С противоположной стороны остров уже не казался таким гостеприимным. Кусты спускались к самой воде; пришлось через них продираться. Корни деревьев обросли крошечными ракушками, среди которых кишели какие-то юркие существа. Остров с отелем скрылся из виду - теперь перед ней простиралось только гладкое море, подернутое от зноя легким маревом, не синее и не лазурное - молочно-серое, неинтересное. Монотонный, ритмичный грохот. Резкое, слепящее солнце. Затылком и спиной женщина чувствовала его булавочные уколы и вспомнила про крем - намазала ли она сына? Да и самой не мешало бы. Втирая после купания ароматное молочко, она пальцами чувствовала под кожей собственные кости и сухую, шершавую от солнца кожу. Она ускорила шаги, почти бежала. К счастью, остров был меньше, чем казался. В следующее мгновение на скалах выросли две маленькие фигурки, и она решила не идти по пляжу, а срезать наискосок. На секунду нырнула в ненадежную тень кустов, а потом заметила черепаху.
Черепаха и правда была огромной, напоминала холмик, груду камней. Майк с мальчиком не могли ее видеть - мешала тень за скалой. Взволнованная, она подошла поближе и поняла, что это только панцирь. Внутри висели на костях остатки мяса, облепленные мухами, шевелившиеся от червей, серые, заскорузлые. Обглоданный череп лежал рядом, высохшее сухожилие еще удерживало вместе приоткрытые челюсти. В нос ударил смрад падали. Она вскрикнула и зажала рукой рот. Майк и мальчик подбежали, встревоженные. Она схватила сына за плечи и развернула лицом к морю. Лучше бы он этого не видел. Но опоздала. Должно быть, слишком сильно прижала голову мальчика к груди, потому что тот вырвался и побежал обратно.
- Все в порядке, - сказал Майк. - Идите на наше место. Это всего лишь мертвая черепаха. Ничего страшного.
Он принялся засыпать песком труп животного. В воздух поднялась туча мух.
Мать догнала мальчика и взяла за руку.
- Почему она была мертвая? Что с ней случилось? Она заболела? - спрашивал сын взволнованно.
- Может, от старости умерла.
- Жалко. Вот бы увидеть такую черепаху живой. А знаешь, Майк ел устриц прямо со скалы.
- А ты? Ел?
- Я - нет. Гадость. Фи, - скривился он.
Мать отпустила его вперед.
Майк вернулся, смущенный. Вынул из коробки рацию и что-то проговорил на языке ныряльщиков.
- Сейчас за нами приедут, - сказал он.
Они молча сидели и глядели на остров с отелем Майка. Женщина вдруг затосковала по их примитивному пустому бунгало.
- Прости, но это всего лишь мертвая черепаха.
- Да ладно, ничего ведь не случилось.
- Это всего лишь мертвая черепаха, - спустя мгновение повторил за Майком мальчик, прятавший в плавки самые красивые раковины.
Море состоит из слоев - нежных, эфемерных, незримых. Их можно ощутить только телом, всей кожей. Проникая между ними, испытываешь облегчение, словно возвращаешься в давно утраченный дом, полузабытое общее тело, большое и знакомое. Зеленовато-синий цвет воды - компресс на исколотые солнцем глаза. К поверхности поднимаются откуда-то мелкие пузырьки, словно материализовавшиеся признаки радости.
Они плывут на метровой глубине, перебирая ластами. Мол остался позади, уже видно, как пустое и песчаное дно постепенно перетекает в чудо рифа. Сначала они замечают отдельные звезды и ежей, потом появляются раскрытые, танцующие актинии, а между их волнообразными щупальцами - фантастические цветные рыбки. Время от времени приходится останавливаться, чтобы продуть трубку, и тогда выясняется, что небо наверху белое и раскаленное, как сталь, поверхность моря состоит из мерцающих пластинок стекла, а воздух вибрирует от рокота моторки, человеческих голосов, грохота волн. Слишком шумно.
