Ветер обдувал его разгорячённое лицо, вырывал из рук упругую камку, сталкивал звонаря с узкого карниза, а он всё шёл и шёл вкруг богатырской главы, прижимаясь к её шершавому прохладному челу. Словно паук своей пряжей, опутал он стены собора, тщательно заправляя языки камки под колющую руки верёвку, чтоб не трепалась до поры. А потом, прикрепив оставшийся конец к перильцам балконным, еле добрался Фатьян до звонницы, и, повалившись на лавку, тут же уснул…
Очнулся он от звонких сигналов боевых труб. Вскочил звонарь, впился глазами в раскинувшуюся за городской стеной степь. А там словно два леса за ночь выросли: стоят друг против друга два войска – русское и татарское. Только рать велиславская перед ордой ахметовой – будто рощица жидкая против частого бора.
Хорошо видна звонарю вся армия русская: передовой полк с конными лучниками, за ним больший полк, по обе стороны от него – ещё по полку. Виден ему и укрывшийся в зелёной дубраве сторожевой полк, что в засаду сел.
Сабельники конные и пешие, лучники и копейщики, топорники и пушечники – шлемы, шишаки и колпаки так и замелькали перед глазами Фатьяна. Допели свою песню боевые трубы, блеснули на солнце вскинутые сабли, и с гортанными криками покатила волна татарских конников на русские ряды. Дружно подняли луки велиславские лучники, и зазвенели в воздухе стрелы быстрые.
Заспотыкались кони татарские, попадали из сёдел поганые всадники. Но скачут всё новые конники, и вот они уже вклинились в войско русское. Видит Фатьян, перехитрили поганых велиславцы. Расступились передовые ряды, отступил назад больший полк, и прорвавшихся татар бьют с двух сторон правый и левый полки. Визжат татарские кони, орут вой ахметовы, кровью поганых земля застилается.
А тут ещё по команде князя Юрия выскочил из засады сторожевой полк и изгоном пошёл на татар. Дрогнули татары, попятились.
Неужели побьёт малое войско русское несметную рать поганых? Неужто спасут велиславцы Русь от Ахмета и прославят себя вовеки?
Нет, не бывать этому! Потому что нет среди них хитрого звонаря Фатьяна, а стоит он на своей звоннице и всё видит, и всё может.
Бросился звонарь по резному балкончику к стенам собора, выхватил кончар свой острый, полоснул тугую верёвку, что держала концы лоскутные алого шёлка. Подхватил ветер-степняк лёгкую камку, затрепал её, расправил, захлопал алыми языками по стенам собора. А Фатьян опять взбежал в звонницу, надвинул колпак на уши, взялся за верёвки колокольные…
Бьются вой русские, теснят орду поганую. Всё громче слышится "ура" могучее. И вдруг из-под стен велиславских потёк тревожный стон набата. Заволновались сабельники и копейщики, заторопились пушечники, заоглядывались пищальники. Глянули вой на собор Рождественский и видят: весь он охвачен пламенем. Бьются красные петухи над резными окнами, багряные струи пламени обвивают тонкие колонны, алые кусты огня выбиваются из-под узорчатого карниза, кумачовые змеи и драконы лижут главу соборную. Пламенем охвачен золотой шлем богатырский. И звенят колокола Рождественские, стонут и плачут над собором, гудят, точно жаркое пламя.
При виде такой беды ослабела рука русского воина, пал он духом, заспешил, засуетился. А татары опомнились и снова навалились своей быстрой конницей. Смолкло "ура" могучее, затрещали шлемы золоченые, захрустели шишаки высокие, полетели колпаки мужицкие – да вместе с головами.
Видит Фатьян это со своей звонницы. Горько ему зреть кровь русскую, слёзы жгучие бегут из его глаз. И приятно ему, что это он, мудрый Фатьян, повернул ход сражения. И расправляет он грудь, гордо поднимает крутолобую голову…
Не выдержали русские, побежали. В беспорядке докатились до ворот городских, а на их плечах ворвались в Велиславль и татары. И пошёл стон и плач по городу. Затрещали ворота боярских хором, полетели из окон сундуки кованые, покатились по уличкам бочки с винами. Разнеслись стоны воинов да рыдания жёнок и девок, да плач малых деток безвинных. И уж занялся пожар в посадах и слободах.
