Мисс Делеанти в отчаянии повернулась к Джейкобу.
– Вы только на него посмотрите! – воскликнула она. – Теперь ему нужно фото моей сестры в детстве, а ведь на карточке еще и мама!
– Вашу маму мы уберем!
– Но мне-то моя мама нужна! У меня нет другой ее карточки!
– Обещаю, что завтра я вам это фото верну!
– Ах, да меня уже тошнит от всего этого! – Она вновь обращалась к Джейкобу, хотя и не замечала его – сейчас он был для нее просто частью безликой, вездесущей публики. – У меня уже глаз дергается! – Она цокнула зубами, выражая крайнюю степень доступного человеку презрения.
– Мисс Делеанти, на улице меня ждет машина, – вдруг произнес Джейкоб. – Хотите, я подвезу вас до дома?
– Ладно, – равнодушно ответила она.
Репортер подумал, что они знакомы; он принялся было негромко возражать, когда все трое двинулись к дверям.
– Каждый день одно и то же, – с горечью сказала мисс Делеанти. – Ох уж эти газетчики!
На улице Джейкоб махнул, чтобы подавали машину; подкатил большой открытый и блестящий лимузин, выскочил шофер, открыл дверцу. Репортер, чуть не плача, понял, что фотография вот-вот уплывет у него из рук, и ударился в многословные мольбы.
– Иди и утопись! – сказала мисс Делеанти, усевшись в машину Джейкоба. – Иди! И утопись!
Сила, с которой она произнесла этот совет, была столь выдающейся, что Джейкоб даже пожалел, что ее словарный запас был столь невелик. Слова не только вызвали в его воображении картину: несчастный журналист с горя бросается прямо в Гудзон, – но и убедили Джейкоба, что это был единственный достойный способ избавиться от этого человека. Оставив его наедине с его мокрой судьбой, машина тронулась и поехала по улице.
– Вам все же удалось с ним справиться! – сказал Джейкоб.
– Конечно, – согласилась она. – Я не выдерживаю, злюсь – и тогда с кем хочешь могу справиться! Как думаете, сколько мне лет?
– И сколько же?
– Шестнадцать!
Она бросила на него серьезный взгляд, ожидая удивления. Ее лицо – лик святой, оживший лик юной мадонны, рисовался хрупким образом на фоне земного праха уходящего дня. Чистую линию ее губ не колыхало дыхание; еще никогда не доводилось ему видеть столь бледной и безукоризненной текстуры кожи, глянцевитой и блестящей, как и ее глаза. Впервые в жизни его упорядоченная личность показалась ему грубой и поношенной, потому что ему внезапно довелось преклонить колени пред алтарем самой свежести.
– Где вы живете? – спросил он. Бронкс, быть может, Йонкерс, или Олбани… Баффинов залив… Да можно хоть весь мир объехать, лишь бы ехать и ехать…
Затем она заговорила, и ее губы зашевелились, выталкивая квакающие звуки гарлемского акцента, и мгновение прошло.
– Сто тридцать третья восточная! Живу там с подружкой.
Они ждали, пока загорится зеленый светофор, и она бросила надменный взгляд на выглянувшего из соседнего такси побагровевшего мужчину. Тот весело снял шляпу.
– Небось секретаршей трудитесь? – воскликнул он. – Ах, что за секретарша!
В окошке такси показалась чья-то рука и утянула мужчину обратно в темноту салона.
Мисс Делеанти повернулась к Джейкобу; она нахмурилась, и между глаз показалась маленькая, толщиной не больше волоса, морщинка.
– Меня многие знают, – сказала она. – О нас много пишут, и в газетах есть фотографии!
– Жаль, что все так плохо кончилось…
Она вспомнила, что произошло днем, – впервые за последние полчаса.
– Да она сама виновата, мистер! Ей некуда было деваться. Но ведь женщин в Нью-Йорке еще никогда не вешали?
– Нет. Это точно!
