Засунула ли она ему внутрь палец, пытаясь достать перчатку, и если это так, действительно ли она старалась, - вспомнить Людмила не могла. Она только помнила, что волосы у него развевались, как сухая трава, и края глазных яблок, обычно невидные, были очень белыми. Сколько бы ни длился этот момент истины - потому что это был важнейший переход, жизненная эволюция для нее и всего вокруг, - уже в следующий момент она посмотрела вниз и увидела, что Александр лежит неподвижно. Его голова превратилась в обычный камень. Ее прошиб пот.
Довольно скоро с пыхтением показался трактор. На секунду он остановился, затем снова поехал. Наконец из призрачного тумана появился ее брат Максим, тощий подонок в пальто, как будто сшитого из ковра.
- Люська, это ты тут пищишь? - крикнул он. - Мне что, переться всю дорогу, чтобы отнести тебя домой на своем горбу? Твоя семья рехнется с голодухи, пока дождется тебя.
Людмила вытерлась рукавом и перевернула голову Александра лицом вниз.
- Чо встал, иди сюда! - крикнула она, заправила его влажный член, застегнула штаны и провела рукой по его волосам.
- Эй! Ты прикинь: если ты пищишь, как суслик, то как, черт возьми, я узнаю, что нужно торопиться?
- Чо те непонятно? Дед упал.
- В смысле?
- Думай башкой! Он упал и не шевелится.
Максим завел двигатель, жалобно взревевший на ветру. Старый добрый трактор быстрее ехать не мог. Глаза юноши встретились с глазами сестры и задержались на минуту, которая потребовалась, чтобы подъехать ближе.
- Тебе даже старика домой привести доверить нельзя. Чо ты с ним сделала?
- Ничего, он просто упал на ровном месте.
- А почему вокруг него шухер, как будто баран валялся?
- Я пыталась оценить его состояние, понять, что с ним такое.
- Ха! - Макс подошел к телу и попинал его ботинком. - Да, вряд ли его состояние улучшится от того, что у него вся рожа в снегу.
Он начал разрывать снег вокруг головы Александра, пока не показался нос и рот.
- Смотри! - Людмила ткнула пальцем, указывая на что-то неподалеку от тела. - Кажется, это самогон!
Макс проследил за пальцем, потянулся к бутылке самогона и стал изучать ее на фоне неба.
- Он почти все высосал, наверное, это не такое ядреное пойло, как обычно. Лозаныч, как всегда, мошенничает. - Он поднял бутылку и сделал большой глоток, затем повернулся к сестре: - И с хрена ли ты решила, что виноват самогон?
- Я в шоке, поэтому хватаюсь за очевидные варианты, только и всего.
- Да, блин, имеешь право. Даже думать не хочу, что будет, если окажется, что он сдох. И что ты скажешь старухам. Если он сдох, Милочка, я вообще ни о чем думать не хочу.
- Тсс! Может быть, он тебя слышит и теперь его сознание в смятении, он даже может потерять силу бороться.
Макс сплюнул:
- Глядя на него, я бы не сказал, что сила - его главная проблема. Только не после того, как ты его бросила.
- Что! Что? Да он упал на ровном месте! Я пытаюсь спасти ему жизнь!
Макс подбородком указал на тело:
- Тогда спасай. Спасай его, валяй!
- Тсс! Уши слышат даже после смерти.
Небо за спиной Людмилы потемнело. Она согнулась против ветра, как ребенок, ожидающий неприятности, языки ветра словно прилизали ее одежду, заставили волосы хлестать по лицу. Внизу, из вихря волос и провалов глаз, виднелся блестящий красный нос, как капля воска с горящей свечи. Слеза побежала с него в тепло ноздри, но по пути улетела, превратившись в кусочек льда.
- Мы должны положить его в грязь, - сказала она, шмыгнув носом.
Макс презрительно посмотрел на нее:
- То есть ты предлагаешь сделать все возможное, чтобы ситуация выглядела еще более криминальной и чтобы виноваты были мы оба, да? Ты, блядь, орден получишь за эту гениальную идею.
- Хорош вонять, Макс. Скунс сраный. Я просто предлагаю поступить гуманно.