Глядит Фатьян, как ручейками и речками растекается ахметово войско по городу. Ждёт звонарь: вот сейчас покажется у собора знакомая повозка, запряжённая двумя черногривыми верблюдами-нарами. Из белого шатра выйдет царевич Хаким и позовёт хитроумного русского звонаря к благодарному хану Ахмету. И воздастся ему, наконец, слава и почесть великая.
Но войско поганое стороной обходит златоглавый собор. Краснолицые татарские воины саблями кажут на холм, где стоит Рождественский, лопочут что-то и проулками минуют его. Вон и громоздкая арба ахметова проплыла в сторону хором княжеских. Горячая злоба поднялась в груди Фатьяна:
– Татары безголовые! Бесермены проклятые! Забыли, поганые, кто помог вам выиграть рать кровавую!
Вот прогнали мимо собора толпу воев русских. Провезли в конной телеге раненого князя Юрия с воеводами его пленёнными. Видит звонарь, как тянутся к его звоннице кулаки, слышит глухие проклятия…
Шерлок
Идут и идут мимо люди – то русские, то татары, то радостные, то понурые. И не может Фатьян понять, кто из них свой, а кто недруг, все смотрят в его сторону с презрением и ненавистью.
Низко опускает звонарь голову, так что длинные волосы закрывают лицо, жадно ловит ртом воздух, ладонью прикрывает горящие глаза. Но спасительные слёзы не исторгаются из груди его.
За что так несправедлив к нему господь? Разве не видит он, что достоин Фатьян судьбы необычайной, что мудрее он дьяка думного, отважней татарского воина!
Круто изогнул звонарь брови-соколы, волнами взбороздил высокий лоб, и вновь погрузился в помыслы великие…
Я хорошо помню своих родителей. Папа – высокий красавец терьер, раскрашенный в чёрные и светло-коричневые тона, с аристократической походкой, очень сильный и выносливый. Мама – такса рыжей расцветки на маленьких крепких ногах, с добрыми глазами, прекрасным нюхом и дружелюбным характером.
Внешность я взял от отца, а характер – от матери.
Родители научили меня понимать речь людей, которые и не подозревают об этом моём таланте. Сам же я очень жалею, что не умею говорить.
К сожалению, собакам не дано различать себя в зеркале, но я могу себя описать, так как не раз слышал, как я выгляжу из уст моих хозяев.
Итак, я среднего роста, весь чёрный, только живот, лапы, грудь и нижняя челюсть-светло-коричневые. Да ещё по такому же пятнышку на бровях. Морда – широкая, удлинённая, крепкие челюсти и большие клыки. Уши – большие, отвислые. У меня небольшая рыжеватая бородка, как у папы. Глаза, по выражению моей хозяйки, словно две большие блестящие маслины. Ещё, что всем очень нравится, я всегда смотрю в глаза тому, кто ко мне обращается, а также прямо в объектив фотоаппарата, когда меня снимают. Говорят, не всякому человеку это свойственно.
По характеру я весёлый, дружелюбный и ласковый – весь в маму.
Жизнь моя до определённой поры складывалась не очень счастливо. Где мы жили, когда я родился, не могу припомнить. Помню только, что в один прекрасный день все мы трое – папа, мама и я – оказались на улице. Перед глазами стоит картина, как за нами с шумом и криком гоняются страшные люди с длинными сачками, а мы с лаем и визгом убегаем от них. Маму накрыли сачком и бросили в машину. Больше я её никогда не видел. А самое последнее, что осталось в памяти, это отвратительный скрип тормозов и распростёртое на мостовой тело отца. Тот же автомобиль сбил и меня, и я потерял сознание.
