- Так не выигрывают! Это не выигрыш, а неудавшееся самоубийство. Я чувствовал, что у него что-то с машиной. Он никогда так не тянулся на вираже… - По лестнице главного входа Игорь Владимирович спускался чуть ли не бегом.
Они свернули во дворик правого павильона, и Алла сразу увидела желтую машину. Автомобиль как-то косо стоял у самой бровки асфальта, ткнувшись носом в шпалеру кустов. Яковлев сидел в тесной кабине, положив руки на руль. Он только снял шлем и очки. Светлые его волосы были влажны и слежались, сидел он неподвижно, опустив лицо вниз.
Владимиров подошел к машине первым. Алла испугалась, что он сейчас начнет кричать на Григория, но Игорь Владимирович только коротко спросил:
- Что у тебя случилось?
- Кажется, площадка левого переднего амортизатора отвалилась, - глухо, не поднимая головы, ответил Яковлев.
И тут Игорь Владимирович, не жалея своих светлых отглаженных брюк, вдруг опустился на четвереньки и заглянул под кузов машины. Потом встал и, не отряхнув колен, спросил у Григория:
- Знаешь, кто ты? - Губы у него тряслись.
- Ладно. Знаю, не говорите. - Яковлев вдруг поднял лицо и криво усмехнулся. И Алла увидела, что глаза у него очень серьезные и тоскливые.
- Ге-рой! - врастяжку сказал Владимиров. И было не совсем ясно - хвалит он или ругает.
- A y меня не семеро по лавкам, и никому я не должен, - ответил Григорий и вдруг одним рывком, упершись руками в борта, выбросил тело из кабины, одернул свою простроченную куртку, поправил воротник красноклетчатой рубашки и снова взглянул на Владимирова.
Алла с удивлением заметила, что под грустным и в то же время дерзким взглядом Григория лицо Игоря Владимировича сделалось беспомощным и каким-то виноватым. Она смотрела на этих, казалось бы, хорошо знакомых мужчин и ничего не понимала. Только легкое беспокойство и удивление подсказывали ей, что между ними продолжается какой-то давний и, может быть, невысказанный спор. Они стояли друг против друга - профессор Владимиров, высокий, с гладко зачесанными назад прямыми волосами, в светло-серебристом, хорошо пригнанном костюме, в безукоризненно повязанном красном в серый горошек галстуке, и слесарь-лаборант, студент-заочник Гриша Яковлев, глядящий на профессора снизу вверх, потому что был на голову ниже ростом. Григорий сунул руки в карманы брюк, развел локти, всем своим видом показывая независимость, но глаза, глаза его не могли обмануть Аллу. Она видела в них тоскливую горечь и какую-то непонятную злость, которой никогда не предполагала в этом парне. Молчаливый спор мужчин длился, может быть, всего несколько секунд, но Алле он показался долгим и тревожным.
Разрядил напряжение Игорь Владимирович.
- Ладно, - сказал он негромко и спокойно. - Погрузи автомобиль и езжай отдыхать. Победителей не судят. Но покойников, Гриша, хоронят. - Профессор улыбнулся виновато и примирительно.
И Алла почувствовала облегчение оттого, что кончился молчаливый спор мужчин, грозивший перейти в ссору. Про себя Алла поблагодарила Игоря Владимировича за это.
- Ну, ведь это дело надо отметить, - сказал Григорий. - Вот погрузим и давайте пойдем куда-нибудь. Тут где-то в парке ресторан есть. - Он бросил быстрый взгляд на Аллу.
- Вот и отметьте с Аллочкой. А у меня еще дела сегодня. Всего доброго. - Он слегка поклонился Алле и пошел к выходу со двора, прямой, по-юношески сухощавый.
Алла поглядела на Григория, потом - вслед профессору. Ей хотелось одновременно и догнать Игоря Владимировича, и остаться здесь, с Григорием.
Солнце уже клонилось к горизонту, и в аллеях парка свет был рассеянный, золотисто-туманный. Вереницы людей направлялись по дорожкам к выходу, к трамвайной остановке, только на пляже еще было многолюдье, слышался смех, доносились звонкие удары по мячу.