- Ха! Благотворительность! Швырнуть старика в ледяную грязь, просто чтобы подтвердить твои тупые бабские бредни.
- Ну, может быть, он что-нибудь скажет.
Макс перевел взгляд вниз, на тело старика.
- Он нам уже все сказал. Башковитый такой мужик, у него ушло пятьдесят девять лет, чтобы нам это сказать.
- Но он мог бы подписать ваучер.
- Ну да! Ты ему еще ручку в грязь приволоки, - издевательски хмыкнул Макс. - Да… Ты его отлично спасаешь.
- Я не сказала, что спасала его, я просто сказала, что с твоей помощью я бы его оттащила в грязь.
- Да, конечно, ведь это мудрость веков, тайно хранящаяся в каждой дурной бабьей башке: его спасет грязь.
- Слушай, если тебя не прикалывает мысль спасти его любым путем, то тогда ты и расскажешь об этом старухам. - Людмила встала на колени, чтобы поправить воротник деда. - У него лицо уже цветом как борщ.
Стоя около Макса в глубоком снегу, рядом с головой старика, она ощупала горло Александра кончиками пальцев. Он вдохнул перчатку большим пальцем вперед, а все остальное стало колом, и так глубоко, что не достать. Когда Макс шагнул ближе, она попыталась закрыть деду рот, но оказалось, что челюсть застыла и не двигается. Ее снова пробил холодный пот.
Макс смотрел вниз.
- Это у русского рожа может стать как борщ. Или у украинца. А у нашего не может. Если тебя интересует мое мнение, у него сердце лопнуло. Оно лопнуло, и вся кровь поперла вверх, это же очевидно.
- Слышь, тогда бери его за ноги. Может, завернем его во что-нибудь и положим в грязь, в темноту, где сознание сохраняется дольше. Потом можно будет пришить новые глаза и пальцы, вот те крест. Подожди, я только ему пальто вокруг головы завяжу.
- Оставь свои дурьи бабские штучки для дур в хлебной очереди.
- Но он не должен умереть! - крикнула Людмила, сдирая с себя пальто и обертывая его вокруг головы деда, пытаясь завязать рукава на шее.
- И заткни пасть, если можешь только хныкать, как русская блядь. - Макс потянул тело за ноги к задней части трактора. - Мы можем его в грязь отвезти, а потом пришить новые части, и вообще сделать, что захотим.
- Или, может, отвезешь его в больницу в Невинномысск!
- Ты сдурела? Трактор туда и за месяц не доберется. - Макс с кряхтением забросил ноги Александра в ковш трактора.
- Слушай, ты же можешь поставить трактор на поезд! Отвези его в больницу на поезде.
Макс повернул к ней блуждающие глаза.
- Пожалуйста, попытайся вытряхнуть дерьмо из мозгов. Если бы у тебя были глаза, ты бы увидела, что он не дышит. Ты думаешь, он задержит дыхание, пока мы отсюда до Невинномысска допиздуем? И что в больнице его накачают воздухом, как покрышку? И еще, представляешь, как старухи на говно изойдут, если я его от них увезу?
- Да, но…
- И вообще, поезд ушел.
- Но это хлебный поезд. Сегодня проходит большой поезд. - Людмила подошла, чтобы помочь Максу забросить верхнюю часть тела в ковш. - Да осторожней ты, вдруг у него правда сердце разорвалось.
- Я же тебе сказал, что оно еще не разорвалось. Ты чо, вообще не слушаешь? У него пузырь в голове. Или червяк. Если мы его поставим, кровь зальет пузырь. А если там червяк, даже дурак знает, что червяки не умеют лазить по вертикальным поверхностям. Мы можем его загнать в ловушку в горле.
- Не разворачивай ему горло!
