- Ха! Ну, если ты послала Надежду, не забудь на свою могилу записку приколоть для этого инспектора.
- Но она ж не совсем дура, мама! Не сотрясай воздух своей чушью собачьей, я слышала, что дорога на Увилу под наблюдением гнезваров. Мы должны отправить Людмилу до того, как совсем стемнеет. Это последний день для путешествия на восток.
Она сказала это и тут же поежилась от налетевшего ветра. Ветер набирал силу по канавам, с воем принося ощущение перемен.
- Ты что, так и оставишь Александра лежать на тракторе, как забытый мешок с картошкой? - крикнула из темноты Ольга. - Может, мы обоссым все вокруг и насрем на него вдобавок, чтобы показать, как ценим нашего любимого? Возможно, вы надеялись, что волки от него пару кусков откусят сегодня ночью, чтобы продемонстрировать, как мы снисходительны здесь, в горах! Хорошие такие куски со следами волчьих зубов, чтобы никто и заподозрить не мог, что мы из-за голода преступили через природу!
- Мама! - крикнула Ирина. - Заткнись, и без тебя тошно! Будь добра, думай башкой. Мы почитаем Александра, поэтому и оставили на улице, где он лучше всего сохранится. Всего одна ночь, и волки через забор не перелезут. И вообще, оставить тело на улице до прихода инспектора - это просто находка, потому что он решит, что тот умер только что.
- Ха! Да инспектор сам скорее помрет, если ты послала за ним Надежду.
- Мама!
- Ну, по крайней мере, уберите тряпки у него с морды!
- Это не тряпки, это пальто Милочки, которое она благородно одолжила, чтобы почтить достоинство дедушки. Послушай: когда его смерть будет зафиксирована, мы ненадолго возьмем его в дом. А пока что, будь добра, избавь нас всех от лишних хлопот в такой день. Линия фронта почти подошла, давайте собирать Людмилу в дорогу.
Максим размашисто пошел вверх по склону, зажав в зубах сигарету. Он плотно закутался в пальто, на нем была мятая военная шапка, сворованная во время экскурсии к линии фронта.
Ирина выдвинула подбородок в его сторону, когда он вошел во двор.
- И что, нам теперь смотреть на твою жалкую рожу?
- А ты бы предпочла ее не видеть?
- Упаси тебя Господь, если я узнаю, что ты провел утро, отираясь рядом с Виктором Пилозановым. Или с кем бы то ни было другим с похожей фамилией. И где это ты сигареты надыбал?
Макс остановился и посмотрел на нее через облако сигаретного дыма, неподвижно висевшего вокруг его головы, словно отсекая его от блядского мира.
- Если мне дозволено будет спросить: почему, вашу мать, я на каждом шагу получаю оплеухи за все просчеты человечества?
Его мать хлопнула себя руками по ляжкам.
- Если бы ты был в деревне, ты бы знал, что дороги перекрыты. Людмиле нужно уезжать!
- Ну, удачного ей пути.
- А тебе нужно ее отвезти!
- Ха, ну конечно, - сплюнул Макс, - на тракторе, чтобы она состарилась и подохла, пока доберется до ближайшего города, чтобы найти очень важную работу для старой дохлой бабы.
Ирина подавила тяжелый вздох. Она спрятала руки в фартук и уставилась на сына тяжелым взглядом. За двором, сквозь клубы тумана, показалась Людмила. Она несла два ведра с ветками. Она огляделась, воображая, как ее любовник притаился за одной из дюн. Затем посмотрела во двор. Издалека она ощутила ненависть, исходящую от матери, и замедлила и без того небыстрый шаг.
- Максим! - Ирина пригвоздила сына взглядом. - Нищета пришла в этот дом, и нам надо быть очень изворотливыми хозяевами при такой гостье. Большой поезд не вернется до следующей недели. Мы к этому времени можем уже подохнуть. У нас всего одна коза и два цыпленка, мы можем съесть их и вообще всю дикую живность в сорок первом округе и все равно откинуть копыта. - Она помолчала, чтобы до сына дошел смысл сказанного. - Но в тракторе есть топливо. Езжай в Кужниск и продай его. За лучшую цену. Принеси бабло прямо мне в руки. Только это поможет нам продержаться, пока Людмила не получит первую зарплату. Твоя семья на тебя рассчитывает, Максим. Это тяжелый момент в нашей жизни, и последняя капля нашей крови зависит от тебя. Это твое время, Максим, - бей, убивай и ешь.
