Ольгу Токарчук можно назвать одним из самых любимых авторов современного читателя - как элитарного, так и достаточно широкого. Новый ее роман "Последние истории" (2004) демонстрирует почерк не просто талантливой молодой писательницы, одной из главных надежд "молодой прозы 1990-х годов", но зрелого прозаика. Три женских мира, открывающиеся читателю в трех главах-повестях, объединены не столько родством героинь, сколько одной универсальной проблемой: переживанием смерти - далекой и близкой, чужой и собственной. Но это также книга о потребности в любви и свободе, о долге и чувстве вины, о чуждости близких людей и повседневном драматизме существования, о незаметной и неумолимой повторяемости моделей судьбы.
Содержание:
Агнешка Вольны-Хамкало. Предисловие 1
Часть I - Чистый край 1
Часть II - Парка 17
Часть III - Фокусник 29
Примечания 40
Агнешка Вольны-Хамкало. Предисловие
Кажется, не было газеты, которая бы не высказалась на тему новой книги Токарчук сразу после ее выхода. И неудивительно: автор "Последних историй" - лауреат премии журнала "Политика", премии фонда им. Костельских и награды "Золотое Перо". Произведения Ольги Токарчук переведены на двенадцать языков, а роман "Правек и другие времена" разошелся тиражом более восьмидесяти тысяч экземпляров. Короче говоря, речь идет об одной из наиболее популярных польских писательниц. Да и книга эта весьма долгожданная - после имевшего успех сборника рассказов "Игра на разных барабанах" прошло уже несколько лет.
Ольга Токарчук успела воспитать своего читателя, приучив его к стилю и характерной мифологической ауре всего ею написанного. Он уже знает, чего ждать: простоты и мудрости, умения рассказывать и "коллекционировать" услышанные истории. Используя опробованные приемы, писательница, однако, проявляет немалую изобретательность, смело обращается к самым разным традициям (ее вдохновляли, например, египетская "Книга мертвых", тибетская "Книга Жизни и Смерти", средневековый литературный жанр ars bene moriendi) и умеет - в очередной раз - удивить читателя и критика.
Первые эпитеты, которые приходят в голову: роман необычайно грустный и очень женский. Из соображений политкорректности сразу уточню: женская, потому что в нем говорят женщины, причем говорят о самоидентификации, о своем теле и попытках от него дистанцироваться, об отношениях между женщиной и мужчиной, увиденных их - женскими - глазами. Но на простой вопрос - о чем эта книга? - можно дать только один ответ: она о смерти. Поначалу отдаленной, звериной, будто разглядываемой через стекло, смерти маленькой, которая тем не менее предвещает то, что случится с нами. Соприкоснувшись с собственной гибелью (автокатастрофа), одна из героинь, Ида, попадает в своего рода хоспис для животных. Вынужденная провести там несколько дней, она наблюдает за кончиной собаки по кличке Ина (случайно ли это сходство имен?), которая в конце концов умирает у нее на руках. Все это пробуждает в Иде воспоминания, заставляет задуматься об отношениях с мужем и дочерью, о сущности веры и, разумеется, - о смерти. "Все мы умрем, - говорит себе Ида, - и должны к этому готовиться […] На уроках физкультуры следовало бы отрабатывать, как умирать, как осторожно погружаться в темноту, терять сознание и как опрятно выглядеть в гробу".
Книга состоит из трех частей, и можно сказать, что это три повести, объединенные именем автора и темой смерти, которая, правда, звучит в них с разной силой. В первой части присутствие смерти наиболее ощутимо, мучительно, во второй - это скорее предлог для рассказа о судьбе женщины, которая вышла замуж случайно, словно бы против воли, и влачит свой крест до самой кончины мужа. В третьей части перед нами отношения сына-подростка и матери, сомнения и проблемы молодой женщины, самостоятельной и стойкой, но слегка потерявшейся среди чуждой экзотики, и наконец смерть случайно оказавшегося на их пути фокусника, свидетелями которой они становятся.
[…] "Мне кажется, в последние годы наша культура осваивает пришедшее из буддийской философии понятие "бардо"", - говорит писательница. Бардо - переходное состояние между жизнью и смертью. Как считает Токарчук, именно это понятие помогло западной цивилизации осознать важность культуры умирания. Так, быть может, сейчас самое время переломить табу и позволить себе открыто писать о кончине тела? Может, снобистское увлечение декадентством и восточной философией уже подготовили почву для повествования о смерти? То, что предприняла Ольга Токарчук, напоминает мне хеппенинг Зузанны Янин - варшавской художницы, которая устроила собственные похороны и, переодетая, следовала за своим гробом. Что ж, человеку редко представляется возможность "увидеть, что такое - эта смерть", приблизиться к ней виртуально, когда еще можно все отменить, вернуться обратно в безопасную повседневность. Хотелось бы, однако, предостеречь тех, кто прочтет книгу с этих позиций: после того, как перевернута последняя страница, герои Токарчук нас не покидают - они стоят перед глазами, занимают в наших умах все больше места. Забыть их непросто.
