На уговоры Владимирова перейти на работу в институтскую лабораторию он согласился почти сразу. Аргументы Владимирова были убедительны: в лаборатории вся работа связана с постройкой опытных машин; работая, можно учиться в институте, а путь обратно в гараж никогда не заказан. И Яковлев рассудил, что новая работа лучше, тем более, что Владимиров сулил со временем выхлопотать комнату. Получилось так, что и эта перемена в жизни Яковлева была задумана и устроена не им самим…
И вот, шагая по уже затихающим улицам Выборгской стороны, он впервые задумался о своей жизни. Он нес свои невнятные мысли сквозь пепельные сумерки, жавшиеся к серым фасадам домов и красным кирпичным стенам заводских корпусов в ожидании раннего рассвета. Яковлеву было двадцать четыре года, но томила его беспредметная, еще подростковая грусть. И, словно подросток, он почувствовал непонятные еще желания и притягательно-хмельное предвкушение грядущего: так началось душевное пробуждение, с опозданием на шесть-семь лет.
В тот вечер он почти не думал о девушке, прошедшей по аллее институтского парка, - она была лишь знаком той неведомой жизни, которую он вдруг почувствовал, - но лица встречных женщин на осветленных белой ночью набережных, застывшая в безветрии листва деревьев, воздетые к бледно-лиловому небу пролеты разведенных мостов - все вызывало в нем глухое волнение. Он прибрел в общежитие далеко за полночь и заснул каменным, словно похмельным сном, против обыкновения не слыша ни храпа соседей, ни тяжелого запаха телесной испарины.
Следующий рабочий день выдался суматошный. Кончался учебный год, и это сказывалось на работе мастерской и лаборатории. Аспиранты торопились завершить свои лабораторные работы перед разъездом на каникулы и осаждали Яковлева спешными заказами. А у него, как назло, все валилось из рук от какой-то дотоле незнакомой рассеянности; двигатель, только что установленный на обмерный стенд, упрямо не хотел заводиться. Яковлев трижды проверял зажигание, а молодая очкастая аспирантка ходила вокруг и давала глупые советы. Яковлев еле сдержался, чтобы не послать ее по шоферской привычке подальше. И тут, как спасение, прогнусавил телефонный звонок с кафедры. По вытянувшемуся от почтительности лицу аспирантки Яковлев понял, что говорит Владимиров. Аспирантка положила трубку, вздохнула, и с ее лица исчезла почтительность.
- Вас вызывает завкафедрой, - сказала она и собрала в папку бумажки с расчетами.
Яковлев хмуро кивнул и стал отмывать руки в керосине.
По широкой старинной лестнице он поднимался намеренно медленно, чтобы хоть как-то освободиться от этой суматошливой замороченности, которая кружила весь день. Был перерыв между лекциями, вверх и вниз сновали студенты, курили, стоя у окон на лестничных площадках, девичьи лица попадались на этом факультете редко, да и были почти все малопривлекательны. Яковлев прошел в конец коридора третьего этажа, толкнул высокую дверь с забеленными стеклами.
В просторной комнате, заставленной обшарпанными письменными столами и дубовыми стеллажами с пыльными папками проектов, сидел в одиночестве пожилой доцент. Он устало поздоровался и снова зашелестел бумагами и синьками на своем столе. Яковлев пересек комнату и постучал в дверь кабинета завкафедрой, открыл ее и застыл на пороге.
Прямо против двери в кресле с высокой прямой спинкой сидела давешняя девушка и внимательно, строго смотрела ему в лицо. И снова он почуял прозрачный и чистый запах ее духов - будто бы так пахли после дождя озерные отмели, заросшие камышами, или вчерашняя белая ночь в очищенном балтийским ветром засыпающем городе.
Он стоял на пороге светлого квадратного кабинета заведующего кафедрой, испытывая стеснение и в то же время будто видя себя со стороны - взъерошенного, хмурого, в серой мешковатой спецовке, с темными пахнущими керосином руками. Яковлев почувствовал острое раздражение от ее внимательного взгляда, от своего вида - вообще от всего этого рассеянного, суматошного и пустого дня.
- Зачем звали? - намеренно резко и грубо, инстинктивно входя в роль, соответствующую внешности, спросил он.