Григорий шел рядом с ней, опустив голову, всматривался в зыбкие кружевные тени листвы на песчаной дорожке и молчал. Аллу начинало тяготить это молчание, и, чтобы хоть как-то нарушить его, она сказала:
- В ресторане, наверное, сейчас народу - не протолкнуться.
- Посмотрим, - ответил Григорий тихо. Потом, подняв голову, спросил: - Вы куда-нибудь торопитесь?
Глаза у него по-прежнему были тоскливые, и Алла быстро ответила:
- Нет-нет.
- Вот и хорошо, - сказал он и, снова опустив голову, тихо добавил: - А то один напьюсь.
Алла видела, как сжались его губы и глуповатый профиль с носом-картошкой сразу стал резким и жестким. И что-то вдруг переменилось в ней, что-то непонятное, вкрадчивое, как пушистый ластящийся котенок, ворохнулось в груди. Она взяла Григория под руку, потом и другую руку положила ему на предплечье и с веселым испугом почувствовала, что ей хорошо так опираться на эту жесткую, с ощутимыми буграми мышц руку. Стало жарко лицу, и ноги сделались легкими, будто не шла она по песчаной дорожке, а просто перебирала ногами в воздухе. И голос у нее изменился - она сама это услышала, - когда спросила полушепотом:
- Гриша, Гришенька, ну что случилось?
Он замедлил шаги, чтобы ей было удобнее идти, и сказал неожиданно просто:
- Не знаю, Алла. Еще не понял. - Помолчал и добавил: - Кажется, случилось давно, а только сейчас дошло. Как до жирафа.
Зал ресторана был пуст и прохладен.
Они устроились за столиком возле стеклянной стены, занавешенной от солнца светлой тканью, расписанной голубыми парусными яхтами, роспись была наивной, словно рисовал ребенок: надутые пузырем паруса, хвостатые вымпелы на кренящихся мачтах, - глазам было легко и приятно смотреть на эти просвеченные солнцем занавеси.
- Водку пьете? - скупо улыбнувшись, спросил Григорий.
- Нет, - тихо улыбаясь, ответила Алла.
- Что, уже бросили?
- Да, и уже давно. Но сегодня можно попробовать. - Алла чувствовала непринужденность и в то же время какое-то незнакомое возбуждение. "Ну, попробую водки раз в жизни", - подумала она. Но Григорий заказал шампанского.
- Чего ж вы так? Сначала водку предлагаете, а потом на попятный?
- Да вот, испугался, напьетесь, начнете здесь буянить, - тон его был шутливый, веселый, но глаза по-прежнему глядели серьезно и грустно. Он придвинул к себе пепельницу и стал сосредоточенно разминать над ней туго набитую сигарету. Алла рассматривала его лицо, и ей казалось, что раньше она многого не замечала. Широкие дуги бровей притеняли слишком светлые серые глаза, скулы были крепкими и чуть выступали, а рот, когда сжимались губы, становился прямым и жестким. Алла взволнованно и внимательно, всматривалась в это лицо и недоумевала, почему раньше оно казалось ей простоватым и бесхарактерным. "Ведь у него твердое и умное лицо…" Она даже опустила глаза, потому что это открытие удивило и растревожило. Алла почувствовала неуверенность. То, прежнее лицо Григория, к которому она привыкла, всегда сообщало ей чувство собственной силы, потому что она, Алла, ничего, кроме тихого обожания, не видела на нем. А здесь было что-то другое, и уже непонятным казался этот парень, сидящий напротив. Он сказал:
- А подвеска ваша что надо. На другой без переднего амортизатора я бы убился.
Официант принес шампанское в запотевшем никелированном ведерке, тихо и споро раскупорил бутылку, налил в бокалы.
- Когда же вы почувствовали, что амортизатор оторвался? - Она протянула руку, взяла бокал - прикосновение холодного стекла к ладони было приятно.
Григорий тоже взял бокал, приподнял его вровень с глазами.
