было дышать. Но через несколько остановок, хотя в вагон и входили новые пассажиры, все как-то утряслись, разместились. Яковлев повернулся к Алле лицом и, упершись ладонями в оконные косяки возле ее плеч, как бы отгородил от тесноты.
- На Сердобольской многие выйдут, будет свободно, - сказал он.
Алла улыбнулась, чуть прикрыв глаза, и только тогда он вдруг понял, как близко ее лицо, - от этого пресеклось дыхание.
- Я первый год очень мучилась в этом трамвае, а теперь привыкла. Утром даже гимнастику заменяет. - Она все еще улыбалась.
- А я плохо переношу общественный транспорт, - ответил он и стал смотреть в окно - лишь бы не видеть ее лица в такой сковывающей близости.
- Неужели? Вот уж не думала, - удивленно сказала она.
- Да, у нас к общежитию автобус из гаража подавали утром, а вечером я поздно уходил, и в троллейбусах уже свободно было. А потом я привык на машине или пешком. До сих пор не знаю маршрутов городского транспорта, а на машине куда угодно привезу. - Он все смотрел в окно вагона на уже клонящийся к вечеру день, на осторожные маневры автомобилей на узком, покрытом диабазом проспекте. Так было спокойнее.
- А вы и сейчас там, в общежитии, живете? - спросила Алла.
- Ну а где же еще?
- Не выгоняют из-за того, что к нам перешли работать?
- Пока нет. До зимы, сказали, не тронут… А к этому времени Игорь Владимирович обещал, что дадут комнату. - Яковлев мельком взглянул Алле в лицо и снова отвернулся к окну. Почему-то ему было легко отвечать на ее вопросы, хотя обычно он не любил говорить о себе.
- Ну, если Владимиров обещал, то дадут. Новоселье не зажмете?
Яковлев повернулся, увидел ее лукавую улыбку, сам заулыбался и сказал:
- Только дали бы, а за этим дело не станет.
И тут отпустила его скованность. Он уже без напряжения смотрел ей в лицо, которое было совсем близко. И говорил свободно и откровенно, будто знал Аллу давным-давно.
Человек, с детства принужденный жить в общежитиях, почти никогда не остается наедине с самим собой, он привыкает постоянно находиться на людях, но внутренняя потребность хоть иногда побыть одному не исчезает от этого. Безотчетно, незаметно для себя, человек приучается распределять свои чувства и мысли, существовать как бы в двух измерениях. Он разговаривает с соседями по комнате, играет в шахматы или смотрит телевизор вместе со всеми, но в то же время часть его существа живет отъединенно. И странно, что это не превращает такого человека в рассеянного, погруженного в себя чудака, а, наоборот, обостряет наблюдательность, приучает улавливать самые тонкие оттенки настроения окружающих людей.
И в тесноте вихляющего по улицам Выборгской стороны трамвайного вагона Яковлеву вдруг стало ясно, что эта красивая девушка уже поняла, уже "прочитала" его чувства к ней и сама каким-то образом дала понять ему, Яковлеву, что чувства эти нашли отклик. И легко рассказывалось о жизни в общежитиях, об истории знакомства с Владимировым. Но в то же время Григорий понимал, что сами эти чувства никак не должны проявиться пока. Может быть, только пока… А может быть, и никогда, - этого он не знал. Просто, глядя друг другу в глаза, они заключили безмолвный договор хранить этот секрет.
На Большой Зелениной они пересели на тридцать четвертый маршрут. Вагон попался новый, бесшумный, пассажиров было мало, Алла и Яковлев сели у окна друг против друга.
Яковлев уже без всякого смущения смотрел Алле в лицо, следил за сменой выражений, любовался ее улыбкой.
Когда они шли от трамвайного кольца к стадиону, Алла неожиданно взяла его под руку.
- А то мне не угнаться за вами, - тихо сказала она.
Яковлев промолчал, лишь замедлил шаг.
Небо впереди горело оранжевыми и багровыми полосами, веером расходившимися из-за холма стадиона. Он повел Аллу по широкой лестнице главного входа вверх на галерею, сильнее прижал локтем ее руку и сказал:
- Пойдемте быстрее, я вам покажу что-то.