- Ха, теперь, значит, трактор продавать. Продай трактор, чтобы наши голые кости отыскали там, где мы свалимся, не найдя, чего бы еще продать. Любой разумный человек, то есть человек, не впавший в маниакальное состояние скорбящей женщины, сначала бы продал часть этой земли.
- Да, так поступили бы все идиоты из твоего выдуманного мира. Они продадут ее первой сотне человек, которые стекаются сюда ежедневно в надежде купить ледяное минное поле у самой линии фронта, - сказала Ирина, откинув назад голову. - Ты знаешь размер сорок первого округа?
- Ну, он довольно большой.
- Я тебе вот что скажу: в нем не больше семидесяти тысяч гектаров. Но семьдесят тысяч гектаров - это область, уже захваченная гнезварами. И ты думаешь, что они придут сюда с кучей бабла, скупая все на своем пути? Они грабят дороги вокруг нас, душат нас, и это происходит прямо сейчас, пока я тут стою и распинаюсь перед куском говна. Эта земля уже никому не принадлежит. Максим, умоляю тебя, как мать, которая жевала за тебя еду, - почти свою кровь.
- Ха, и конечно, мы должны верить всему, что скажет нам ненормальная Надежда или эта монголка Любовь!
- Максим!
- А теперь иди продавай трактор, - он издевательски выгнул бровь, - чтобы будущим поколениям не довелось найти наши кости в этом прекрасном месте, потому что мы сумели сбежать из этого ада на липецком тракторе. - Его слова перешли в бормотание, затем совсем стихли.
Ирина стояла и молчала. Таким образом она давала сыну понять то, что он и так знал: их могли спасти только наличные.
- А почему бы Людмиле не поехать к Георгию и Елене да не пожить на хлебе и молоке у родни за Лабинском?
Ирина мрачно хмыкнула:
- Ага, так они ее и приняли, после того как ни разу ни копейки нам не дали. И вообще это не работа, а благотворительность. Ты должен отвезти ее на тракторе и вернуться с деньгами, которых хватит хотя бы на несколько недель, чтобы выжить.
- Ну, по крайней мере, сейчас можешь поблагодарить меня за шапку ибли, с которой я буду носиться по району с превеликим удовольствием.
Ирина пригвоздила его тяжелым взглядом.
- Ну да, если учесть, что солдаты все тракторы увезли на войну, ты, конечно, будешь выглядеть в ней совсем не глупо! Никакой шапки, Максим. На самом деле я хочу, чтобы ее сожгли. Сейчас время настоящих мужских игр.
- Ха! Не лезь ты в мужские дела и оружие.
- И не стану, поскольку в моем доме нет ни того, ни другого. - Ирина проткнула его взглядом.
Макс сделал вид, будто ничего не слышал. Он лениво и бессмысленно вышагивал круги по двору.
Людмила прошла перед ним, остановилась покрутить ботинком под носом у козы. Дойдя до неровной стены лачуги, опустила руку на одну из жестяных панелей; она источала тепло от стоящей внутри печи.
- Да не трындите вы. Я и пешком дойду.
- Ха! - сплюнул Макс. - Тебя изнасилуют и, скорее всего, убьют, а потом усратые гнезвары изнасилуют тебя прикладом. Ты поедешь со мной на тракторе, и, когда у него закончится горючее, я его продам, и весь Кужниск будет у твоих ног, хотя я бы лично туда даже посрать не пошел.
- Мама, - сказала Людмила, - почему мы не можем просто подписать ваучеры Александра? Зачем им знать, что он умер?
- Ты с каждым днем все больше и больше похожа на отца! Ты что, хочешь похоронить Александра и нарядиться в его одежду? И именно ты будешь отвечать перед инспекторами? Да пошлет Господь тебе разума!