Агнешка Вольны-Хамкало
Часть I
Чистый край
На маленьких проселочных дорогах разметка зимой не видна. Лишь сдвинутые в стороны горы снега небрежными жирными штрихами очерчивают путь. Лучи фар вязнут в бесформенных обочинах, но открывают полукруг подвижной сцены, постоянно убегающей вперед в надежде отыскать наконец впотьмах своего актера. Дальний свет бесполезен, он извлекает из мрака одну только молочную зимнюю дымку, что нависает над миром.
"Застывшее дыхание трупа", - думает женщина за рулем; "дыхание трупа", оксюморон - слова противоречат друг другу, но вместе каким-то чудом приобретают смысл. Вот уже скоро большой перекресток, там она свернет направо, к югу, и наверняка отыщет на шоссе какой-нибудь мотель или пансионат. Пансионатов здесь полно, из темноты то и дело выныривают надписи "Freie Zimmer" , "Комнаты", "Агротуризм" - намалеванные на досках, что прибиты к заборам или придорожным деревьям. Журчит радио, тянется какая-то вялая дискуссия, но женщина не слушает.
Справа вдруг возникает из тумана темное, выделяющееся на снегу пятно. Женщина осторожно тормозит, поворачивает голову и видит на обочине собаку. Она лежит в мягкой снежной ямке, на боку, вытянув лапы, голова словно приподнята на подушке. Передняя лапа подогнута, пушистый хвост раскинулся веером. Вероятно, дворняжка, метис овчарки, но помельче, черный с подпалом, породы "судетское отродье", как здесь говорят. Пес кажется спящим - будто не устоял перед неожиданно возникшим во время прогулки непреодолимым желанием вздремнуть - здесь, сейчас, немедленно. Пришлось остановиться на бегу и наскоро устроить логово - в придорожном снегу, в метре от колес невнимательных автомобилей.
Фары на мгновение высвечивают пса, обнаруживают тайну внезапного сна и снова погружают в темноту.
Женщина прибавляет скорость, но напрасно, потому что дорога теперь идет под уклон; машина плывет по ней вниз, вот-вот оттолкнется от огромного трамплина и пустится в туманный ночной полет. Блаженное падение: сердце подпрыгивает, становится легким, невесомым. Женщина в упоении щурит глаза.
Справа из темноты появляется указатель "Бардо - Божков" - разводит умоляюще руками, будто настырный любитель ночного автостопа, - истерически требует от водителя принять решение. Быстрее, налево или направо, пан или пропал. Ну, давай же!
"Ничего не выйдет, дружок", - думает женщина. Дорога идет прямо, направление оптимальное и, если верить сказкам, самое надежное, путь наименьшего сопротивления, гарантированно ведущий к цели.
Сейчас начнется приличное шоссе, черное и твердое, прошитое по центру белой разметкой и посыпанное солью.
После обеда, когда, выехав из санатория, она спускалась по крутому серпантину в долину, ей пришлось остановиться перед самым поворотом - резким, скользким и опасным. Чтобы избавиться от наледи, асфальт не скупясь посолили. Дорогу перегородило стадо коров - не обращая ни малейшего внимания на гудки, они слизывали соль. Вид у них был спокойный и счастливый; мягкие замшевые веки опущены, взгляд упрятан за занавесями чудесных ресниц. Коровы лизали соль неспешно и серьезно - безучастно. В зимних металлических сумерках, посреди шоссе, это были уже не животные. Они казались существами, что шли к своему безразличию путем многолетних медитаций. Какой-то человек, видимо хозяин, отчаянно пытался согнать коров с дороги и метался между ними, охаживая палкой костлявые зады, но они не боялись криков, а может, попросту не слышали. Образовалась пробка, сзади нетерпеливо сигналили, кто-то из водителей вышел и, увидав, что происходит, закурил. "Коровы лижут асфальт", - передавал он назад. Люди отнеслись к этой информации спокойно - ясно, мол, что тут такого. Переглядывались чуть насмешливо - коровы лижут соль… Потом принимались протирать окна, хлопать багажниками, звонить по сотовым. Спустя некоторое время животные очнулись и, словно даже устыдившись своей внезапной слабости и устроенного замешательства, не дожидаясь пастуха, затрусили куда-то вниз.