- Проходите, садитесь, Григорий Иванович, - подчеркнуто вежливо ответил Владимиров и расправил ладонью чертеж на письменном столе. Яковлев с каким-то злорадством отметил, что правая бровь Игоря Владимировича удивленно поднялась от его грубого вопроса. Он прихлопнул дверь и сел тут же, на стул возле стены.
- Нет, сюда, пожалуйста, - сказал Владимиров и подмигнул ему заговорщицки и ободряюще.
Яковлев молча встал, подошел и сел в кресло у стола, кинул взгляд исподлобья на девушку, сидевшую прямо напротив, и, поразившись ярко-густой синеве ее глаз, сразу же потупился.
- Вы не знакомы? Алла Синцова - наша студентка, - в голосе Владимирова слышались насмешливые нотки. Яковлев почувствовал, как горячеют скулы, и кивнул, не поднимая глаз.
- Вот взгляните, Гриша, какую Алла предлагает подвеску передних колес. Может, построим, опробуем, а если пойдет, то испытаем на осенних гонках. - Владимиров пошуршал хрусткой бумагой чертежа, пододвинул его к краю стола.
Яковлев положил локоть на дубовую столешницу, другой рукой подтянул чертеж поближе, пробежал взглядом сразу весь лист. Ничего особенного в этой конструкции не было: обычные качающиеся рычаги, спиральная пружина с телескопическим амортизатором. Он чувствовал на себе выжидательные взгляды Владимирова и этой студентки. Это настораживало, заставляло детальнее вникать в чертеж.
"Вот в чем соль - нет шкворней! - подумал он, заметив необычное сочленение верхнего рычага с поворотной цапфой. - Шаровая опора!"
- Ну, можно это сделать в нашей мастерской? - нетерпеливо спросил Владимиров.
Яковлев медлил с ответом, раздумывая, что дает это усовершенствование. Он уже читал где-то о таких сочленениях, и то, что здесь есть некоторый выигрыш в весе, было ясно сразу. Жесткости тоже должно было хватить, но вот надежность этой опоры вызывала сомнения, особенно при кустарном изготовлении в мастерских.
- Сделать-то можно, - медленно, еще раздумывая, ответил он. - А вот будет ли она стоять - это вопрос.
- Запас прочности рассчитан, - сказала Алла.
Яковлев на миг поднял глаза от чертежа, увидел, что ее лицо зарделось и от этого стало еще красивее, и снова опустил взгляд, почувствовав какой-то странный стыд, будто он подглядывал исподтишка за этой девушкой.
- Я в расчетах не понимаю. Хватит, наверное, прочности, раз вы говорите… - Он почувствовал на себе иронический взгляд Владимирова и умолк, с досадой подумав: "Чего я выкобениваюсь?"
- Так что же вас смущает, Григорий Иванович? - интонация Владимирова была мягкой, вкрадчивой.
Яковлев рассеянно оглядел кабинет - кульман с закнопленным бумагой чертежом, книжный шкаф с толстыми стеклами в дверцах, за которыми чернели пузатые тома "Справочника инженера" Хютте, красные и желтые, блестящие под солнцем модели гоночных машин на узком приставном столике, потом посмотрел на Владимирова, заметил странный блеск в его темных глазах и сдержанную улыбку на узком худощавом лице, и внезапно Яковлева осенило: "Он и она!" От этой мысли даже бросило в жар и сбилось дыхание, но рассеянность прошла. Он сжал губы, потом глубоко вздохнул и, стараясь, чтобы голос звучал ровно, заговорил:
- Тут сферическая поверхность должна быть очень чистая - четыре угла, минимум, да еще износоустойчивая, а как я это на одном токарном станке сделаю? - он вопросительно посмотрел на Аллу. - Допустим, можно это как-нибудь выгладить, шаблон сделать, если шаровой, чтобы точность выдержать, но все равно материала такого нет, а наша цементация не поможет - только на полкилометра и хватит этих опор… И сухарики эти полукруглые сделать - тоже задача, - он отодвинул от себя чертеж.