В этот момент у двери показалась Ольга, чтобы хмыкнуть и покачать головой в знак осуждения. Когда она так трясла головой, это всегда заканчивалось быстрым выпячиванием челюсти в направлении осуждаемого человека. В сорок первом административном округе этот жест был известен как "коронный удар".
Людмила сложила руки на груди и скептически раскачивалась под порывами ветра.
- Ты серьезно думаешь, что эти бумажные ваучеры по-прежнему будут что-то значить, когда здесь начнут свистеть пули?
- Заткни свою пасть! - Ирина резко хлестнула дочь по лицу. - Разница между преступлениями, которые совершаются на войне, и преступлением, которое ты нам так глупо навязываешь, в том, что солдаты-то уйдут. А мы, спаси нас Господь, по-прежнему будем здесь и будем ждать, когда наши преступления обнаружат.
Еще одно качание головой и "удар" от Ольги, которая выплеснула у крыльца миску грязной воды.
- Для цыплят, - хмыкнула она, поворачиваясь и уходя в дом. - Моя семья хочет жить на курорте и есть варенье, в то время как я заживо гнию в кровати, - добавила она.
Ирина выпятила подбородок в сторону Людмилы.
- Конечно, жизнь принцессы, наверное, прекрасна, если есть возможность ни хрена не делать и тянуть время.
- Я не хочу ехать, - буркнула Людмила.
- Значит, тебе не повезло. Потому что ехать придется.
- Ничего подобного. Я найду другой путь, по крайней мере пока идут бои.
- Ты не понимаешь, что бои могут и не закончиться, они могут и дальше преследовать нас. И куда мы тогда денемся? И как? - Ирина шагнула в сторону Людмилы, показывая пальцем на лачугу. - Когда сегодня вечером дверь этого дома закроется, ты останешься снаружи. И не надейся сбежать со своим дружком - ты поедешь на оборонный завод в Кужниск. И не смей показывать здесь свою рожу, пока не станешь получать регулярную зарплату. Постарайся подумать о чем-то, кроме себя, то есть обо всех нас, Милочка.
Людмила опустили глаза.
- Тогда я могу просто уйти сейчас и никогда не вернуться, - она пнула кусок дерна, который отлетел в сторону лачуги, - поскольку ты, видимо, будешь очень этому рада.
- Макс, - хмыкнула Ирина, - наверное, нам придется воспользоваться твоими телефонами, если до твоей сестры все настолько медленно доходит.
С этими словами она прошла внутрь вслед за дочерью.
- Один вопрос, - задумчиво сказал им в спины Макс. - А тело Александра тоже с нами поедет? Ему тоже найти на заводе занятие по душе?
Ирина остановилась в дверях.
- Если специалист не прибудет до того времени, как ты уедешь, мы снимем его с трактора.
- Какой специалист?
- Человек, который свидетельствует смерть. А пока он не приехал, ты можешь подготовить трактор к поездке, вместо того чтобы тупо стоять, как баран.
- Эй, а моча осталась? - крикнул Макс ей вслед.
- Нет! Не надо! - донесся приглушенный вопль Ольги. - Твой дедушка говорил, что это не работает, наоборот, с мочой двигатель совсем сдохнет!
- Я хотел сказать - ослиной мочи! - крикнул Макс, резко харкнув в сторону петуха. Снаряд из слюны попал тому прямо в голову.
- И я о том же! Не надо мочи, никакой.
Тщательно прицелившись, Макс плюнул еще раз и чуть не выбил петуху глаз. Но тот по-прежнему гордо стоял, боясь, что потеряет слишком много сил, если сделает хоть шаг.
- Да нет, ты не понимаешь, - заорал Макс, - ведь старик Алекс мочился в топливный бак, а потом жаловался, что трактор не заводится. Я хотел добавить ослиной мочи, как все советуют. С ней трактор бегает даже быстрее, иначе зачем бы тогда все ее в ведрах хранили?
Ирина пулей вылетела из двери.
- Смотри сюда, - сказала она, подбежав к трактору, и резко отвернула жирную крышку бака.
Она засунула в бак длинную палку, которая лежала под сиденьем, измеритель топлива, в последний раз использовавшийся лет сто назад - по иронии, в тот самый день, когда бак был полон. Она вытащила палку и поднесла ее к лицу Макса.