Очнулся я в доме какой-то старушки, которая подобрала и выходила меня. Вокруг бегали чужие, незнакомые собаки. Я вскочил на ноги, огляделся: где же мои мама и папа? И тут же вспомнил ужасную погоню. Тогда я залаял, завыл, стал метаться по комнате, прыгать на дверь, пытаясь вырваться наружу. Собаки вокруг тоже заволновались, залаяли, забегали. Шум поднялся невообразимый. Вдруг в комнате появился муж старушки с плёткой в руках. Он прокричал что-то и стал хлестать всех нас своим оружием. Несколько раз досталось и мне, да так, что искры из глаз посыпались. Пришлось утихомириться.
В доме старушки жилось неплохо, только голодно. Я с грустью вспоминал, как мама и папа приносили мне замечательную косточку, которую можно было грызть часами, забывая о голоде. А здесь, когда старушка ставила в углу жестянку с какой-то похлёбкой, все собаки с лаем бросались к ней, яростно отталкивая друг друга. Несколько раз в такой момент меня покусал здоровенный бульдог. Я забился в угол, плакал и вспоминал маму.
Вскоре в дом старушки явились какие-то люди в форме и с бляхами на груди. Как я понял из их разговоров, они забирали всех собак, так как их содержали ненадлежащим образом.
Большинство псов посадили в машину и увезли куда-то, а нескольких собак забрал молодой парень с круглым добрым лицом. В эту компанию попал и я.
У этого человека нам жилось лучше, чем у старушки: и комната была почище и попросторнее, да и кормили лучше. К тому же хозяин следил, чтобы большие собаки не обижали маленьких.
Время от времени в наш новый дом приходили гости – мужчины и женщины. Они внимательно изучали всех собак, после чего одна из них обычно исчезала.
Я не мог знать, куда они пропадают, но инстинктивно боялся такой участи. Поэтому, когда видел очередного гостя, то забивался в угол, откуда торчал только мой хвост. Я слышал, как при этом хозяин говорил:
– А вот этого малыша скорей всего никто не возьмёт. Видите, как он прячется от всех?..
И вдруг однажды пришла молодая пара, симпатичные парень и девушка. Я тут же на всякий случай забился в угол.
Но когда хозяин произнёс свою обычную фразу о том, что меня никто не возьмёт, девушка обернулась к парню и предложила:
– Давай возьмём его, бедненького!
И тот согласился.
Так я оказался в их небольшой уютной квартирке.
"Зачемя им понадобился?", – подозрительно размышлял я и на всякий случай забрался в угол, под большое кресло.
Под этим креслом я просидел три дня без еды и воды. Есть совсем не хотелось и всё время было страшно: что задумала эта парочка? Они же поставили рядом со мной плошку с едой и постоянно придвигали её мне под нос. Но я отворачивался.
На третий день мой новый хозяин, молодой мужчина с пышной шевелюрой и пронзительными глазами, подполз на четвереньках к моему креслу, улёгся рядом со мной и стал меня уговаривать:
– Ну что ж ты, дорогой наш, ничего не ешь? Поешь, миленький, мы с Наташей очень тебя просим, – и с этими словами он подсунул мне свою плошку.
Голос его звучал очень жалобно, мне даже показалось, что в глазах его блеснули слёзы. Мне стало жалко его, я встал на ноги и тронул языком пищу.
– Ура! – закричала и запрыгала девушка. – Молодец, Джейсон! – похвалила она парня.
Я оглянулся на неё, а она проговорила:
– Ты посмотри, какие у него глаза! Глядит прямо вдушу, он как будто всё понимает!
И так она это хорошо сказала, что я не мог их больше расстраивать и съел всё до конца.
"Нет, эти люди не могут мне сделать ничего плохого", – подумал я, лёг на приготовленный для меня коврик и впервые спокойно задремал.
Постепенно я стал привыкать к новым хозяевам. Джейсон ложился на ковёр рядом со мной, гладил меня по голове, по спине, щекотал живот, и мне было очень приятно. Я понял, что они меня любят, и поверил им. Они хорошо кормили меня, в жизни я так хорошо не ел. И ещё они дали мне имя. До тех пор я жил без имени, хозяева обращались ко мне или "Эй!", или коротким свистом. А здесь Джейсон назвал меня "Шерлок". Из разговоров хозяев я уловил, что это был очень хороший и знаменитый человек. И ещё, если я правильно понял, у него был отличный нюх. Никогда не слышал, чтобы у человека был хороший нюх!