- Да, - после паузы сказал Владимиров, - пожалуй, верно - не сделать, а заказывать где-нибудь… - Он вздохнул, повернул к себе чертеж и, всматриваясь в него, закончил: - Это год пройдет, и не возьмется никакой завод десяток деталей делать.
Яковлев смотрел на Аллу, видел ее огорченное лицо и томился, что ничем не может помочь этой девушке, а где-то в темном уголке сознания уже шевелилось стыдное понимание, что хочет не только помочь, но и доказать свое умение и, может быть, превосходство: вот вроде бы нельзя сделать, и Владимиров признал это, а он, Григорий, все-таки может. Но он ничего не мог - эта штуковина, такая простая на вид, требовала специальной обработки, особой стали, а он, Яковлев, был понимающим слесарем и не мог обещать невыполнимое. И, чтобы хоть как-то утешить эту девушку, он сказал:
- Остальное-то сделаем, рычаги отковать можно, пружины найду подходящие, и амортизаторов пара у меня есть от "Явы" - как раз подойдут, а вот шарниры…
Он не договорил, потому что слово "шарниры" прозвучало для него самого как-то по-новому и снова вызвало давешнюю рассеянность. Он даже не обратил внимания на то, что Владимиров назвал ее Аллочкой: "Ну зачем вам, Аллочка, как курсовой проект"… Яковлев стал рассеянно прислушиваться к этому слову "шарнир", которое еще звучало в сознании и чем-то беспокоило.
Яковлев смотрел на тонкое печальное лицо девушки, сидевшей в кресле напротив, и в то же время видел себя - грязного, пропахшего соляром, копошащегося в ремонтной яме под отдающим гарью брюхом тяжелого самосвала…
- Есть каталог частей МАЗа? - вдруг резко спросил он у Владимирова и встал.
- Есть, - Владимиров машинально бросил взгляд на книжный шкаф. - Но…
Яковлев не дослушал, шагнул к шкафу, широким, размашистым движением распахнул обе створки дверей, почти не глядя нашел рукой альбом большого формата с черным корешком, уверенно раскрыл его, сказал коротко:
- Вот! - И, подойдя к столу, положив раскрытый альбом перед Владимировым, указал пальцем. Сейчас он чувствовал себя ловким и ладным, и наплевать было на то, что в порах кожи рук черная грязь, что от серой мешковатой спецовки разит керосином. Сейчас он, Яковлев, нравился сам себе и верил, что нравится девушке.
Владимиров, недоуменно подняв бровь, смотрел на чертеж, потом нагнулся ниже, сузил глаза. Тишина была отчетливой и веской.
- Гриша, это гениально! - Владимиров резко поднял голову, посмотрел на Яковлева каким-то странным взглядом и сразу же повернулся к девушке. - Вот, Аллочка, посмотрите! Григорий Иванович нашел аналог. Я же знал, что он обязательно что-нибудь придумает. Шарнир рулевой тяги МАЗ-200 - великолепно! То, что надо, и диаметр почти совпадает.
Алла встала, чтобы взять альбом.
- Ну, я пошел, - сказал Яковлев. - Выписывайте эти наконечники, штук десять, - и направился к двери.
- Гриша, подождите, - остановил Владимиров, - а как сухарики?
- Отштампуем вгорячую, потом раскатаем на станке этим наконечником. Ну, испортим один, - ответил Яковлев и открыл дверь. Выходя, он не обернулся - знал, что девушка смотрит ему вслед…
…Алла шевельнула плечом. Яковлев убрал руку и сразу отошел, чтобы не чувствовать этого прозрачного и чистого запаха ее волос. Он снова стал смотреть на извивы дорог полигона. За деревьями, на грунтовой трассе, повторяющей рельеф местности, уже замелькали цветные кузова первых машин. По скоростному кольцу промчался приземистый желтый микроавтобус, его сплошные стекла отражали солнце так, что даже издали было больно глазам, но Яковлев, не отворачиваясь, следил за ним. Чуть вибрировало перекрытие от работы двигателей на многочисленных стендах, и глухой ровный гул, воспринимавшийся привычным ухом как тишина, наполнял комнату.
Алла подошла, стала рядом. Он молча и бездумно следил за автобусом.