- Полбака, так?
- Нет, - ответил Макс, не глядя.
- Именно так, так что до Увилы ты доберешься, а там что-нибудь выклянчишь. И никакой мочи. Езжай уже.
- Мы же не едем в Увилу, нам в другую сторону.
Ирина подняла палку и начала стегать ею сына, пока тот не зашипел. Затем подождала минутку, не сводя с него глаз, прежде чем резко выдохнуть яростные клубы пара.
- И вообще, мы едем прямо в Кужниск! - заорал Макс ей в спину.
Занавеска отделяла койку, на которой спала Людмила, от двух комнат лачуги; в главной комнате размещалась кухня и что-то вроде большой железной обувной коробки, играющей роль печи. В ней жгли навоз, а дым уходил через трубу в крыше. Вокруг, как цыплята, примостились пластиковый стол, три складных стула и две бочки с мазутом, играющие роль столов в случае необходимости. Небольшое окно в крошечном Людмилином отсеке отбрасывало вниз пригоршни света, словно по полу рассыпали пыльцу. В единственной спальне стояли две разные по высоте продавленные кровати: пониже - для Ирины и, до недавнего времени, Киски, которая однажды решила, что созреет гораздо быстрее, если будет спать в комнатке Людмилы, и повыше - для Ольги и Александра. Максим спал исключительно на полу у входной двери лачуги. Он поклялся никогда снова не заходить в спальню, после того как довольно резко выразился по поводу случайно увиденной там голой бабушкиной жопы. Прошлым летом страсти по этому поводу бушевали не на шутку.
Людмила, раздевшись догола, стояла за занавеской, шаря среди вещей в грязном заплечном мешке. Ирина спрятала его на улице на ночь, и все содержимое намокло. Людмила лениво перебирала вещи, вдыхая соленую темноту этого дома, дым ее прошедшего детства. Луч света пересек комнату и поджег уголок занавески; она откинула ее, чтобы окунуться в солнечный свет, взяла зеркальце, заставила его отбрасывать лучи на изгибы и округлости своего тела. Она поймала свое отражение в зеркале и скривила губы.
Глаза у нее были как у зверя.
Словно в трансе, медленно приподняла она крышку сундука, служившего кроватью Киске, и вытащила укутанное в целлофан красное шерстяное платье. Отец купил ей это платье на день восемнадцатилетия. Он сказал, что Людмила никогда снова не будет выглядеть как деревенская девчонка. Более того, сказал он, она будет выглядеть как принцесса. И в этом ее сумасшедший отец оказался прав. Это было странно, потому что он говорил это, будучи трезвее обыкновенного.
За горою разорвался артиллерийский снаряд. На минуту он заглушил голоса старух во дворе, где Макс защищал свой план украсть горючее - или, точнее, позаимствовать, как он это называл, - у вдовы торговца скобяными изделиями.
Людмила не слышала, как за занавеску у нее за спиной проскользнула Киска. Она почувствовала у себя на бедре руку и резко повернулась.
Между зубами Киски показался розовый язычок. Людмила нахмурилась и, следуя за маленьким пальцем, торчащим из-за занавески, повернулась к окну.
Там стоял Миша Букинов.
6
Порывы ветра загнали Блэра и Николь в дом. Ветер сопровождал первый в тот день рейс, низко стелясь над Хитроу, беспрерывно налетая с востока. День уже давно закончился здесь и уже почти начался в Кужниске, а наша пара бежала через вечный туман Лондона. Блэр чувствовал, как через холод рвется вперед его новая жизнь, сияя на боках припаркованных "Мерседесов"; блики музыки на дороге и секса перед завтраком до отправления в дальние дали. Жизнь без брезгливых мыслей, мир чарующего беспорядка. Лондон казался ему электрическим проводом с разрядами дикого потенциала. Блэр был наэлектризован его возможностями. Перемена в нем не ускользнула от Николь Уилсон.
- Да, бывали дни и похуже, - сказала она, стискивая его руку.
- Не нужно так удивляться. - Блэр гордо выпятил челюсть, как яхтсмен.