"Уж лучше в воду", - думает она и вслед за сыном опускается немного вниз. Видит его стройное светлое тело, которое в море обретает отсутствующую на земле грацию, - и зеленые ласты кажутся ей естественной частью этого нового, подводного воплощения. Мальчик протягивает руку и показывает матери что-то на дне - она переводит туда взгляд и встречает яркий черно-синий глаз ежа.
Им хочется опуститься пониже, но где-то там проходит очередная невидимая граница: в ушах неприятный шум, в голове разбухающая пустота, грозящая взрывом, стерегущая сокровища, что покоятся на дне. Сонные пастельные актинии колышутся в такт неслышной музыке - болельщицы на соревновании морских течений. На живых скалах маленькие наросты - чудесный узор, повторяющийся, многократно умноженный, собранный в кисти и сосульки. Кремовые строения города навещают лишь рыбы-обманки с глазом на хвосте да оставляющие на песке правильный след странные неуклюжие существа, по форме напоминающие огурец. Может, они странствуют во сне? Но каждый раз наступает мучительный момент, когда приходится вынырнуть, позволить вытолкнуть себя на поверхность, будто пробку, затянуться тяжелым свинцовым воздухом, закачать в кровь кислород. И потом уже никогда не удается вернуться на прежнее место, в ту же точку - мир внизу, похоже, зыбкий и волнообразный, все в нем условно и обманчиво. Чем дальше они плывут, тем коралловый город делается пространнее, больше и интереснее, но и отдаленнее, заповеднее. Вскоре они видят его, так сказать, с высоты птичьего полета - далекие поднебесные зрители, истребители, спутники, способные только поглощать взглядом, ни на что не оказывая влияния.
Итак, они наблюдают мир невообразимый, мир, который не увидишь во сне, ибо нет в нем ничего знакомого: он выстроен по совсем иным законам, не ведает ничего, им не являющегося. Отделенный от неба зеркальной пленкой воды, вглядывается в себя. У него свои течения и тропки, по которым путешествуют равнодушные стаи рыб. Пришельца извне он игнорирует, обходит стороной, точно неодушевленный предмет, обломок скалы или дрейфующую деревяшку. Вторгшееся сюда снаружи разве что окинет рассеянным взглядом и предоставит самому себе. Лишь кораллы могут польститься на пришельца - поселиться на нем, переварить, растворить. Формы непостоянны, ненадежны. Живое притворяется мертвым, а мертвое - живым.
Женщина и мальчик зависают над этим распахнутым вглубь космосом, словно две кометы, большая и маленькая, неся благую весть, на которую тому наплевать и которая никогда не осуществится. Этот мир бесконечен и неповторим. Он не нуждается в спасении.
Ее тело вырабатывает холод. Когда она проскальзывает между теплыми ленивыми слоями воды, когда плывет, у самой кожи образуются крошечные кристаллики льда. Чужеродное тело из мира зимы, привнесенное в этот теплый океан; она - пластинка холода, заражающая все вокруг, образующая студеное течение, которое двинется теперь мимо нагретых лагун, медленно меняя климат. Раковины скорчатся, а их спиральный размах съежится в хаотические лабиринты, сожмутся актинии, кости рифов ревматически захрустят, стайки рыб обратятся в колкие сверкающие опилки льда.
Мужчина, этот фокусник, почти всегда сидел за самым дальним столиком. Втиснутый в ратановое кресло, наглухо застегнутый, в длинных брюках, он казался призраком. Усеянная родинками загорелая, некрасивого землистого цвета кожа, заостренные - как у всех стареющих красивых мужчин - черты лица. Волосы - курчавые, с проседью, подстриженные коротким бобриком - издали выглядели маленькой облегающей шапочкой. Он прятал их под соломенную шляпу, которую надвигал на глаза. Когда иллюзионист сидел вот так неподвижно за столиком, поднося к губам стакан с соком или каким-то фруктовым напитком, чудилось, что он пристально и внимательно наблюдает за всем, точно хищник, смущенный тем, что оказался на острове вегетарианцев. Именно такое слово напрашивалось: "хищник". Ее преследовало ощущение, будто человек этот ей знаком, и она пыталась вспомнить - откуда. Спросила сына, не напоминает ли ему кого-нибудь фокусник.