Ехать приятно, шины словно лижут асфальт. На спуске машина разогналась и теперь минует самую низкую точку. Женщина замечает торчащие из сугробов светоотражающие столбики и лишь в следующую минуту понимает, что это означает поворот. Но откуда он взялся? Знака не было, а может, его поглотил снег. Она судорожно выворачивает руль влево, но автомобиль не слушается, мчится вперед и на мгновение - кажется - действительно взлетает. Женщина ощущает бессильную мощь машины и удивляется - откуда она взяла, что управляет автомобилем; скорее их пути, их планы просто подчинялись геометрии случая, и лишь совпадение интересов заставляло двигаться в одном направлении и останавливаться на одних и тех же бензоколонках. Однако теперь дороги расходятся - задрав нос, взбунтовавшаяся машина, маленькая серебристая "хонда", взмывает с высокой насыпи. По радио как раз передают новости. Женщина не видит, что отрывается от земли, скорее чувствует. Фары устремлены в небо, а потому ничего не освещают. Продолжается это довольно долго, она даже начинает терять терпение - ну сколько можно, куда тут лететь? Еще она сознает, что ударилась головой о руль, внутри черепа раздается неприятный звук, словно с хрустом удаляют зуб. Но это длится всего мгновение.
Женщине без труда удается отстегнуть ремень и выскользнуть прямо в снег, но подняться она не в состоянии - падает на колени. Вытирает губы тыльной стороной ладони; рот наполняется густой и теплой жидкостью - должно быть, прикусила язык при ударе, так она думает. Стоящий на задних колесах автомобиль словно тянется к деревьям - застыл в бездумном покушении техники на живое существо. Глаза его безжалостно освещают еловые ветви. Капот открыт - беззвучный крик ярости, а колеса беспомощно вращаются в воздухе, все медленнее. По радио передают прогноз погоды.
Женщина протягивает руку назад и, несмотря на головокружение, вынимает ключ из замка зажигания. Сверкающие глаза гаснут. Делается вдруг темно, тихо и зябко. Ей кажется, что где-то в этой тьме простирается бесконечная голая равнина, по которой несется холодный ветер, не встречающий ни единой преграды - ни куста, ни деревца, ничего. Она чувствует его порывы, грубые удары по лицу. Пошатываясь, встает и идет наверх, к дороге.
Туман рассеивается, темнота теперь чистая, морозная, усыпана далекими огоньками звезд. Стоя на краю едва различимого шоссе, женщина поднимает голову - отыскивает созвездия, как учил отец - сперва Большую Медведицу, пять раз отмерить расстояние вверх: вот Полярная звезда и одновременно начало ручки Малой Медведицы. "А видишь в изгибе ручки, рядом с большой, маленькую звездочку - словно папа и дочка, ну что, видишь?" - "Да, вижу". - "Значит, ты могла бы стать воином, - говорит отец, - именно так арабы проверяли зрение ратников".
Она находит Орион и Кассиопею - геометрическую фигуру из сверкающих точек, множество линий, больших и маленьких, слагающихся в череды простых ритмов, и вдруг рождающиеся из них треугольники, многоугольники, неустойчивые трапеции и ромбы… Разве этого недостаточно? Неужели следует пояснять эти безупречные фигуры туманными, невразумительными сказками?
Шагая по обочине к желтым неповоротливым огонькам, женщина отыскивает свое любимое созвездие - Волосы Вероники, маленький звездный венчик, - какие уж там волосы - разве что шиньон, паричок. Он кажется более удаленным от Земли, чем другие, игрушечный воздушный змей, по неосторожности забравшийся слишком высоко.
За поворотом еловый лес, окаймлявший дорогу, заканчивается, и женщина видит огни какого-то предместья; редкие поначалу пятна затем сливаются, образуя коричневатое свечение, прорезанное трубами, высокими, изящными ажурными строениями.
Добравшись до первых построек - тянущихся вдоль обочин длинных и низких складских помещений с неразборчивыми вывесками, бесконечными пандусами и широкими воротами, - женщина осознает, что вокруг совершенно тихо, словно глубокой ночью, и ни одна машина ей не встретилась.
Между складами она замечает улочку, что сворачивает вбок, к лесу. Под присмотром высоких фонарей - чудных, фиолетовых. Снег убран. Дальше дом, в окнах горит свет. Женщина не раздумывая направляется туда, продолжая размышлять о Волосах Вероники, о том, что она, в сущности, не знает, кто такая эта Вероника и как ее волосы попали на небо. Потом, оказавшись в сизом мареве фиолетовых фонарей, слышит доносящийся от освещенного дома собачий лай. И идет в ту сторону.