Она прибавила шаг.
На галерее, обрамленной балюстрадой, Яковлев пошел еще быстрее. Он хотел дойти до того места, откуда откроется залив. Алла еле поспевала за ним, дробно стуча каблуками.
Наконец показался залив. Яковлев подвел ее к самой балюстраде и молча повел рукой, указывая вперед.
Солнце еще высоко стояло над горизонтом, но большое густое облако закрывало весь диск, и он только угадывался по розовому свечению, а из-за верхнего и нижнего краев этого розовеющего облака веером выплескивались оранжевые и багровые полосы света. Они неподвижно стояли в небе, а по краям горизонт был прозрачно-желтым; мелкая зыбь залива переливалась красными и бурыми бликами; застыла в неподвижности листва деревьев, и все вокруг было до краев налито тишиной.
Яковлев отступил назад, чтобы оставить девушку наедине с этим светом и заливом.
Они долго стояли так, пока снизу не донеслись шумы моторов.
- Ребята приехали, - тихо сказал Яковлев.
Алла повернулась к нему.
- Гриша, спасибо. Я никогда не видела такого, - глаза ее были влажными и блестели.
- Мы еще закат увидим, тоже здорово. Через час, наверное, - сказал Яковлев.
Они медленно прошли по галерее и спустились вниз по склону холма боковой лестницей. Тут, где обычно во время соревнований стартовали гонщики, уже постреливал мотором приземистый гоночный автомобиль. Удлиненный обтекаемый кузов желтого цвета казался особенно ярким на матово-сером фоне асфальта. Возле автомобиля стояли несколько человек. Их лица в предзакатном свете отливали светлой медью.
Яковлев на шаг опередил Аллу, сказал громко:
- Привет, мастера!
К нему повернулось сразу несколько человек. Начались рукопожатия, шутливая перебранка. Потом Яковлев оглянулся и, указав на Аллу, представил:
- Вот, Алла, тоже автомобилист, через год конструктором будет.
Парни несколько притихли, церемонно здороваясь с ней, а потом снова обступили машину.
- Ну, как движок? - спросил Яковлев и машинально погладил автомобиль по желтому боку.
- Да вроде так, ничего. Перегревался чуть, когда гоняли с поднятым колесом, - ответил ему Володька - старый приятель по гаражу.
- Это нормально, на ходу будет в самый раз. Ну-ка, прогазуй, - Яковлев склонился к облицовке мотора. Володька легко, одним прыжком вскочил в тесную кабину и дал газ. Над тихой безветренной трассой разнесся рев гоночного мотора.
Яковлев, наклонившись, слушал этот рев, потом махнул Володьке рукой, и тот сбросил обороты.
Все закурили. Кто-то спросил:
- Ну что, прогоним разок?
- Может, сядешь Гриша? - предложил Володька.
Яковлев оглянулся на девушку и ответил:
- Нет уж! Тебе гоняться, ты и езжай. Дайте секундомер, буду рекорд фиксировать. Только ты не очень, сначала тихонько.
Володька кивнул ему из кабины, достал из-под ног шлем и очки.
Яковлев отошел и встал рядом с Аллой, держа секундомер в раскрытой ладони.
- Вот мы с вами будем судьями. Если проскочит круг минуты за две, то значит - нормально.
- А какая это будет скорость? - спросила она.
- Сотня, - ответил Яковлев и крикнул: - Въезд на трассу перекрыли?
- Перекрыли, - откликнулся кто-то. - Там Серый на "Победе".
- Приготовиться! - Яковлев поднял левую руку.
Взревел двигатель. Яковлев резко опустил руку, и машина рванулась вперед, обдав его горячим запахом выхлопных газов.
Он напряженно вслушивался в удаляющийся звук мотора, но все время ощущал близость девушки. И от этого привычный вид асфальтовой трассы, знакомые фигуры старых товарищей по гаражу, красноватая прозрачность предзакатного воздуха - все казалось каким-то другим, новым и волнующим.