– Ей дадут пожизненное. – Было очевидно: говорила не она. Как только слова слетали с ее губ, они тут же отделялись от нее – так спокойно было при этом ее лицо – и начинали свое собственное, связанное лишь друг с другом существование.
– А вы с ней вместе жили?
– Я? Да вы газеты почитайте! Я даже не знала, что она моя сестра, пока ко мне не пришли и не рассказали. Я ее не видела с самого детства. – Она вдруг указала на один из самых больших в мире универмагов: – А вот тут я работаю. Послезавтра обратно, за старый добрый прилавок…
– Вечер, кажется, будет жарким, – сказал Джейкоб. – Не хотите ли съездить за город поужинать?
Она посмотрела на него. В его взгляде читалась лишь вежливая доброта.
– Ладно, – сказала она.
Джейкобу было тридцать три. Когда-то он обладал тенором, которому прочили большое будущее, но десять лет назад за одну лихорадочную неделю ларингит лишил его голоса. От отчаяния, за которым не пряталось ни капли облегчения, он приобрел плантацию во Флориде и за пять лет превратил ее в поле для гольфа. Когда в 1924 году начался бум на землю, он продал свою собственность за восемьсот тысяч долларов.
Как и большинство американцев, он был больше склонен ценить, а не любить. Его апатия не была ни страхом перед жизнью, ни притворством; это была теряющая силу неистовость, свойственная его расе. Это была веселая апатия. Не нуждаясь в деньгах, он полтора года пытался – изо всех сил пытался – жениться на одной из самых богатых женщин Америки. И он получил бы ее, если бы он ее любил или притворился бы, что любит; но он так и не смог выжать из себя ничего, кроме вежливой лжи.
Внешне он был небольшого роста, аккуратный и симпатичный. Не считая моментов, когда его одолевали приступы апатии, он был необычайно обаятелен; он водился с людьми, считавшими себя лучшим нью-йоркским обществом, и уж точно проводившими время лучше всех. Во время приступов тяжелой апатии он походил на неприветливого старца, сердитого и раздражительного, всем своим сердцем ненавидящего человечество.
В тот вечер при свете летней луны в "Боргезе гарденс" человечество ему нравилось. Луна была похожа на круглое яйцо, гладкое и сияющее, как лицо сидевшей напротив него Дженни Делеанти; дул соленый ветер, собирая с окрестных садов запахи цветов и принося их на лужайку ресторана. То тут, то там в жаркой ночи, словно эльфы, появлялись официанты – их черные спины исчезали во мраке, белые манишки сорочек ярко сияли на фоне непривычных пятен тьмы.
Они выпили бутылку шампанского, и он рассказал Дженни Делеанти о себе.
– Вы – прекрасны, я еще никогда не видел такой, как вы! – сказал он. – Но так уж вышло, что вы не в моем вкусе, и ухаживать за вами я не собираюсь. Тем не менее я не хочу, чтобы вы вернулись в тот магазин. Завтра я познакомлю вас с Билли Фарелли, который снимает фильмы на "Фэймоуз Плейерс", это на Лонг-Айленде. Я даже не знаю, поймет ли он, насколько вы прекрасны, потому что я никогда еще никого ему не представлял.
По ее лицу не пробежало ни малейшей тени, выражение ни капли не изменилось, но в глазах показалась ирония. Ей и раньше говорили подобные вещи, но только кинорежиссер на следующий день всегда был занят. Или же она сама вела себя тактично и не напоминала мужчинам о том, что они пообещали ей накануне вечером.
– Вы не только красивы, – продолжал Джейкоб, – но и обладаете неким величием. Что бы вы ни делали – даже когда вы тянетесь за бокалом, или притворяетесь робкой, или притворяетесь, что вы мне не верите, – все выглядит убедительно! Если только суметь это увидеть, то из вас получится актриса.
– Мне очень нравится Норма Ширер. А вам?
