Она закурила сигарету, но слишком густой воздух не хотел смешиваться с дымом, было трудно дышать. Краем глаза заметила какое-то движение на стене, но не успела повернуть голову - там уже ничего не было. Ничего, но на сетчатке все же отпечаталась какая-то картинка, смутная, размытая. Неизвестно что. Ничто.
Она достала из рюкзака первую попавшуюся книгу, одну из тех нескольких, что таскала с собой по миру. Спокойный рассказ о северном городе, вечно влажном, дождливом, холодном, ветреном. Улицы выходили там прямо на каналы, соединяющие город с морем, набережные поскрипывали от брошенных на произвол судьбы портовых кранов, стук шагов отдавался на блестящем обледеневшем тротуаре. Она начала читать с середины, лишь бы остановить на чем-нибудь взгляд, отвлечься от ночи - ведь повесть эту она уже знала. И, читая, поняла, что ей нет дела до рассказывавшейся в книге истории. Значение имело скорее обилие хорошо знакомых предметов, серебряных ложечек, латунных водопроводных кранов, фарфоровых чашек - благодаря им она постепенно успокаивалась.
К ней приплыла зима. Мягкость зимних сумерек, водянистость утра. По мостовой далекого северного города застучали шаги, ожили воспоминания о шершавом прикосновении шерстяного пальто. Она заснула, раскинувшись среди привычных предметов, которые вдруг выросли в ней, образовав в просвечивающем деревянном бунгало какой-то антимир, альтернативный, робко существующий с изнанки, под спудом, под ногами, перевернутый. Он не простирался ни влево, ни вправо, ни на восток, ни на запад, но уходил в глубину, под землю, и потому казался темным, словно царство Гадеса, словно засыпанные катакомбы, холодные и сырые, сооруженные из липких мыслей, навязчивых воспоминаний.
Большой плоский город, поблескивающий под тонкой ледяной глазурью, которая покрывает крыши и улицы. Запах камня, кирпича и бензина. Пожалуй, искусственный, синтетический. Усиливающийся по вечерам, словно днем сторонится света и прячется в подвалах. С деревьев опадают последние листья, их золотая роскошь моментально превращается в бурое месиво, несмотря на солнце - последний солнечный день перед зимой. Люди рассеянно затаптывают их.
Что-то ее беспокоит - может, замерзли ноги в слишком легких сапожках, а может, болит зуб или заложен нос? С солнечной стороны подъезжает такси, она садится, машина трогается - раковина движется по дну океана. На остановках она видит людей, щурящихся на солнце, что отражается в стеклах витрин и автомобилей, вспыхивая ослепительными беззвучными взрывами. Размеренное движение, человеческие потоки, струящиеся под высоким небом, всем и каждому обещающим бездну времени.
Она просит водителя переехать через канал и свернуть в ту тенистую улицу, обсаженную каштанами. И остановиться - вот здесь. "Мне надо подождать одного человека, мы договорились", - объясняет она таксисту, который послушно тормозит, явно сомневаясь, что этот кто-то придет. Возится с радио.
Улица мощеная, у края тротуаров расцвеченная желтыми и красными листьями. По обе стороны - отступившие в сады дома. Она смотрит на один из них, в темные окна. Представляет, что могла бы его увидеть, - так и думает: "он", не позволяя мыслям скатиться к имени. Иначе она немедленно принялась бы его звать, более того - подняла бы камешек с этой каштановой улицы и бросила в окно, а может, сразу пошла бы к дверям, пробежала два этажа и постучала, подергала за ручку. Она опасается, что и в самом деле поступила бы так, поэтому вынуждена сидеть в машине, глядеть на равнодушный дом сквозь стекло и думать "он" - что означает и теплое волнение внутри, приятное шевеление в животе, очень уютное, и радость от возможности побыть вместе в одном времени и пространстве, и бессильную свинцовую тяжесть, словно падаешь, потеряв равновесие. И внутреннее рыдание, сдавленный скулеж, сжавшийся где-то внутри в темный шершавый шарик.