Ледяная пыль поднялась причудливыми изгибами со снега, и ее тут же развеяло ветром. Возможно, то же самое произошло и с душой, что попыталась подняться над телом. Людмила поплотнее закуталась в кофты. В ходе этой неприятной процедуры она пыталась мысленно убежать прочь, туда, где на подоконниках душистые травы стояли просто потому, что они хорошо пахнут, где была жизнь, в которой у детей есть клоун. Она повернулась к горизонту и закрыла глаза, уносясь в свои мечты: квартира со стенами цвета яичного желтка и гладким полом, ее принц каждый вечер приходит к ней. И в мечтах она угощала его дивным мясом, запеченным в фольге, или любимым пирогом, рецептом которого поделилась с ней коллега - Кэтрин, Дебби или Сьюзан, или другая иностранка, проводившая с ней день в радости и веселье в залитом светом офисе, где она работала. Она станет секретаршей, или даже администратором, потому что умеет быть грозной. Большие, пахнущие чистотой мужчины с огромными сильными руками будут работать вместе с ней и с радостью ловить ее знаки внимания.
Но, открыв глаза, она вновь оказалась в сорок первом административном округе Иблильска: горной, жутко ветреной, малонаселенной местности, чьи границы каждый день менялись из-за войны: еще не отдельное государство, но уже не провинция; лишенное крыши чистилище, где звуки звучат гулко, как монеты, падающие в стенах монастыря, где ни на миг не стихает минометный огонь со стороны десятка близлежащих эмбриональных республик.
Макс повернулся к сестре и сплюнул в снег.
- Посмотри, что ты натворила. Мы теперь в дерьме.
- Пасть захлопни, это твоя чертова неповоротливость стоила ему жизни. Посмотри на себя, сколько ты топлива сжег, чтобы проехать крошечное расстояние на своем дебильном тракторе!
- Ха! Вот бы я поржал, потащи ты тело без трактора!
- Ты не знал, что тут будет тело!
- Насрать. Это из-за тебя старик сдох! Просто я застал над трупом человека, подозрительно похожего на тебя!
- Не пизди, я могу быть рядом с его телом хоть каждый день!
- Но в другие дни его тело могло дышать. Старик сдох из-за тебя! А ты хочешь, чтобы я оскорбил святых, не надавав тебе по харе. Перекрестись, пока на тебя не навесили грехов похлеще.
- Ха! А ты…
- Перекрестись!
В небе аэроплан прочертил яркую полосу, пролетая на запад к источнику страстей, слишком высоко, чтобы увидеть молодых людей, не отбрасывающих тени, крестящихся на небо. Они сделали это, чтобы дух Александра смог утечь в сады, хотя бы смутно интересные Богу. Двое типичных молодых ибличан, он - с повадками дикого зверя, она - полная опыта и чистоты, крестились, пока их руки чуть не сломались под весом Небес, и выкрикивали на своем наречье хрипящие и шипящие звуки, бившие в небо словно чечетка. Жители Карачаево-Черкесии думали, что чужие языки - это если не убийство, то извращение их родного языка.
Но язык ибличан существует только в Иблильске.
Говорят, что этот язык особенно хорош для выражения презрения. Советские ученые некогда утверждали, что медленная смерть была настолько яркой частью иблильской культуры, что это привело к презрению к смерти, презрению изощренному, с высоко ироничным подтекстом. Однако, чтобы презирать смерть, пришлось также презирать жизнь. Поэтому, по горькой иронии, лингвистическая адаптация культуры к окружающей среде происходила в условиях последнего витка развития цивилизации: она безнадежно влилась в замкнутый круг, отвергающий дальнейшее существование.
Советские ученые сделали такой вывод, когда им еще за это платили. Теперь никому не платят за то, чтобы анализировать происходящее в Иблильске, да и вообще во всех воюющих народах, проживающих на славном Кавказе - истинной грани Востока и Запада.
Людмила смотрела, как мрачнеют над горами стальные облака, высасывая сияние снега.
- Ну, - вздохнула она, - значит, так.
- Что так?
- Пора домой.
- Ха! - вскинул голову Макс. - Ты, смотрю, прям торопишься туда, да? Ты просто охуела от желания туда попасть и рассказать старухам, что убила кормильца.
- Заглохни, сволочь! Рано или поздно нам придется возвращаться. Жизнь не закончится после того, как мы расскажем эти новости.
- Что? Да мы еще месяц будем свечки над ним жечь, вот какая это будет жизнь, и все из-за тебя. Ни хуя больше не будет, мы просто оголодаем до смерти и замерзнем в постели - тоже из-за тебя.