- Ты прости меня, - сказала она, дотронувшись до его локтя. - Это чисто бабье, нервы сдают.
- Да я тоже хорош, - глухо ответил Яковлев и только тогда повернулся к ней, но больше ничего не сказал, потому что глаза Аллы были сухими и смотрели холодно и пристально. И от этого взгляда Яковлев почувствовал себя увереннее, он уже не жалел о тех словах, которые вырвались, казалось бы, в раздражении, даже какое-то удовлетворение почувствовал от того, что сказал. И уже запах ее духов не казался таким тревожащим.
- Ну а все-таки, что ты задумал? - спросила Алла, не отводя пристального взгляда.
Яковлев достал сигарету, долго и сосредоточенно разминал ее, покручивая в пальцах. Он и сам не знал, что задумал. Было только раздражение и потребность действовать, действовать немедленно, чтобы хоть как-то прорвать эту тягучую, как резина, неопределенность.
Вибрировало перекрытие под ногами, в глухой ровный гул работающих стендов врывался доносившийся с полигона скрежет тормозов, рычание двигателей на перегазовках, свист колесной резины на виражах.
Яковлев чувствовал на себе пристальный холодный взгляд Аллы и внутренне твердел. Но отвечать почему-то не хотелось: женщина с этими холодными глазами была совсем чужой.
Он зажег сигарету, сделал несколько затяжек и сказал:
- Я пока ничего не знаю, знаю только, что нужно вести работу дальше, а дальше без дизайнера нельзя.
- Но почему именно этот Жорес? Он же - бездарь! Над ним смеются все, - Алла нетерпеливо переступила с ноги на ногу.
- Над нами смеялись бы не меньше, если бы знали, что мы собираемся лучше "ситроена" и "фольксвагена" сделать. А Жорес вовсе не бездарь. Он талантлив, только простодушен, да и на истерике весь. У него же никогда не было настоящей работы, - Яковлев стряхивал пепел в левую ладонь, потому что здесь в комнате не было пепельницы.
- Ну и что, ты все ему расскажешь?
- Да, - твердо сказал он. - А как ты думала? Привлекать человека, просить работать бесплатно и не рассказать, да? - Вышел на балкон, вытряхнул пепел через перила и вернулся в комнату. - И вообще, чтобы человек работал, нужно, чтобы он поверил в эту машину. А когда не верит, да еще и не его это дело, то… - Яковлев не закончил, махнул коротко рукой и смолк, испугавшись, что Алла снова примет это на счет мужа.
Но она спокойно отошла к столу и оттуда сказала:
- Ну, тебе видней, в конце концов, ты - главный. Я боюсь, что Жорес-Прогресс растреплет по всему институту. Он же типичный выступальщик. А тогда и Игорь ничем не сможет помочь. Старики на совете сразу похоронят нас… По первому разряду похоронят, - Алла выдвинула ящик стола, стала доставать бумаги.
- Да, это они здорово умеют делать, - согласился он.
- Тогда не дави на Игоря, тем более так по-хамски, как сегодня. Знаешь же, что он заинтересован не меньше тебя. - Алла села за стол, зашелестела листами калек.
- Ладно, я пойду. А потом ноль четырнадцатый гонять буду, все-таки база там неверно рассчитана. - Яковлев помедлил секунду, но Алла не ответила. Он вышел, плотно притворил дверь и окунулся в привычный грохот, даже не слышал своих шагов по металлическим ступеням винтовой лестницы.
Ворота лаборатории были открыты, слесари уже выкатили оснащенное шасси на полигон. А за стеной все ревел двигатель.
В стеклянном переходе он почему-то остановился перед аквариумом с вуалехвостами. Пузатые красно-перламутровые рыбки тихо плавали вдоль переднего стекла, медленно взмахивая полупрозрачными шлейфами плавников и хвоста. Зелень водяных растений в аквариуме была сочной и яркой.