- Ну, за ваш диплом… И вообще, за удачу. - Он выпил до дна.
Алла отпила, вино холодно защекотало нёбо, потом разлилось теплом в груди. Плыли на подсвеченной солнцем ткани голубые детские парусники. Был прохладен пустой зал. В углу, у низкого серванта, собрались официанты и о чем-то тихо переговаривались, иногда слышался их негромкий смех. Лицо Григория - это новое, твердое и умное лицо - казалось слегка насмешливым, будто он чувствовал над ней какое-то превосходство. Это пугало Аллу, хотелось прежнего ощущения своей власти над тем робким и влюбленным парнем, и поэтому она повторила вопрос:
- Когда вы почувствовали, что амортизатор оторвался?
- А… - Он задумчиво улыбнулся, глядя куда-то через ее плечо. - Вроде бы на третьем круге. Когда входил на "площадь", там правый вираж.
- Почему же вы не сошли? Это могло плохо кончиться.
- Но не кончилось же плохо. Да не было особой опасности. Амортизатор левый, а правых виражей крутых нет. - Он крутил бокал в пальцах. - Я и шел-то осторожно, будто яйца вез. Да и вообще, настроение было какое-то такое… - Григорий поставил бокал, слегка прихлопнул ладонью по скатерти.
Ей хотелось, чтобы он разговорился. Раньше она избегала откровенных разговоров с Григорием, теперь откровенность была желанной, потому что это новое лицо волновало своей непонятностью: сейчас она уже не знала, как относится к ней этот парень, - это лишало привычной уверенности. И все-таки в тревожной зависимости от слов Григория, от выражения его нового лица было что-то приятное, вызывающее безотчетную радость, и ей хотелось смеяться. Алла взяла бокал и допила вино. "Я, кажется, пьянею", - с озорным ужасом подумала она и спросила:
- Ну, какое это было настроение?
Григорий не ответил, потому что подошел официант с подносом, водрузил посредине стола большую вазу, в которой сиротливо-смешно краснели немногочисленные ломтики помидоров, припорошенные крошеным яйцом, и торчали в стороны бледные листики салата, потом появилось овальное блюдо с тремя кусочками семги и тремя дольками подсохшего лимона.
Григорий вдруг весело улыбнулся и подмигнул ей заговорщицки:
- Мировой стол. Последний раз я ел такое в Париже.
- Прямо на Эйфелевой башне? - в тон ему спросила Алла.
- Нет, чуть сбоку, за углом, - ответил Григорий, и они дружно рассмеялись.
Официант отошел и Алла небрежно спросила:
- А чего это вы вдруг сегодня профессору нагрубили? (С давних пор у них повелось называть Владимирова за глаза профессором.)
Алла задала этот вопрос шутливым тоном, словно невзначай, но сама внутренне подобралась. Было, казалось ей, в давешней сцене между Григорием и Игорем Владимировичем нечто более серьезное, чем деловая перебранка. И Алла чувствовала, что это "более серьезное", имеет отношение к ней, что это из-за нее. Это чувство возбуждало, пьянило, как шампанское, и в то же время настораживало. Она небрежно и наивно улыбалась, но напряженно ждала ответа на свой вопрос, а Григорий, посерьезнев, молчал. И тогда Алла добавила:
- Он, по-моему, очень любит вас. И старается… - Она запнулась, подыскивая слово, и закончила не совсем уверенно: - …передать все свои знания, что ли.
Григорий положил себе семги. Вилка звякнула о тарелку, и от этого тишина показалась еще напряженнее.
- Я его об этом не просил, - глухо, не подняв глаз, ответил он, взял бутылку и снова наполнил бокалы.
Они молча выпили. Алла все ждала, что Григорий скажет еще, - она чувствовала его потребность высказаться.
Он поставил бокал и пристально взглянул на нее.