Когда-то, в детстве, она видела такие шарики, разложенные на горячих камнях. Комочки из шерсти, мелких косточек и коготков. Старательно изготовленные доказательства чьей-то невиновности. Это "погадки", сказала мама. Совы избавляются от того, что не в состоянии переварить.
Они стоят так около четверти часа, наконец она велит таксисту ехать - человек, которого они ждут, наверное, уже не придет. Таксист делает такой жест, словно хочет что-то сказать, но, видимо, не хватает язвительности и куража. Заводит мотор.
Уже слишком поздно, а может, слишком рано, чтобы кого бы то ни было увидеть на этой улице. И все же, когда такси направляется к центру, она замечает этого человека, фигуру настолько дорогую, что захватывает дыхание, - безымянного мужчину, ведь выговорить его настоящее имя - катастрофа; и она видит его, так сказать, глазами воображения, то есть отчетливо, но осознавая, что происходящее не относится к их общему времени, это только ее время и ее улица, и каштаны тоже - все только ее. Это внутренний личный фильм. Закрытый просмотр.
Он идет по тротуару, в темных брюках и синей рубашке, чуть поношенных ботинках - да-да, она замечает даже такие мелочи: маленькие металлические круглые очки на прямом носу, форму губ, веснушки на лице, короткие светлые волосы, и каждая деталь, каждая мелочь глубоко ее трогает, вызывает непонятное волнение, мягкое и сладкое, тающее во рту, молочное.
Ей хочется удержать эту картинку перед глазами подольше, но та уже растекается и капает на землю. Исчезает. Воображение еще путается в деталях, подбрасывает новые, но оторванные от целого, а потому беспомощные, и постепенно теряет уверенность в себе и в конце концов умирает. Слишком часто она ее воскрешала, и теперь картинка износилась, стерлась и утратила свою силу. Такси въезжает на мост и катит дальше по сверкающим на солнце центральным улицам. Свет сжигает последний шанс вызвать то любимое лицо.
Следующий день запускает распорядок их новой жизни.
Еще до завтрака, взяв ласты и маски, они спускались на пляж. За ночь песок не успевал остыть, но и нагреться тоже - температура человеческого тела. Сразу за песчаной полосой начинался риф. Вплывая в фантастические коралловые строения, они каждый раз испытывали шок. Мир вдруг затихал; опуская голову под воду, они переключали реальность на другой канал. Мальчик высматривал на дне крупные раковины, а потом ловко нырял и возвращался на поверхность с добычей в руке. Мать предпочитала, вооружившись маской, покорно лежать на воде. Волнистые актинии, кораллы, стайки рыб - вся эта странная и уродливая подводная жизнь внушала ей ужас. Черные шары морских ежей с синим глазом посредине, разросшиеся набухшие губки, стремительное змееобразное движение какой-то рыбы - чуждость их мира пугала. Глубинная жизнь казалась совершенно самодостаточной, погруженной в себя.
Потом они относили раковины в бунгало, раскладывали на террасе для просушки и, уже усталые, смывали под холодным душем соль. Спускались на завтрак и без аппетита ели. После кофе ее тело становилось мокрым от пота, и она снова шла под душ, чтобы моментально, еще не успев надеть скудную одежду, высохнуть.
Она пыталась читать, лежа в гамаке. Фразы, приносившие такое облегчение ночью, днем утрачивали смысл. Понятия из книги здесь были неприменимы; буквы, на мгновение оживленные взглядом, тут же отмирали, не образуя картинок, не рассказывая историй, оставаясь лишь мудреными знаками, выведенными типографской краской.