- У меня, блин, были на ваш счет сомнения. Не все справляются с такими переменами.
- Мы всего лишь приехали с севера.
- Ты знаешь, о чем я.
- Ну, это ведь охотничий заказник, не так ли? - Блэр дотронулся до ее руки. - Молодой человек на пути в будущее, чего вы ожидали?
- Ну да.
- Ну, ты понимаешь. Я хочу сказать, надеюсь, мне не нужно вот так все выкладывать.
- Помоги Господь девушке, которая решит связаться с тобой.
- Ну, я этого не говорил. У меня-то на уме гораздо большее. - Блэр помолчал. - А ты сама о семье не подумываешь?
- Лучше я себе вены перережу. Мне без переживаний нельзя.
- И все равно. - Блэр шагал широко, с подскоком - отчасти для баланса, отчасти чтобы влиться в поток новой жизни, к которому только предстояло привыкнуть. - Нет, ты послушай.
- Зайка тоже так говорит, - тихонько хмыкнула Николь.
- Что?
- "Нет, ты послушай". Я тебя не узнала с этой сутенерской прической, да ты и вес немного скинул. Но ты по-прежнему половинка Зайки. Так странно.
На щеке Блэра прорезалась морщина.
- Знаешь, я пришел сюда не для того, чтобы обсуждать этого наркошу.
- Что?
- Боюсь, Зайку мы потеряли. От него остался только призрак.
- Он быстро подсел. Я собиралась поговорить с ним об этом.
- Ну извини, но я больше не намерен прикрывать это.
- Да что с тобой вдруг случилось?
- Знаешь, я просто не могу больше жить с этим нелепым, зависимым говнюком-эскапистом. Я вышел на новую орбиту.
Ники подняла глаза к горизонту.
- И все же, а? Господи. В Зайце что-то есть, и все очень по нему скучают. И ты тоже, я знаю. Но старина Зайка… Ведь есть действительно непреходящие вещи. Что ты собираешься сказать ему о ЗАГСе?
- Я ничего ему не обязан говорить, я не отчитываюсь перед ним. Он мне, знаешь ли, не начальник.
- Правильно.
- Ну, я хочу сказать, мне насрать, если этот говнюк съебется насовсем. Откуда мне знать?
- Правильно!
Парочка пнула тележку из супермаркета, стоящую на дороге, швырнула коробку с жареными цыплятами в грязь и устроила показательный суд над кучкой собачьего дерьма. Они прошли по лабиринту викторианских улочек, мимо магазина "Пэтел бразерс" на углу, где никому в голову не придет проверять до бесконечности банкноту на свет, под стальным железнодорожным мостом, где были только воркующие голуби, и наконец завернули за "Тутинг Коммон", который довольно долго был пристанищем разгульной молодежи, а затем принял очередную странную парочку загорелого поколения, в то время как предыдущая странная парочка купила коляску для близнецов и свалила в пригород.
Ибо такова скорость города. Пылающий алтарь в цвету прошлых поколений. Где-то в глотке Лондона находился рычаг, но он не контролировал, как быстро или медленно, прямо или вбок нужно двигаться. На этом рычаге было написано: "Не упадите в блядскую дыру".
Пара свернула на Скомбартон-роуд. Сияющие "Мерседесы" с чистых улиц уступили место "Мерседесам" постарше, щеголяющим массажными покрытиями на сиденьях, экзотическими штучками на приборных панелях и запахом дезодоранта, проникающим даже через холод, стекло и железо. В клубах тумана на аллее у дома 16а сидел оборванец. Ники прижалась к боку Блэра, отблеск уличных фонарей карикатурно обрисовывал ее нежное креольское лицо.
- Ну вот мы и пришли, - сказала она.
- Да, пришли. - Блэр придвинулся ближе, вдыхая холод с ее волос. - На завтра все в силе?
- Я думала, они тебе работу нашли.
- На этой неделе я выходной.
- Что, на первой, блядь, неделе? Слушай, дружок, ты единственный бывший пациент, которого сразу приняли на работу. Наверное, за тебя кто-то шибко старается, поэтому не выпендривайся особо.
- Нет, ты послушай, Зайка же не работает.