- Конечно, вы правы. И относится он ко мне хорошо, и учит всему, - говорил он медленно, обдумывая каждое слово. - Я и сам все это понимаю. Но вот… Как бы это объяснить?.. Ну, работал в гараже, - на похлебку хватало, строил из утиля машину, гонялся. Словом, был не хуже других, а другой раз и гордость какую-то чувствовал. И вот появился профессор. Переманил в институт, в лабораторию - работа почти такая же, как в гараже, только интереснее, и опять же гоночные автомобили, и детали все не откуда-нибудь со свалки, а новейшие… И комнату дали. Первый курс вот одолел… - Он помолчал, усмехнулся. - Получается вроде, что подсчитываю выгоды. Но вы поймите, Алла, я совсем не подсчитываю. И профессору благодарен за все… Только вот раньше я себя уважал больше. Не было в гараже такой работы, которой бы я не мог сделать, и водитель я был не последний. Это, знаете, чего-то давало, такое, внутри. В общем, раньше я мог все, что хотел. А вот прошло два года - и выясняется, что я многого не могу и не знаю, хоть и учиться поступил в институт, да и не сидел же сложа руки… А внутри уже что-то не так. Нет той уверенности, что ли. Вот и захотелось сегодня доказать себе, что кое-что могу… Я много думал об этом и вот понял… Понял, что теперь я хочу больше, чем могу. И вообще догадался, что на свете есть много недоступного. А назад уже нет пути. Жизнь уже видишь по-другому… И вот сомневаешься: добро или зло сделал мне профессор? Может, лучше мне было бы остаться в своем гараже и не знать ни его, ни вас… - Он посмотрел на нее. И Алла увидела, что глаза у него снова стали застенчивыми и печальными, и это почему-то обрадовало ее и растрогало. Не очень хорошо понимая, что делает, она вдруг протянула руку и погладила Григория по щеке. Он чуть повернул лицо и коснулся ее ладони сухими горячими губами. Алла убрала руку и сказала с деланным спокойствием:
- Это же очень хорошо, что вы многого хотите. Значит, многого добьетесь. - Она сделала паузу и, обманывая себя равнодушием, сказала: - А закончите институт, уйдете и забудете профессора и меня.
- Вы же сами знаете, что все будет не так, - сказал Григорий и пристально посмотрел ей в глаза. Алла не отвернулась, просто прикрыла веки. Он взял ее руку, крепко сжал, она еще плотнее сомкнула веки.
…Алла Кирилловна Синцова сидела за своим столом, уронив голову на руки. Слез уже не было, они высохли.
Да, тогда, десять лет назад, она потеряла голову, но только на один вечер, влажный и теплый июльский вечер. Алла Кирилловна вдруг передернула плечами, словно тело ее вспомнило крепкие ладони Григория…
Он нес ее на руках по пустынной аллее Приморского парка Победы, крепко прижав к себе. Удобно и покойно было Алле, и казалось, что сизое вечернее небо покачивается над ней в такт шагам Григория. Щекой она чувствовала холодящее прикосновение металлической пуговицы, от куртки едва уловимо пахло табаком и бензином, и она с удовольствием вдыхала эти запахи. Потом небо над ней накренилось и вдруг исчезло совсем, и сухие жаркие губы Григория прижались к ее лицу. Она отвечала на его поцелуи, забыв обо всем. А потом, дома, лежа на своей узкой кровати, под ровное дыхание матери и стук маятника старых стенных часов, она все еще чувствовала эти поцелуи и одновременно думала растерянно: "Что же я наделала? Что теперь будет?" Тогдашняя дипломница Аллочка Синцова, уже почти решившая выйти замуж за своего профессора, вдруг с грустью поняла, вернее почувствовала, что Игорь Владимирович лишь разбудил в ней желание любить, желание подчиниться кому-то, кто сможет сильными, жесткими (но такими уютными!) руками поднять ее и нести… Тогда она впервые спросила себя: хватит ли у профессора силы и молодости, чтобы не только разбудить желание любви? Аллочка Синцова тогда впервые усомнилась в своем будущем счастье. И еще ее тревожила мысль: как теперь быть с Григорием? Она уже понимала, что он прямодушный и чистый парень. Сможет ли он понять ее? Удастся ли им сохранить товарищеские отношения? Аллочка Синцова понадеялась на себя, на свой такт. Но все вышло неожиданно.