Она лениво бралась за дела. Сначала задавала мальчику урок - по математике или географии. Каждый день ему полагалось писать маленькое эссе на придуманную матерью тему. Пока сын сочинял, она включала ноутбук и работала. В компьютере были карты и маршруты, расстояния, цены, информация об отелях. Она переписывала данные из буклетов и добавляла свои комментарии. Потом английский. Собственно, отрабатывать приходилось только грамматику - говорил сын уже более бегло, чем она.
На ланч мальчик бежал сам, приносил матери снизу ледяную минеральную воду и какой-нибудь фрукт, к которому та зачастую даже не притрагивалась; вечером его утаскивали обезьяны. Затем погружалась в липкую дрему.
Пока она лежала в полусне, сын снова мчался вниз и занимал бильярдный стол. Медленно двигались в густом влажном воздухе шары. Сквозь волны сна она слышала их нетерпеливый перестук.
Когда солнце перебиралось на противоположный берег острова, они возвращались к морю, в крайнем случае меняли место и ныряли по другую сторону мола. В сумерках шли ужинать. Тогда появлялись и китайские аквалангисты, и та пара. Все норовили сесть подальше друг от друга, не выказывая желания брататься. Просвеченные насквозь.
Вечер все обычно проводили на диванах возле бара или - подобно мальчику и ныряльщикам - за бильярдом. Не потому, что это было так уж здорово, а из-за ночных бабочек. Стоило зажечь лампу в бунгало, туда слетались всевозможные насекомые. Они неслись к свету, словно исступленные членистоногие духи, протискивались через щели в стенах, сквозь старые дырявые москитные сетки, в неплотно закрывавшиеся форточки. Их шелестящий гипнотический танец можно было вынести только на открытом пространстве террасы. Майк охотно подавал коктейли, порой подсаживался к гостям, чтобы обменяться с ними парой фраз.
Однажды вечером она поболтала с этими ребятами, что не сводили друг с друга глаз. Вблизи они уже не выглядели парой. Бросалась в глаза неприятная диспропорция. Он - большой, грузный. Она - смуглая, тоненькая, юркая. Он говорил громко, с явным австралийским акцентом. Она - тихо, мелодично, на чистом английском. Он - так казалось - надувался, напоминая донную рыбу, подавлял окружающее пространство, разбухал. Она - съеживалась, как будто становилась меньше, но когда вставала, чтобы купить пачку сигарет или принести очередной коктейль, оказывалась высокой, красивой и до неприличия самодостаточной.
Втроем, собственно, им было не о чем разговаривать. Вежливые вопросы и формальные ответы. Прозвучавшие слова загадочным образом возвращались обратно - влюбленные искривляли пространство: все сказанное относилось только к ним.
Утром следующего дня, когда они с мальчиком собирались спуститься на пляж, она увидела, как те занимаются на террасе любовью. Девушка сидела на парапете, обхватив приятеля ногами. Лицо подняла к небу, будто загорая. Влюбленные двигались медленно, лениво, подобные актиниям, колеблющейся морской траве.
Она спокойно загородила эту картину и - уверенная, что сын ничего не заметил, - осторожно повернула его голову к морю.
По вечерам с мола они смотрели на огромный, освещенный, точно витрина роскошного магазина, прогулочный теплоход. Он проплывал медленно и величаво, непоколебимо уверенный в своем курсе на главный остров. Людей с такого расстояния видно не было - только оранжевое сияние верхней палубы, которое с каждой минутой все больше затмевало блеск заходящего солнца. Потом лайнер сливался с другими огнями и растворялся в них.
На четвертый вечер к молу пристал катер, тот, на котором они сюда приплыли. Мальчик уже спал. Мать сидела на террасе бунгало, разложив на испекшихся коленях тетрадь. Читала маленькое сочинение по польскому, заданное сыну накануне. На очень конкретную тему. А именно: "Что я вижу, когда закрываю глаза".