Мне это имя тоже понравилось: короткое, как команда, а с другой стороны такое солидное. Признаюсь, мне ужасно нравилось, если хозяин называл меня полным именем моего прообраза: Шерлок Холмс. Когда я, отзываясь на это имя, направлялся к Джейсону, Наташа, глядя на меня, удивлялась:
– Посмотрите, как он важно вышагивает! Как высоко держит голову! Настоящий аристократ!
А Джейсон добавлял:
– Только трубки в зубах не хватает, как у знаменитого сыщика.
– Это он в папу-терьера, они все голубых кровей, – пояснял он.
Видимо, так действовало на меня это звучное человечье имя: Шерлок Холмс.
Но всё это было гораздо позже, а в начале своего пребывания в новом доме я внимательно присматривался к обстановке и к своим новым хозяевам. Обычно я забирался под кресло и наблюдал за всем происходящим.
Поведение Наташи и Джейсона мне пришлось по душе: судя по всему, это была дружная семья, люди любящие и уважающие друг друга. Ссорились они весьма редко, и, в отличие от старушки и её мужа, у которых я когда-то жил, никогда не кричали истошными голосами и уж тем более не дрались. Это всегда хорошо говорит о человечьем племени. В общем, они мне нравились и, по-видимому, я им тоже. Прошло время, и я их даже полюбил, особенно Джейсона, который был со мной чрезвычайно ласков и внимателен. Я очень скучал по нему, если он долго отсутствовал, а когда он появлялся, прыгал от радости, стараясь лизнуть его в щёку. Хозяин тут же опускался рядом со мной на ковёр, и я облизывал его лицо всласть.
Таким образом, жизнь моя вполне наладилась. Правда, кое в чём мы с хозяевами не сходились.
Когда в дверь квартиры звонили или просто подходили близко, я начинал громко лаять. Мои молодые хозяева были очень недовольны этим, а я удивлялся, как они не понимают: ведь это я предупреждаю их о возможной опасности, и в то же время подаю знак непрошенным гостям, что сюда просто так не войдёшь.
Ещё большее недовольство Джейсона и Наташи вызывало моё нежелание оставаться одному. Но тут уж я не мог с собой ничего поделать. Как только все уходили из дому и наступала звенящая тишина, в мою душу прокрадывался страх. Мне снова вспоминалось, как я лишился родителей, и мысль о том, что я теперь совершенно один на всём белом свете, буквально лишала меня разума. Я начинал выть и лаять, потом принимался бешено носиться по квартире, бросаться на двери, сметая на своём пути мебель и вещи. Потом мне стыдно было смотреть на результаты своего бешенства, но справиться с этим было выше моих сил.
Мои дорогие хозяева водили меня по разным собачьим врачам и специалистам, но всё было тщетно: никто и ничто не могло стереть из моего воображения дикий страх одиночества, и я продолжал свои безобразные вакханалии.
Всё в этом мире наказуемо: так как я не мог оставаться один, моим милым "родителям", как я со временем стал их про себя называть, пришлось устроить меня в собачий детский сад. Каждое утро мы с хозяином бежали рысцой до метро, затем он усаживал меня в большую сумку и тащил в метро. Я понимал, что ему тяжело, но что я мог поделать: в подземку собак не пускают.
В этом собачьем саду я проводил весь день, сторонясь других его обитателей и забиваясь куда-нибудь в угол. Я не мог забыть, как у старушки меня больно покусал злобный бульдог, поэтому старался держаться от своих сородичей подальше.
И вот в период пребывания в этом заведении со мной произошла беда.
Вечером за мной приходила обычно Наташа. Служитель садика выпускал меня из собачьего помещения, подводил к хозяйке и только тут прикреплял к ошейнику поводок. В тот печальный день парень выпустил меня из загона, пропустил в коридор, и тут я увидел перед собой дверь на улицу, неосторожно оставленную кем-то открытой. Видимо, сработал какой-то инстинкт, который, помимо моей воли, толкнул меня к открытой двери.