Вокруг была теплая ночь; по пути домой она молча смотрела на него, ожидая поцелуя. Приобняв ее одной рукой, Джейкоб коснулся щекой ее мягкой щеки и долго не отводил от нее взгляда.
– Прекрасное дитя! – серьезным тоном произнес он.
Она в ответ улыбнулась; ее пальцы заученно играли с лацканами его пиджака.
– Мне было очень хорошо, – прошептала она. – Эх, только бы никогда больше мне не пришлось идти в этот суд!
– Надеюсь, что не придется.
– Разве ты не поцелуешь меня на прощание?
– Мы сейчас проезжаем через Грейт-Нек, – сказал он в ответ. – Здесь живет много кинозвезд.
– Ну ты и чудак, красавчик!
– Почему?
Он улыбнулась и покачала головой:
– Ты – чудак!
Она поняла, что никогда еще не встречала подобных мужчин. Он удивился, но ничуть не обрадовался тому, что она сочла его забавным. А она поняла: что бы он там ни думал поначалу, сейчас он от нее ничего не хотел. Дженни Делеанти все быстро схватывала; она стала серьезной, милой и тихой, как эта ночь, и когда они въехали в город по мосту Квинсборо, она почти спала у него на плече.
II
На следующий день он позвонил Билли Фарелли.
– Мне нужно с тобой повидаться, – сказал он. – Я познакомился с девушкой и хочу, чтобы ты на нее взглянул.
– О, боже! – ответил Фарелли. – За сегодня это уже третья!
– Не третья, потому что ты таких еще не видел!
– Ладно. Если она белая, тогда будет играть главную роль – съемки начинаются в пятницу.
– Кроме шуток, устроишь ей пробу?
– А я и не шучу. Будет играть главную роль, я тебе говорю! Надоели мне эти чертовы актриски! Через месяц уеду на Побережье! Лучше уж буду подавать водичку Констанции Тальмадж, чем возиться со всеми этими юными… – Его голос отдавал горечью и ирландской брезгливостью. – Давай привози ее, Джейк! Я ее посмотрю.
Через четыре дня, когда миссис Чойнски в сопровождении пары помощников шерифа отбыла в Оберн, чтобы провести там остаток дней, Джейкоб перевез Дженни через мост, который вел в квартал "Астория" на Лонг-Айленде.
– Тебе придется выбрать новое имя, – сказал он, – и забыть, что у тебя есть сестра.
– Я так и подумала, – ответила она. – И имя придумала: Тутси Дефо.
– Никуда не годится, – рассмеялся он. – Просто ужас!
– Ну, придумай сам, раз такой умный!
– Может, Дженни… Дженни… ну, допустим… Дженни Принс?
– Пойдет, красавчик!
Дженни Принс поднялась по лестнице в здание "Фэймоуз Плейерс", и Билли Фарелли, по-ирландски язвительный, испытывая презрение и к себе, и к своей профессии, нанял ее играть одну из трех главных ролей в своей новой картине.
– Да все они одинаковые! – сказал он Джейкобу. – Черт! Сегодня ты их вытаскиваешь на свет божий из канавы, а завтра им уже подавай обед на золотых тарелках! Лучше уж буду Констанции Тальмадж водичку подавать, чем возиться с целым гаремом этих…
– Тебе девушка понравилась?
– Нормальная. Профиль хороший. Да все они одинаковые!
Джейкоб купил для Дженни Принс вечернее платье за сто восемьдесят долларов и повез ее вечером в "Лидо". Он был доволен собой и даже волновался. Они оба много смеялись и чувствовали себя счастливыми.
– Даже не верится! Ты будешь сниматься! – сказал он.
– Да они меня, наверное, завтра же выгонят. Слишком уж все просто получилось…
– Нет, не просто. Все удачно сложилось – в плане психологии. Так вышло, что Билли Фарелли был в настроении…
– Он мне понравился!