У Людмилы задрожали губы.
- Хорош пиздить, он упал на ровном месте, слышишь, Максим? Он упал, и его больше нет, а нам надо продолжать жить, несмотря на это горе.
Макс с ухмылкой повернулся к сестре.
- Конечно, - издевательски сказал он, оглядывая ее сверху донизу. - Надо продолжать жить. Облака также будут плыть по небу. Погранотряды будут продолжать ходить по ночам под горой, которая, в свою очередь, будет продолжать разрушаться. - Он помолчал, сверля ее взглядом. - И сегодня ночью маленькие романтические события посреди сугробов, которые ты напридумывала, тоже будут продолжаться. С ебаным вонючим козлом, который подозрительно напоминает молодого Мишу Букинова! Ты забыла, что я каждый день встречаю патруль по пути домой. - Макс перевел руки за спину и медленно направился к трактору, многозначительно качая головой. - Да, да, вот так вот. Возможно, не все будет продолжаться. Возможно, мы открыли кое-что новое, и после этого ни хуя уже не будет как прежде.
2
- Что-нибудь с бразильским салатом будешь? - спросил Блэр.
- Это какое-то заразное заболевание?
- Ну, а какого хуя тебе надо?
- Бекона, - пробормотал Зайка.
- Тебе нельзя жирное жрать. Тут вон кускус есть.
- А бекона там нет?
- Есть маленько говядины по-испански.
Зайка выглянул из ванной, похожий на барсука, глаза за стеклами солнцезащитных очков обшарили комнату, по которой сразу было видно, что здесь жили студенты.
- А нет чего-нибудь помимо содранной со спины шкуры вонючего чернокожего?
- Слушай, а не пошел бы ты! - рявкнул Блэр. - Извини, но если ты только из этих соображений исходишь, занимайся-ка ты этим сам.
- Ты чо как шлюха ведешься? Разве ничего английского нет? Принеси просто, блядь, что-нибудь на булочку намазать. На бу-улочку, понимаешь?
Неделей раньше завтрак им приносили рано утром из зеленой комнаты, откуда был слышен шум чайника и отдаленные звуки кухни. Зайка целовал первую сигарету "Ротманс" и чиркал спичкой. До того как запах разносился по крылу "Альбиона", известному как "Дред-ноут", появлялись жирные запахи, обещавшие жареный хлеб. Зайка развлекался ленивыми умственными играми, например, бесконечной классификацией типов лиц, в которой он дошел до людей, напоминающих свиней и белок, закрыв проработанную тему рептилий, решив, что его брат является саламандрой.
Всего несколько дней назад это было в порядке вещей. Но теперь близнецы были в отпуске в Лондоне, одни в квартире на цокольном этаже, которая походила на раковину, а точнее на трубу, в которую из этой раковины утекала вода. Свобода, как говорил Блэр. Для Зайки так называемая свобода была песней, составленной из нот, которые заканчивались напряженным тихим воплем, песней на языке хинди, исполнявшейся под аккомпанемент ленточной пилы.
- Нет, ты послушай, - позвал он из ванной.
Чтобы брат не расслаблялся, он произнес это с привычной обвинительной интонацией: слегка недоверчивый тон с сухим хрустом хлебной корочки.
- Ну чего тебе? - крикнул Блэр. - В понедельник вечером ты жрал карри, а это ни хуя тебе не английская еда.
- Неправда.
С кухни по направлению к ванной донесся топот. Блэр вломился в парилку. Крошечный фараон, каким он казался Зайке сквозь очки, со светлыми рогами, тянущимися от бровей. Именно так видел Зайка: его чувствительность к свету заставляла весь мир выглядеть, словно поэма импрессионистов. Блэр пинком отшвырнул несколько купальных халатов, сваленных горой на полу, и протянул над ванной блестящую папку.
- Вот это вот действительно важно, если хочешь знать. У меня, блядь, есть и другие занятия.
- Например?
- Например, отнести документы в паспортную службу, ведь тебя на этот подвиг ни хуя не сподвигнешь.