Яковлев смотрел на этот замкнутый мирок, в котором время, казалось, течет очень медленно и бессмысленно, как бессмысленно плавают эти красные рыбки вдоль стекла из конца в конец аквариума, и думал о том, что последние несколько лет он так же бездумно мельтешил, замкнутый в какой-то умозрительный мир, где время тоже остановилось. Нет, вернее, время двигалось, а он, Григорий Яковлев, все кружился в выдуманном мирке и только теперь увидел, сколько этого времени утекло. Бессмысленно. Безвозвратно. Он отвел взгляд от аквариума, и солнце ударило в глаза. Отсюда, из перехода, тоже виден был полигон, и машины, мчащиеся по дорогам, почему-то показались цветными игрушками. Сегодня все казалось ему ненастоящим. Только глаза Аллы - сухие, пристальные и холодные, когда она сказала: "Ты прости меня", - только эти глаза были настоящими. В них был неподдельный холод…
Черт возьми, сколько же лет длится этот противоестественный, выматывающий разговор взглядами и недомолвками, разговор двоих, при котором незримо присутствует третий. Почти десять лет! И уже не понять, не вспомнить, когда это началось. Может быть, тогда, в кабинете заведующего кафедрой? Черт, как молоды они были. Тому угрюмоватому и робкому слесарю, каким был Яковлев, только-только исполнилось двадцать четыре года, а той студентке четвертого курса, Аллочке Синцовой, - всего двадцать два. И профессору - впрочем, не был тогда еще Игорь Владимирович профессором, - ему, доценту Владимирову, за год до того получившему кафедру, было всего сорок или сорок один. Как давно это было, и - даже смешно, - каким старым тогда казался Владимиров тому слесарю, взволнованному первым чувством и первыми раздумьями о жизни. До сих пор Яковлев помнил тогдашнее свое ощущение неловкости, а потом и победительности, когда он в кабинете Владимирова ткнул пальцем в альбом и сказал: "Вот!"
Может быть, тогда это и началось? Может быть, ткнув пальцем, он все-таки уловил ее удивленный и заинтересованный взгляд? Возможно, так и было. Но Яковлев не мог бы поручиться, что это было именно так. Он лучше помнил тот день, когда она, неделю спустя после того разговора, пришла в мастерскую.
Было послеобеденное время, Яковлев уже справился с двумя лабораторными испытаниями, назначенными на тот день, и теперь занимался автомобилем, который готовил к осенним гонкам: нужно было приварить два кронштейна. Автомобиль стоял без колес, на колодках, облицовки еще не было - лишь тонкие цельнотянутые трубы составляли скелет будущего кузова. Яковлев включил сварочный трансформатор, бросил на пол лист асбеста и уже поднес правой рукой держатель с электродом к месту сварки, а левой надвинул на лицо щиток с темным стеклом, когда услышал скрип тяжелой двери. Сидя на корточках, он повернул голову и поднял щиток.
Она стояла в проеме распахнутой двери и медленно оглядывала сумрачное помещение. А Яковлев так и сидел на корточках с держателем в руке и молча смотрел на нее снизу вверх. И она казалась ему очень высокой.
- Здравствуйте, Гриша. - Она переступила порог и закрыла дверь.
Он бросил держатель, неловко встал и стащил брезентовые рукавицы, но, поглядев на свои ладони, спрятал руки за спину и глухо ответил:
- Здравствуйте. - И сам понял, что это прозвучало угрюмо и неприветливо. Но ему почему-то было неловко называть ее по имени.
- А я прямо из Автоснаба. Игорь Владимирович договорился с ними вчера, и сегодня я уже получила эти наконечники. - Алла улыбнулась, качнула портфель.
- Ну, хорошо, - кивнул головой Яковлев и протянул руку, чтобы взять у нее портфель, но щиток с темным стеклом опустился ему на лицо, он только нелепо взмахнул рукой в пустоте и услышал ее веселый смех. - Черт! - Он сорвал щиток вместе с кепкой, бросил на асбест и, не скрывая досады, взял у нее неожиданно тяжелый портфель.
- Вы в этой маске похожи на древнего рыцаря, - сказала она.
- В следующий раз специально надену к вашему приходу, - ответил Яковлев и поставил портфель на верстак. - Ну, доставайте ваши наконечники.
- Вы обиделись, Гриша, на рыцаря? - Она подошла ближе и заглянула ему в глаза.
- Я слесарь, а не рыцарь, - буркнул он и осекся под ее взглядом. Никогда еще он не видел глаз такой густой синевы.