Володька прошел десяток кругов и заглушил мотор.
- Нормально, - сказал Яковлев. - Сотню с лишним шел легко, - и отдал секундомер. - Ну как, понравилось? - спросил он у Аллы.
- Да, очень, - быстро ответила она. - Вот проехаться бы по кольцу… интересно.
- Проехаться? - переспросил Яковлев и увидел приближающуюся от главного входа стадиона "Победу". - Сейчас спросим, может, дадут прокатиться…
По внутренней полосе трассы он гнал "Победу" быстро, чтобы сидевшая рядом девушка могла понять, что испытывает гонщик на дистанции. Автомобиль был старый, но еще крепкий, и хорошо держал дорогу. Повороты Яковлев брал плавно, жалел резину. Но все равно искоса видел на лице Аллы радостный испуг, когда старая "Победа" кренилась на виражах.
Яковлев знал, что Алла умеет водить машину, - все студенты еще на третьем курсе получали водительские права. Но даже опытные шоферы, привыкшие водить автомобиль по улицам городов и обычным дорогам, испытывали на кольце новое, незнакомое чувство. Здесь, на гладкой асфальтовой полосе, обрамленной шпалерами кустов и деревьев, под рев мощного двигателя человек оставался один на один со скоростью. И скорость здесь, на кольце, не была расхожим словечком, которое к месту и не к месту употребляют журналисты, говоря о динамизме нашего времени; скорость здесь не была и абстрактной величиной задачки из школьного учебника: здесь, на кольце, она оживала и становилась могущественной силой, стремилась положить машину на вираже, выбросить ее за пределы асфальтовой полосы, перевернуть вверх колесами.
И гонщик чувствует эту злую силу скорости. Скорость берет себе в союзники изначальный инстинкт самосохранения: сжимается сердце на повороте, а нога сама стремится убавить газ… Но это и есть единоборство со скоростью - победа над страхом, расчетливый риск. И никто не заставляет человека рисковать головой на этой серой асфальтовой ленте, никто не заставляет его гнаться за этой непонятной, но столь ощутимой здесь, на кольце, скоростью, отвоевывая секунды, даже доли секунд. Человек может не садиться за руль машины, не надевать шлема и очков гонщика, может заняться собиранием марок, вышиванием гладью или еще чем-то спокойным и безопасным, но почему-то он снова и снова, после успеха и после неудач, напяливает шлем и очки и садится за руль. Никто не принуждает его, он идет на это сам, и значит, скорость - это еще и свобода. Но за все надо платить, и на соревнованиях гонщик теряет в весе несколько килограммов. И вряд ли даже летчик ощущает скорость острее, чем автогонщик. Если ты, притормаживая перед поворотами больше, чем другие, потеряешь на круге всего полсекунды, то за тридцать кругов ты отстанешь от лидера чуть ли не на полкилометра, и на этом полукилометре разместятся все участники гонки, а ты останешься последним… Нет, это не пустая забава - одолеть скорость, победить страх, выжать из машины все что она может дать, и даже больше…
Когда Яковлев, пройдя поворот "площадь", выехал на внешнюю полосу трассы и убавил газ, день уже совсем померк, асфальт стал темно-лиловым, и потемнели кусты, обрамлявшие дорогу, только кроны высоких деревьев еще освещались медно-красными бликами.
Алла вдруг закрыла лицо руками и прижалась головой к его плечу.
- Господи, - медленно, изменившимся голосом сказала она, - никогда не думала, что это так… так страшно и радостно. - Она выпрямилась, опустила руки, и Яковлев, бросив мимолетный взгляд, увидел, что лицо у нее усталое и серьезное. Он ничего не сказал и повел машину совсем медленно.
- А закат пропустили, - огорченно заметила Алла.
- Нет, еще не пропустили, - Яковлев подвернул к самой обочине и остановил машину. - Идем быстрей.