- Может, ты его в газете видела?
- Déjà vu, - сказала она, - у меня déjà vu.
- Ошибка в матрице, - ответил мальчик.
Будь он плотнее, а его тело - мягче и белее, он был бы похож на отца. Щеки, линия рта так же устремлены к земле - признак долгой и проигранной борьбы с отрешенностью. От этого поединка осталась ироническая гримаса, притворяющаяся улыбкой, и постоянная, беспредметная готовность к нападению. Подобные люди всегда вызывают сочувствие. Принимают они его благосклонно, как будто так и надо, а после щиплются и колются - по невниманию, по рассеянности, просто потому, что заняты прежде всего собой.
После ужина мужчина попросил разрешения пересесть за их столик. Представился. Сказал, что его фамилия Киш, и это прозвучало фальшиво, словно инициалы, ФИО. По-английски он говорил с американским акцентом, но в голосе слышались и экзотические нотки, какая-то твердость, шершавость. Она в ответ буркнула:
- Майя.
- Поляки? - спросил фокусник.
- Да, - ответила она неохотно и стала думать, под каким бы предлогом уйти.
Он смотрел на нее блестящими глазами, с едва заметной улыбкой, которая открывала сеть морщин, разбегавшихся из уголков рта. Киш был старше, чем сначала показалось Майе.
- Я узнал язык. У меня были друзья поляки.
К ним подсели четыре веселые женщины; видимо, экскурсия, которую устроил им Майк в тот день, получилась удачной. Мертвая черепаха закопана, шоколадные пирожные съедены.
Мальчик заскучал и отправился к бильярдному столу разыгрывать одинокую партию. Майя с Кишом проводили его взглядом. Он придумал какие-то свои правила - устанавливал шары в два ряда, словно для сражения. Может, это была игра в войну.
Майя запомнила их имена: Трис, Ольга, Марике и Ингрид. Разговаривали женщины не по-немецки, а по-фламандски. Они путешествовали и с энтузиазмом рассказывали о своем вояже, намеченных дальше остановках. Некоторые авиалинии предоставляют такую возможность: кругосветное путешествие, со специальными скидками на перелеты, в несколько этапов. Единственное условие - двигаться в одном направлении. Сразу выбрать: восток или запад. А потом все уже просто. Голландки решили - к солнцу, на восток.
Женщины небрежно выговаривали экзотические названия пунктов назначения. Обсуждали билеты и бронирование рейсов. Незнакомые названия вызывали только одну реакцию - вопрос, не опасно ли там. Это ведь последние часы прежнего, знакомого и надежного мира, утверждали они. Последний шанс вдоволь попутешествовать, пока не поздно. Скоро границы захлопнутся, аэродромы захватят террористы. Так что ноги в руки - и в путь. Пока есть время.
В местах, подобных этому острову, все рано или поздно становятся похожими друг на друга. Чужеземцы, путешественники, скитальцы всегда имеют преимущество, поскольку не привязываются ни к одному месту, а стало быть, не сдаются в плен. Дома, из которых они вышли, временно забываются, погружаются в небытие. Их родные края тоже утрачивают реальность, о них не пишут местные газеты, никто ими не интересуется. Та жизнь, из которой они ненадолго эвакуировались, перестает существовать, давая иллюзию свободы. Ни места, ни имени, никому не ведомо, как выглядят их постели, платяные шкафы, утренняя суета, косметика на полочке в ванной, проклятия и любимые сайты в Интернете. А как еще обрисовать человека? Он становится повторяемым, многократно умноженным. Чем менее ты очерчен, чем менее зависим - тем сильнее иллюзия неограниченности выбора, голова идет кругом от возможных вариантов самого себя, от потенциальных, еще не развившихся цепочек событий.