За Майком шла группа людей. На мгновение все остановились у стойки, где хозяин раздал ключи. Она разглядела четырех женщин среднего возраста и одного из официантов, который с утра отправился за продуктами. Голоса донеслись с темного склона, а спустя мгновение в соседних домиках зажегся свет. У нее возникло неприятное ощущение, будто она окружена.
Она видела Майка: посвистывая, тот шел обратно по дорожке, потом встал за стойку бара и принялся вытирать стаканы - поджидая гостей. Те спустились, и влюбленная пара тоже, и сразу, с коктейлями в руках, погрузились в нагревшиеся за день дряблые тела диванов. Четыре незнакомки шумно кокетничали с Майком, то и дело разражаясь смехом, который моментально разбивался о стену равнодушной тьмы.
Она отвернулась к лопочущим зарослям, так, чтобы совсем не видеть огней. Подняла глаза к небу. Более темному, более убогому. Невольно поискала на нем знакомые созвездия. Она умела ориентироваться по Большой Медведице и ее сломанной ручке. Там были две звезды, но это секрет. Не каждый их разглядит. Она видела и научила этому сына. Надо отвлечься от темноты, окружающей большую звезду, тогда та, маленькая, появится сама.
Но тут не было ни Большой Медведицы; ни маленьких трогательных Волос Вероники, ни Полярной звезды. Чужое небо - странное, не заслуживающее внимания.
Утром, ныряя возле пристани, они увидели маленькую почтовую моторку, что каждый день приплывала с главного острова. Из покачивавшейся лодки с помощью перевозчика высаживались двое: юноша и мужчина постарше, очень худой, явно нездоровый - он опирался на молодого спутника, позволяя тому поддерживать себя под руку. Из моторки вытащили еще два больших пластиковых чемодана обтекаемой формы, которые тут же забрали официанты. К гостям вышел хозяин, как всегда с приветливой улыбкой. Слова заглушал ритмичный плеск воды. Мальчик окликнул Майка и помахал ему из воды рукой.
За завтраком хозяин торжествующе подал ей чай.
- Черный. Китайский, - сказал он.
От Майка она узнала, что эти женщины - европейки, путешествующие вокруг света. А мужчина, приплывший сегодня на моторке, - иллюзионист, который каждый сезон выступает на большом острове и на корабле-казино. Но, говорят, ему стало плохо и он велел отвезти себя туда, где поспокойнее. Ассистент вернулся на остров, чтобы отменить представления и упаковать декорации. Заказать билеты. Связаться с врачами.
Во время ланча она услышала, как женщины разговаривают между собой - кажется, по-немецки. Мужчина, застегнутый наглухо, сидел за крайним столиком. Перед ним была разложена малайская газета. После еды он проглотил таблетки, щелкнула жестяная коробочка.
Мальчик взмок от пота, светлые волосы склеились над лбом. Он пошел к Майку, и теперь они подбирали ласты и маски для ныряния.
Ей казалось, что Майк как-то ее выделяет - хотя в отношении хозяина не было ничего эротического, скорее сочувствие. Если женщина путешествует вдвоем с ребенком, значит, кто-то ее бросил - они с мальчиком отбились от стада, оказались ничейными, будто потерянные, разрозненные карты из колоды. Такая женщина - проблема. С этим надо что-то делать. Инстинкт. Она думала, что именно поэтому хозяин предложил им съездить на Остров черепах. Других Майк тоже приглашал, но скорее для проформы, так что в назначенный час на пристани встретились только они трое. Подождали еще пятнадцать минут, обсуждая неизбежную перемену погоды в ближайшие недели, после чего сели в лодку и направились к острову.
Плыли полчаса, не больше. За спиной открылась роскошная панорама вулканического острова - фотография из буклета, воплощенное совершенство, рай. Море у берега имело тот лазурный оттенок, каким восторгаются туристы во всем мире. Зелень джунглей выглядела отсюда свежей и буйной, словно в оранжерее. Покрытые листьями пальмовые бунгало ассоциировались с популярной, романтической версией приключений Робинзона Крузо. Майк с гордостью поглядел на свой отель и, похоже, хотел что-то сказать, но рокот мотора отбивал желание болтать.