Я бросился туда сломя голову и оказался на улице. Под действием всё того же инстинкта я кинулся на кишащую машинами мостовую. Двое служителей собачьего садика с громкими криками пустились в погоню. Мне вмиг представилось, как за мной, мамой и папой охотятся ужасные люди с сачками, и я понёсся, не замечая снующих вокруг машин. Водители останавливались, гудели, кричали что-то вслед, а я мчался и мчался по улице, лавируя между транспортом.
Я совсем потерял голову и чувствовал, что мне уже не выбраться живым из этой переделки.
В какой-то момент я ощутил сильный удар, всё вокруг замелькало, замельтешило перед глазами, а потом вовсе исчезло….
Очнулся я уже в больнице, весь перевязанный, перемотанный бинтами. Надо мной склонилась Наташа, и из её глаз капали на мою морду горячие слёзы.
– Что ты наделал, глупый Шерлок, – говорила она. – Я уже думала, мы потеряли тебя!
И я, глядя на неё, тоже заплакал.
Как следовало из разговоров вокруг, мне сделали несколько операций, и я стал понемногу приходить в себя.
Вскоре я возвратился домой, и мне пришлось наблюдать, как мучаются мои "родители", стараясь не оставлять меня одного и не отдавать в злополучный садик. Они были вынуждены по очереди работать дома, потом просить кого-то из друзей посидеть со мной. Но что я мог поделать?
Однако всё в конце концов проходит. Прошли и мои болячки, и я снова стал ходить в собачий садик, правда, уже в другой.
Однажды произошла забавная встреча. Мы с Джейсоном спускались в лифте, и туда заскочила женщина с собачкой. Мой вежливый хозяин спросил, как зовут пёсика, и женщина ответила:
– Ватсон!
Мой хозяин всплеснул руками:
– Как интересно! А у нас Шерлок. – А вы знаете, откуда у него такое имя?
Женщина пожала плечами:
– Не знаю, сын так назвал.
Ох, и смешные бывают эти люди! Я – неграмотный пёс и то знаю, что доктор Ватсон и Шерлок Холмс-литературные герои, друзья по жизни…
Собаки не разбираются ни в часах, ни в календарях, поэтому не могут следить за временем. Я знаю только одно: когда мне хорошо, то время бежит очень быстро, а когда плохо – то еле движется. Так вот с тех пор, как я попал к своим "родителям", жизнь моя понеслась, как хорошая борзая.
Не могу сказать, сколько прошло времени, но однажды Наташа и Джейсон принесли в дом небольшой свёрток, из которого раздавались какие-то звуки.
Когда они его развернули, там оказался человеческий детёныш. Он лежал совершенно голенький и улыбался.
– Здравствуй, Лёва! – сказали дружно мои "родители". – Вот ты и дома!
А ребёнок посмотрел вокруг и вдруг пустил вверх тоненький фонтанчик. Струйка взвилась над ним и обрызгала его лохматую головку. Детёныш не мог понять, что произошло, и на всякий случай заплакал.
Сперва появление младенца показалось мне очень печальным событием: хозяева перестали обращать на меня внимание, забывали гулять со мной и даже пропускали мои кормления.
Почувствовав голод, я подходил к хозяевам, садился на хвост и поднимал вверх передние лапы. Обычно моим "родителям" очень нравилась такая поза суслика, но тут они не реагировали.
Я затосковал, снова, как когда-то, забился под кресло и обиженно поглядывал оттуда.
Но Джейсон, заметив мои переживания, вытащил меня из укрытия, посадил на колени и, ласково поглаживая по голове и спине, сказал такие слова:
– Шерлок, дорогой, ты не должен ревновать. Лёвушка – твой младший брат. Он очень маленький и беспомощный, поэтому ему необходимо наше внимание. Ты должен помогать нам растить его, а когда он подрастёт, то будет помогать тебе. Вы должны любить друг друга. А мы с Наташей любим вас обоих и всегда будем любить. Просто сейчас у нас очень непростое время.
Я тяжело вздохнул, но вынужден был согласиться. А чтобы "родители" это поняли, я подошёл к низенькому столику, на котором лежал Лёвушка, встал на задние лапы и лизнул его розовую пяточку.