Это искусство - раскрывать и поддерживать подобное состояние подвешенности, ничему не отдавая предпочтения, уподобляясь препарату в формалине, что плавает в прозрачной жидкости, не касаясь стенок и равнодушно позволяя себя осматривать, словно во сне. Позволить себе сниться - вот зачем нужны путешествия.
Глядя на проплывавший мимо освещенный лайнер, одна из женщин сказала, что надо обязательно съездить на самый большой остров. Другая вспомнила, как однажды играла в рулетку и даже выиграла - интуитивно чувствовала, на что ставить, точно кто-то подсказывал ей цифры. Теперь уже каждая ждала своей очереди, чтобы рассказать какую-нибудь коротенькую историю о себе или своих знакомых. Какое-нибудь происшествие. Без всяких правил, даже тема не имела значения, постепенно дрейфуя к опускающейся ночи.
Самой разговорчивой была миниатюрная голландка с коротко стриженными пепельными волосами и круглым лицом. Похожая на постаревшего ребенка. Она сидела, выпрямившись, положив руки на бедра и приподняв плечи, словно как раз набрала в легкие воздуха, но что-то помешало ей сделать выдох.
- В таком случае послушайте, что случилось со мной, - каждый раз вставляла она и, будто педантичная до маниакальности пряха, распарывала сказанное другими и вывязывала собственное рукоделие, свои шарфики, выговаривая английские звуки в нос, поспешно, чтобы никто не успел ее прервать. "Я, меня, у меня, мое, со мной, мой, моя", - склоняла она с наслаждением поэта, смакующего само звучание слов. Вытягивая шею, поднимая голову, она в сущности показывала, что обращается не к собеседникам, примостившимся на продавленных диванах: слушателем является некто высший, картина под самым потолком или чье-то незримое присутствие - огромное внимающее ухо.
Майе не следует больше пить, нет. Алкоголь осторожно отодвигает ее в сторону, окружает тонкой стенкой из газа, из муслина.
Майе показалось, что все невольно копируют позу этой женщины - Ольги или Марике, - тянутся к пальмовому потолку, чуть приподнимая головы, словно тусклый свет фонарика способен подарить их коже загар; и даже Киш с его усталой обвисшей физиономией выпрямляется, но нехарактерная поза вдруг придает лицу фокусника трагическое выражение, и оно становится маской с темно-красными губами и глазами, увеличенными коричневыми тенями.
Тут Майя отключается - ее начинает преследовать навязчивая картина: морская вода льется на песок и, тихо просочившись под деревянным помостом, сантиметр за сантиметром захватывает пляж, освобождает раковины от их песчаной неволи, стирает нечеткие человеческие следы. Доски сдаются перед потопом, вода добирается до человеческих ног и поднимается выше в наполненной ужасом тишине, незаметно заливает присутствующих, вот она уже по колено. Но никто этого не замечает, все увлечены беседой или монологом. Разве что тела начеку - ноги ищут опору, не желая уступать натиску воды, стремясь уцепиться за диваны, обхватить ножку стола; выпрямляясь и вытягивая шеи, люди, в сущности, подсознательно пытаются спастись, не захлебнуться - да, вода действительно останавливается, достигнув подбородка, - не подозревая о том, они разговаривают над самой ее поверхностью. Взгляд из-под полуопущенных век и рты, выговаривающие фразы, которые начинаются с "я", гнусавые интонации, дрожащие от напряжения губы. Звук отражается от спокойной глади воды. Внизу телами безмолвно завладевают кораллы и актинии.
Нырнуть, проникнуть в зеленоватое пространство, где за столами, судорожно, инстинктивно цепляясь за подлокотники кресел, сидят безголовые тела, послушные мягким, теплым колебаниям воды. Проплыть между ними, рассмотреть вблизи кожу, как разглядывают коралловый риф. Восхититься отблесками слабого света на пуговицах и кольцами на морских звездах их рук. Поразиться существованию столь странных созданий, как ноги в сандалиях. Оставить их и двинуться дальше. В открытое море.