– Да, он хороший, – согласился Джейкоб. Но ему пришло в голову, что двери к успеху ей уже помогает открывать кто-то другой. – Он – простой необузданный ирландец, так что ты с ним поосторожней!
– Я заметила. Всегда видно, когда парень хочет тебя захомутать.
– Что?
– Да нет, я не хотела сказать, что он ко мне клеился, красавчик! Просто у него такой взгляд… Ты понимаешь, о чем я? – Ее красивое лицо искривилось в глубокомысленной улыбке. – Он это любит; сегодня днем это было очень хорошо видно.
Они выпили бутылку улучшенного и весьма пьянящего грейпфрутового сока.
В этот момент к их столику подошел официант.
– Это – мисс Дженни Принс! – сказал Джейкоб. – Ты еще не раз ее увидишь, Лоренцо, потому что она только что подписала контракт с киностудией. Всегда относись к ней со всем возможным вниманием!
Когда Лоренцо удалился, Дженни заговорила.
– У тебя самые красивые на свете глаза! – попробовала она; она старалась, как могла, но лицо при этом оставалось серьезным и печальным. – Честно! – повторила она. – Самые красивые на свете. Любая девушка была бы счастлива, будь у нее такие глаза!
Он рассмеялся, но ее попытка его тронула. Он погладил ее по руке.
– Веди себя хорошо, – сказал он. – Работай изо всех сил, чтобы я мог тобой гордиться – и тогда нам с тобой будет хорошо.
– Мне всегда с тобой хорошо. – Она смотрела на него, не отрывая глаз; она касалась его взглядом, словно руками. Ее голос звучал ясно и бесстрастно. – Честно, я не шутила по поводу твоих глаз! Ты всегда думаешь, что я шучу. Я хочу сказать тебе "спасибо" за все, что ты для меня сделал!
– Ты с ума сошла? Я ведь ничего не сделал. Увидев тебя, я почувствовал, что просто обязан… Да любой бы почувствовал, что обязан…
Появились какие-то артисты, и ее взгляд тут же от него оторвался.
Она была так молода – Джейкоб еще никогда так остро не чувствовал молодость. До сегодняшнего вечера он всегда считал себя молодым.
А потом, в темной пещере такси, благоухавшей духами, которые он сегодня ей купил, Дженни придвинулась к нему, прильнула к нему. Он поцеловал ее, но не получил от этого никакого удовольствия. В ее взгляде и в губах не было и тени страсти; ее дыхание отдавало шампанским. Она с отчаянием придвинулась к нему еще ближе. Он взял ее за руки и положил их ей на колени. Ее ребячливое желание отдаться ему его шокировало.
– Ты мне в дочери годишься! – сказал он.
– Ты не настолько стар!
Она обиженно от него отодвинулась.
– В чем дело? Я тебе не нравлюсь?
– Надо было смотреть, чтобы ты не пила столько шампанского!
– Это почему? Я не в первый раз пью. Однажды даже напилась!
– Что ж, тебе должно быть стыдно! А если я когда-нибудь услышу, что ты пьешь, ты у меня попляшешь!
– Ну, ты и нахал…
– А ты что творишь? Что, любой щеголь из ближайшей лавки может тискать тебя, сколько вздумается?
– Ах, замолчи!
Какое-то время они ехали молча. Затем ее рука незаметно придвинулась к его руке.
– Ты нравишься мне больше всех парней, которых я знаю, разве я могу с этим что-нибудь поделать?
– Милая маленькая Дженни… – Он опять обнял ее.
Неуверенно замешкавшись, он поцеловал ее – и вновь его обдало холодом невинности ее поцелуя и взгляда, который в момент прикосновения был направлен за него, куда-то в ночную тьму, во тьму окружающего пространства. Она еще не подозревала, что величественность – это нечто в самом сердце; если бы она это в тот момент поняла и растворилась бы в разлитой во Вселенной страсти, то он взял бы ее без всяких сомнений и колебаний.