Зайка пошевелил пальцем под густой мыльной пеной, потом вдруг резко выбросил его вперед, словно атакующая кобра.
- Я говорил с ними по телефону.
- Вот как? Знаешь, они не выдают свидетельства о рождении по телефону, тебе придется подсунуть им под нос эти ебаные бумаги. Извиняй уж за неудобство.
- Нет, ты послушай. Я не хочу, чтобы меня взорвали террористы или застрелили антитеррористические группы, мать их. Кажется, это чутка перебор и чашкой ебучего чая тут не обойдешься. Я никуда не выйду, пока, блядь, край не придет.
- Христа ради. И вообще, если пострижешь свою гриву и перестанешь носить говенное шмотье, ты окажешься в куда меньшей опасности.
- Но я англичанин.
- И террористы тоже, Зайка.
- Все равно, никакого же хрена толку нет подавать туда заявку, так? Мы этим займемся, когда вернемся на север.
- Мы родились в Лондоне, Заяц. Здесь находится больница, которая занимается такими, как мы. Извини, если для тебя это сложно.
- Не понимаю, зачем так спешить. Мы и так прекрасно жили, без свидетельства о рождении.
- Да, но разве можно жить в этом сложном мире, ничего о себе не зная? - Блэр презрительно осмотрел тело Зайки, судорожно дрожащее в субстанции, напоминающей бланманже. Он тихо вздохнул. - Забей. Я все сделаю.
Зайка прищелкнул языком. Задрав очки на лоб, он потянулся из ванны и подозрительно зажал большим и указательным пальцами пакет с едой.
- "Цыганская полента с инжиром, с копчеными грибными шляпками, щавелем и беконом из дикого вепря", - прочитал он. - Господь мой всемогущий.
- Кормись сам! - рявкнул Блэр, вылетая за дверь.
- Нет, ты, блядь, послушай. Не позволяй этому ебаному повару в ящике облапошить тебя как лоха последнего. Ты же не думаешь, что он сам жрет это дерьмо собачье? Когда не в кадре, он весь, поди, в крошках от яиц по-шотландски, так и знай.
Зайка забросил за спину длинную прядь волос. Прядь пролетела и прилипла к краю ванны. Он снова надел очки. Опровергая общепринятое представление, созерцание жизни через темные очки не обостряло другие его чувства. Скорее, они тоже притуплялись. Ноздри затрепетали, выискивая новые запахи, скрывающиеся в пару ванной комнаты. Но он ничего не нашел. Вместо этого он унюхал солено-уксусную волну от лампочки под потолком, которая освещала мрачные события его жизни.
Один глаз посмотрел в сторону двери.
- И что, мы вот так вот всегда и будем?
- Ну, ты-то делай как знаешь.
- Нет, ты послушай. Пятерка за эту хуйню? Эти сукины дети совсем совесть потеряли. Думаю, лучше мне оттянуться за покупками.
- Ну извиняй, но мы не можем жить на одних мороженых полуфабрикатах. Так дело просто не пойдет.
- А если я засуну мясо дикого вепря в твою вонючую пасть?
- Я на это даже отвечать не стану.
- Я хочу сказать. У нас что, даже лепешки не осталось? Я ни хуя тебя не понимаю с тех пор, как мы здесь. То есть вообще ни хуя.
- Ну, это называется жизнью! - гаркнул Блэр. - Прикинь, да?
- Еще одна фигура постмодернизма. Как современно.
- Это никак не связано с постмодернизмом, просто осознанный выбор.
- Да, может, тогда пояснишь кое-что? Например, про грибные шляпки.
- Отъебись.
- Жалкий буржуа, запуганный меню в кофейне, слышь, Солнце, это ты. Северный человек-загадка до глубины своей ебаной души.
Ответа не было. В гостиной работал телевизор, хотя его никто не смотрел. И все же он старательно выдавал новости, одну за другой, попурри из декабрьских страшилок: вирус Аль-Масур, депрессия у новорожденных и, к раздражению возившегося в ванной Зайки, жуткие новомодные антитеррористические лозунги типа "Гражданин, будь бдителен" или старые фильмы Бориса Карлова. Зайка еще немного высунулся из ванны.