Дом не похож на деревенский - скорее это заброшенный, затерявшийся на окраине маленький коттедж, двухэтажный, узкий, опоясанный верандами и пристройками. Быть может, архитектурные планы предполагали целый квартал таких особняков, для богатых, но что-то помешало осуществить эту затею - и остался один дом, отодвинутый к самой горе, к лесу, сиротливый, за которым наблюдают - издали, украдкой - невнятные, столь отличные от него карликовые и убогие топорные гаражи, бараки, мастерские и бог знает что еще. Между ними железнодорожные пути - прежде чем попасть в просторный двор, женщина пересекает их дважды, - но ветка, вероятно, заброшена; снег упразднил все цели и направления. Присутствие параллельных линий выдают лишь стрелки да редкие семафоры, которые торчат здесь подобно одноруким статуям, выставленным для гостей, в знак приветствия.
За окнами виден слабый свет, как раз такой, какой она не любит, всегда навевающий необъяснимую печаль. Лампочка максимум сорок ватт, под самым потолком. Свет для самоубийц.
Откуда-то появляется пес, большой, белый, на спине несколько черных пятен - должно быть, это он только что лаял, но теперь молчит и только для порядка старательно ее обнюхивает, после чего, вздыхая, ведет к крыльцу. Женщина оказывается в темных сенях. Пока она нащупывает выключатель, пес царапает внутреннюю дверь.
- Уже? Ты же только что вышел, - укоризненно произносит женский голос.
Тонкая полоска света падает на пол, касается ног гостьи.
- Ох, - испуганно шепчет голос. - Кто здесь?
Женщина пытается встать так, чтобы попасть в щель света.
- Извините, пожалуйста, я заблудилась, заплутала. Попала в аварию, ехала в сторону Клодзко и вдруг слетела в кювет, ударилась. Решила, что лучше кого-нибудь поискать…
- Вы заходите, а то холодно.
Большая кухня, посредине стол, у стены высокий белый буфет. Из-за стола неохотно поднимается пожилой мужчина в надетой поверх пижамы полосатой безрукавке. Перед ним стоит маленькая болезненного вида женщина в выцветшем лоснящемся халате. Гостья еще раз путано объясняется, повторяя: машину оставила, упала в кювет, ехала в сторону Клодзко, такая чудесная ночь, и наконец про Волосы Вероники. Старики смотрят на нее странным взглядом, смысла которого она не понимает: печаль ли это, покой, усталость?
Маленькая женщина стоит перед ней, словно контролер в ожидании входного билета; лицо с мелкими чертами краснеет от порыва ледяного ветра, ворвавшегося в открытую дверь, или, наоборот, от жара, которым пышет раскаленная докрасна плита. Достает из кармана бумажный носовой платок.
- Садитесь, - говорит она. - У вас на губах кровь.
Осторожно, скупыми уверенными движениями вытирает гостье рот.
- Вы целы? Хотите чаю? - спрашивает старушка.
- Да, конечно, с удовольствием. Чаю, чего-нибудь…
Мужчина помогает ей снять куртку, аккуратно складывает шарф.
- Вы ушиблись? Где-нибудь болит?
Эти простые вопросы кажутся женщине сложными и нелепыми. Она набирает в легкие воздуха, но вместо слов из груди вырывается плач.
- Я ударилась, машина влетела в сугроб. Я выкарабкалась и пришла сюда. Наверное, все в порядке, вроде бы я цела, да? Все двигается, вот, смотрите, - она улыбается и машет руками и ногами, словно петрушка.
Хозяйка ставит перед ней стакан в узорном металлическом подстаканнике. Супруги усаживаются напротив.
- Погода такая. Легко заблудиться, - говорит мужчина и глядит в окно, в котором отражается сороковаттовая лампочка под круглым белым абажуром, лунный призрак.
- Зиме конца не видно.
- Завтра придет внук, он вас осмотрит. Наверху есть комнаты, переночуйте, сегодня уже поздно что-либо предпринимать. Надо только включить электрообогреватель, протопить, - добавляет старушка, глядя на мужа.
Тот накидывает толстую кофту и молча выходит. Чуть погодя на втором этаже раздаются его шаги. Стеклянная лампа под потолком слегка покачивается.
Старушка кладет руки на стол и неожиданно веселым голосом говорит:
- Я вам сразу признаюсь: у меня проблемы с памятью, так что по серьезным вопросам обращайтесь к нему, - она указывает подбородком на потолок. - Я хорошо помню, что случилось давно, например, во время войны, вот как мы сюда приехали, не забыла даже, сколько стоил хлеб сразу после освобождения. Ну скажи, детка, сколько? Вот видишь, а я знаю - двадцать грошей. Зато плохо помню, что было вчера. Это не та болезнь на "а", ну, в общем, которой все болеют. Просто старость.
- Хорошо, я буду иметь в виду.
Хозяйка вынимает из буфета початую бутылку водки и наливает немного в стакан с чаем.
- Это чтобы согреться, выпейте.
И добавляет:
- Меня зовут Ольга, а его, - она поднимает глаза кверху, - Стефан.