– Ты очень мне нравишься, – сказал он. – Наверное, больше всех. И все же я серьезно насчет выпивки – тебе нельзя пить!
– Я сделаю все, что ты мне скажешь, – сказала она; и повторила, взглянув ему прямо в глаза: – Все!
Это была ее последняя попытка; машина подъехала к ее дому. Он поцеловал ее в щеку и пожелал ей спокойной ночи.
Отъезжая, он ликовал и чувствовал, что живет сейчас ее молодостью и будущим – и чувствует жизнь гораздо сильнее, чем наедине с собой в последние годы. Вот так, чуть склонившись вперед и опираясь на свою трость, богатый, молодой и счастливый, он несся в машине по темным улицам, на которых горели фонари, прямо в будущее, о котором он еще ничего не знал.
III
Прошел месяц. Однажды вечером он сел в такси вместе с Фарелли и назвал водителю адрес последнего.
– Итак, ты влюблен в эту девушку! – весело произнес Фарелли. – Очень хорошо; я тебе мешать не буду.
Джейкоб ощутил огромную досаду.
– Я в нее не влюблен, – медленно произнес он. – Билли, я лишь хочу, чтобы ты оставил ее в покое!
– Разумеется! Я оставлю ее в покое, – тут же согласился Фарелли. – Я же не знал, что тебя это волнует, – она мне сказала, что ей не удалось тебя захомутать!
– Главное здесь то, что это не волнует и тебя! – сказал Джейкоб. – Если бы я видел, что вы влюблены друг в друга, разве стал бы я изображать из себя идиота и пытаться этому помешать? Но тебе на нее плевать, а она просто под впечатлением и слегка очарована.
– Точно, – согласился заскучавший Фарелли. – Да я бы ни за что на свете и пальцем к ней не притронулся!
Джейкоб рассмеялся:
– Ну да, как же! Просто, чтобы развлечься. Вот именно это мне и не нравится – и я не хочу, чтобы с ней случилось что-то… Что-то нехорошее!
– Я тебя понял. Я оставлю ее в покое!
Пришлось Джейкобу этим и удовлетвориться. Обещаниям Билли Фарелли он не верил, но знал, что Фарелли относится к нему хорошо и не станет действовать ему наперекор – разве что в дело будут замешаны более сильные чувства… Сегодня вечером они держались за руки под столиком, и это его разозлило. Когда он стал ее упрекать, Дженни солгала, сказав, что ему показалось; она сказала, что готова немедленно ехать домой, и сказала, что сегодня даже разговаривать с Фарелли не станет. После чего он почувствовал, что ведет себя глупо и смешно. Было бы легче, если бы после того, как Фарелли сказал: "Итак, ты влюблен в эту девушку", он бы просто сказал: "Да, это так".
Но это было не так. Он теперь ценил ее гораздо сильнее, чем раньше. Он наблюдал, как в ней пробуждается ярко выраженная личность. Ей нравились простые и тихие вещи. У нее проявилась способность определять и отбрасывать от себя все банальное и несущественное. Он попробовал было советовать ей, какие книги читать; затем, подумав, он перестал это делать и стал знакомить ее с разными людьми. Он создавал ситуации и затем их ей объяснял, и ему доставляло удовольствие видеть, как у него на глазах расцветало понимание и рождалось чувство такта. Он ценил ее безусловное к нему доверие и тот факт, что при оценке других людей она использовала его как эталон.
Еще до того как фильм Фарелли вышел на экраны, ее работа на съемочной площадке была оценена по достоинству: ей предложили двухлетний контракт, четыре сотни в неделю на первые полгода, а затем – плавное повышение. Но для дальнейшей работы нужно было переехать на Побережье.
– Может, лучше не торопиться? – сказала она однажды, возвращаясь вместе с ним в город. – Может, будет лучше, если я останусь здесь, в Нью-Йорке, рядом с тобой?
– Надо ехать туда, куда зовет работа. Ты уже вполне самостоятельная. Тебе семнадцать!