Пристать к берегу было невозможно из-за окружавших Остров черепах скал. Лодка остановилась в нескольких десятках метров от каменистого пляжа. Женщина вопросительно взглянула на Майка.
- Придется добираться вплавь, - сказал тот и первым спустился в воду, держа над головой герметичную пластиковую коробку.
Она неохотно последовала его примеру, потом с тревогой подала руку мальчику. Уже оказавшись в воде, подумала, что не нравится ей это путешествие - пожалуй, лучше было бы лежать в гамаке перед домиком.
Выбираться на берег оказалось неприятно и небезопасно. Рифы были острые, а волны безжалостно подталкивали нежные человеческие тела. Она, видимо, слишком поспешно коснулась ступнями скалистого дна, потому что сразу вскрикнула и неловко упала на колени.
- Хорошее начало, Майк, - сказала она. - Теперь еще бешеные черепахи на нас нападут.
Мальчик с помощью Майка добрался до берега целым и невредимым. Мать осматривала пораненное колено. По ноге стекала струйка крови.
Зато остров был потрясающий. В центре - заросли сухого кустарника. Переплетенные стебли, одеревеневшие от соли и ветра, белесые, словно костяные. Исхлестанный ветрами растительный скелет стелился по земле темными влажными лабиринтами. Мальчик радостно бегал по маленькому пляжу и приносил матери огромные красивые раковины, какие никогда не попадались ему возле отеля.
Майк ее удивил. Достал из пластиковой коробки белую скатерть, разложил на песке и теперь расставлял белые фарфоровые чашки. Она изумленно смотрела на хозяина.
- Пикник, - весело объявил Майк - Я устроил вам пикник.
Появились термос и шоколадные пирожные. Шоколад моментально начал таять, стекая на дно тарелки.
Она, довольная, опустилась на колени перед скатертью. Улыбнулась, увидев, как Майк наливает в чашки чай из термоса.
- Смешно, - сказала она. - Зачем тебе это? Шоколадные пирожные, пикник?
- Сахару? - спросил тот с улыбкой и открыл коробочку с рафинадом.
- Я пью без сахара.
Мальчик подсел к ним и длинными худыми пальцами осторожно отклеил от тарелки пирожное. На спине у него уже белели кристаллики соли.
- Я подумал, что вам, наверное, скучно. Остальные гости не слишком расположены к общению.
- Нет. Это очень мило, Майк, но мы не нуждаемся в компании.
- А черепахи где? Появятся? - спросил сын. Он не знал, что делать с вымазанными шоколадом ладонями. Майк подал ему бумажную салфетку.
- Если повезет, сейчас мы их увидим. Они огромные. - Майк широко развел руками.
- Такие большие? Не верю. Таких черепах не бывает.
- Сам убедишься.
Мальчик отошел на несколько шагов - его внимание внезапно привлекла большая симметричная раковина. Она напоминала зиккурат.
- Я все думаю, чем ты здесь занимаешься. Путешествуешь по свету?
- Кости грею, - рассмеялась она и тут же добавила: - Работаю; такая у меня работа. Делать путеводители для яппи. Я и о тебе напишу. И о твоем пикнике, и об этих пирожных. А ты здесь постоянно живешь? - сменила она тему.
Майк сказал, что на материке у него жена и дети, в не сезон они живут вместе, а сейчас ему надо заработать на весь год.
Она допила чай и встала. Решила обойти остров вокруг. Ноги по щиколотку утопали в горячем песке. Она шла по полосе прибоя, так что волны сразу размывали следы. Обернувшись, увидела маленькие фигурки Майка и сына - они склонились над выступавшим в море, облепленным устрицами скалистым утесом. Ветер доносил обрывки слов.