Днем любовь тех двоих не мешала, если не выходила за пределы бунгало. Появляясь в ресторане, они держали друг друга на привязи, на поводке взгляда. Порой молодой человек, будто ненароком, заслонял девушку от китайских аквалангистов, укрывал в своей тени.
Однако ночью они занимались любовью шумно, слаженно, словно гибкие автоматы. Она стонала. В их бунгало горел свет, вероятно, у них была потребность постоянно видеть друг друга. Назавтра за ланчем пару встречали любопытные взгляды. Любовь их, следовательно, совершалась на сцене, но и этого было мало, раз каждую ночь им приходилось проникать друг в друга, исследовать, посылать внутрь тел зонды.
Майя зачастую не могла уснуть или просыпалась среди ночи, мокрая от пота. Прислушивалась - эта любовь невольно обрекала ее на бессонницу. Не помогала ни северная книга с ее ложечками и чашками, ни далекое присутствие зимы. Спать было невозможно.
Поэтому однажды во время завтрака она подошла к Майку и указала пальцем на домики победнее - подальше, повыше. Хозяин удивился.
- Те, что ближе к морю, лучше. И кафе рядом.
- Нет, - сказала Майя. - Мы хотим туда, наверх.
Они получили ключ и теперь вместе с мальчиком перетаскивали два своих рюкзака.
Домик оказался еще меньше, а щели в стенах - еще больше. Похоже, тут реже бывали гости - душ выглядел приличнее. По гладкому белому кафелю цепочкой сновали муравьи. Через трещину в двери надуло сухих прутиков и травы. Майя тщательно обследовала кровати - матрасы новые и целые, туда явно никто не пробрался и не свил гнездо. Теперь любовные стоны были не слышны - только хохот, а может, плач блуждающих по ночам маленьких обезьян. Зверьки заглядывали в небольшие окна. Удивленные старческие личики. Один был посмелее, пожалуй, даже надоедливый. С бакенбардами. Небось, самец, вожак. А может, у них матриархат? Обезьяна в вальяжной позе усаживалась на подоконнике и с нервным подмигиванием, выдававшим скрытое напряжение, следила за каждым их движением. Ей бы еще сигарету - получился бы вылитый Богарт. Майя прикрикнула на незваного гостя и взмахнула синей скатертью, чтобы спугнуть.
- Зачем ты ее прогнала? - воскликнул мальчик. - Можно было бы ее приручить, они такие умные.
- Они могут быть опасны, - сказала мать.
- Ну конечно, у тебя все может быть опасным. Это же маленькая зверюшка, забавная и дружелюбная. Почему надо делать из нее врага?
Мальчик развешивал на террасе свои гирлянды из раковин. Отсюда был виден целиком мол и все остальные домики, и даже краешек маленькой рыбачьей деревеньки в соседней бухте. Открытое море - гладкое и светлое. Справа вдалеке - берег большого острова, по ночам озарявшийся огнями.
Она обошла домик вокруг, обнаружила мертвую, сухую, словно палочка, ящерицу и кучку почерневших ракушек - кто-то до них сложил здесь холмик. Склонившись над ним, Майя почувствовала на себе взгляды множества глаз. Медленно выпрямилась и увидела: обезьянки размером с кошку сидели на деревьях и разглядывали женщину с любопытством, словно будущего соседа.
Она стала относиться к ним дружелюбнее. Ей пришло в голову, что это нерожденные северные дети, из страны ложечек и чашек, которым за неосуществленную возможность жить человеком подарили необузданность жизни обезьяньей. Иная цивилизация. Сын подозрительно легко подхватил теорию реинкарнации, видимо прельщенный ее нехитрой справедливостью. Потом с логикой десятилетнего ума сделал вывод, что каждая боль, каждое страдание - своего рода дезинфекция.
- Сожжение кармы, - подсказала мать.
- Тогда почему люди не хотят страдать? - задал мальчик риторический вопрос, когда они спускались к морю.
- Тебя это удивляет?
Сын молчал.
- Не удивляет, - ответил он и лег на лазурную, сказочно сверкающую воду, походившую в тот день на мармеладку.