Через проход в шпалере они вышли на открытое место. Прямо перед ними простиралась стеклянно-сумрачная гладь залива. У берега вода казалась бурой, но дальше к горизонту светлела и сливалась с соломенным небом. Оплывающий сплюснутый шар горел неоновым светом и медленно погружался в воду. И меркли верхушки деревьев вокруг…
Яковлев запомнил тот вечер и тот закат.
Домой они возвращались в пустом трамвае. Снова сидели у окна друг против друга и почти не разговаривали.
Яковлев задумчиво смотрел на светящиеся окна домов, на витрины, на людей, по-летнему ярко одетых, куда-то устремленных. Все это, виденное много раз и уже не вызывавшее никаких чувств, сейчас, в присутствии этой девушки, казалось исполненным смысла и непривычно красивым.
Он проводил ее до самого подъезда дома.
Заря белой ночи уже занялась над городом, и свет был неверный и странный, будто плыли и плыли в воздухе мелкие искрящиеся чешуйки слюды.
Лицо девушки было задумчивым, обращенным в себя. Но когда она протянула Яковлеву руку, их взгляды встретились на миг. И что-то вдруг радостно дрогнуло в нем.
Яковлев только чуть коснулся теплой маленькой ладони. Он еще постоял, прислушиваясь к дроби ее каблуков по ступеням лестницы, а потом побрел узкими безлюдными улочками Петроградской стороны, стараясь почему-то не нарушать их покой шумом шагов. Что-то все дрожало в нем, радостно и в то же время пугающе. И вспоминал он этот ее короткий, казалось, таящий обещание взгляд.
…Яковлев стоял в стеклянном переходе института и, щурясь от солнца, смотрел на полигон, где мчащиеся в отдалении машины казались цветными игрушками… Сегодня все казалось ему ненастоящим. Только этот взгляд Аллы, когда она сказала: "Ты прости меня", - только этот взгляд был настоящим. В нем был неподдельный холод… Сколько же лет длится этот иссушающий, как недуг, разговор взглядами. И уже не понять: зачем, почему? Он очень устал от всего этого, и только дело держит его здесь. Только машина, которой, в сущности, еще нет, но которую он, Яковлев, так четко себе представляет. Нет, это он должен довести до конца. Здесь он не сойдет с дистанции…
Яковлев тряхнул головой, отгоняя непрошеные мысли, сжал губы и, упрямо набычившись, вышел из перехода в коридор главного корпуса. Он уже принял решение и знал, что все расскажет Жоресу, - ему был нужен художник-конструктор, дизайнер.
Конструктор любого нового автомобиля решает сложную и трудную задачу. Он должен создать машину лучше существующих. Это значит, что конструктор вступает в единоборство со всеми достижениями автомобильной науки и техники, со всеми своими предшественниками, со всеми ограничениями, которые накладывает современная технология, современные требования унификации, современные материалы, у которых, как кажется конструктору, всегда недостает прочности, всегда избыток веса и слишком высокая цена.
Конструктор маленького легкового автомобиля стремится сделать невозможное: его автомобиль должен быть не хуже большого, но меньше, легче и дешевле. Это несовместимые требования. Для того чтобы в маленький автомобиль поместилось столько же пассажиров, сколько помещается, например, в "Волге", нужно, чтобы этот автомобиль изнутри был… больше, чем снаружи; для того чтобы этот автомобиль был легче, нужно уменьшить металлоемкость конструкции, но это приведет к потере прочности, а если строить автомобиль из легких и прочных сплавов и металлов, например из титана, - он будет стоить столько, сколько стоит самолет. И еще конструктору противостоит скорость, устойчивость, маневренность, надежность и комфортабельность, а это взаимоисключающие качества: скорость ухудшает устойчивость, устойчивость и скорость ухудшают маневренность, и от всех этих качеств зависит надежность, а комфортабельность требует увеличения размеров, а значит - и веса, - и, как в сказке "У попа была собака…", конструктор маленького легкового автомобиля снова оказывается там, откуда начал. Поэтому конструкция любого автомобиля требует компромиссных решений, конструкция маленького автомобиля - сплошной компромисс. Но пока человечеству нужны автомобили, до тех пор не переведутся люди, которые их конструируют.