Три дня после того вечера она избегала Григория, думалось, что дни эти подготовят его, помогут принять ее холодность. И вот на четвертый день Алла словно невзначай зашла в мастерские.
Она застала его в станочном зале. Григорий работал на плоской шлифовке. Чуть ссутулясь, стоял он у станка, положив руку на маховичок вертикальной подачи, а магнитная плита, удерживавшая плоский с фигурными отверстиями фланец, ходила из стороны в сторону, и из-под абразивного круга вылетал сноп огненно-золотых искр. Григорий не видел ее, и несколько секунд Алла любовалась искрами, светлой гладкой поверхностью шлифуемого стального фланца, изгибом сильной шеи Григория… Как хотелось ей подойти тихонько сзади и поцеловать эту шею, но делать нужно было совсем другое. От этого Алла почувствовала грустное удовлетворение - вот ведь и она чем-то жертвует, - и предстоящий разговор показался ей не таким уж трудным.
Когда она окликнула его, Григорий выключил станок и повернулся.
Алле показалось, что сразу стало темнее, словно снопик золотисто-огненных искр из-под абразивного круга освещал сумеречный станочный зал, а лампа станка в глухом металлическом абажуре высвечивала бледным овалом только магнитную плиту с поблескивающей поверхностью прошлифованного фланца. И тишина в этом зале, уставленном темными, как бегемоты, станками, была неуютной, чугунной. И лицо Григория казалось сумрачным и похудевшим.
- Здесь как-то холодно, - сказала она.
- Можно в слесарку, - Григорий прошел мимо нее, открыл дверь и включил свет.
В слесарке, небольшой и сравнительно чистой, было уютнее, стоял короткий деревянный диванчик, похожий на трамвайное сиденье. Алла села на этот диванчик, Григорий прислонился спиной к пожарному щиту, молча смотрел и комкал в руках кусок промасленной ветоши.
- Я много думала о тебе… Мы ведь теперь на "ты", верно? - тихо сказала она.
- Да. И что же ты думала? - Он бросил комок ветоши в ящик у двери.
- Разное… Ты очень хороший человек; наверное, для меня самый лучший. Я не забуду тот вечер, он тоже, наверное, самый счастливый для меня и грустный. - Алла с усилием находила слова, она не рассчитывала, что разговор выйдет таким трудным.
Григорий стоял, привалившись спиной к пожарному щиту, смотрел в сторону, спокойный, удивительно непроницаемый. И это его спокойствие мешало. Если бы он волновался или хотя бы смотрел на нее обычным влюбленным взглядом, Алле было бы легче, а сейчас казалось, что не она начала этот разговор.
- Почему грустный? - спросил он равнодушно.
- Тебе надо идти дальше, с такими способностями нельзя останавливаться. А я повисну на тебе, и ничего не удастся. Ты потом сам возненавидишь меня… Мне ведь много надо, а тебе еще нужны силы для другого… - Слова выговаривались с трудом, неуместные, унизительно пошлые. Алле хотелось вскочить с этого трамвайного диванчика и закричать, что она жертвует большим, чем он, Григорий, что ей хочется не думать ни о чем - лишь бы повторился еще хотя бы раз тот вечер, тот хмель… Но она сказала: - Мы слишком похожи… А одними чувствами не проживешь. Игорь (почему-то против обыкновения она назвала профессора по имени) считает, что у тебя большое будущее. - Она сама слышала, что голос звучит жалобно и неискренне.
Григорий с усмешкой посмотрел ей прямо в лицо и спросил:
- Может, он считает, что это тоже входит в курс моего обучения?
- Что? - она не сразу поняла его вопрос.
- Чистовая доводка. - Он все усмехался, нехорошо, брезгливо.
- Я… скажу…
- Не надо! Ты уже все сказала. - Он помолчал, потом спокойно и даже насмешливо произнес: - Пошли обедать.