Это первая книга молодого ленинградского прозаика. Прежде его рассказы и повести печатались в журналах "Нева", "Звезда", "Аврора", "Север", в сборнике "Точка опоры".
Главное место в книге занимают рассказы о простых людях - шоферах, плотниках, талантливых мастерах, - об их бедах, радостях, любви, верности.
Врач по профессии, автор немалое место в книге уделяет жизни врачей большой клиники. Его герои, люди ищущие, заняты не только лечением людей, но и поисками истины - медицинской и философской, - разгадкой летящего, неповторимого времени, и время становится одним из главных героев книги.
Содержание:
Рассказы 1
Это чего-нибудь да стоит 1
Дальний родственник 6
Когда мы были молодые 8
Бегство 9
Пашка с Березовой 14
Сорок белых 20
А ехать-то надо 21
Три - два в нашу пользу 22
В Москву к брату 26
Повесть 28
Единственные дни 28
Рассказы
Это чего-нибудь да стоит
Вскочил на ноги, ошарашенно вглядывался в темноту. Настойчиво, с хрипом трещал телефон.
- Юрий Васильевич? - спросил вежливый женский голос. - Это сестра приемного покоя.
- Да, - прохрипел Волков.
Он боролся с дрожью и зевотой. А ведь знал - нельзя ночью ложиться спать. Но устал - и минут десять подремал.
- Вам везут тяжелый инфаркт.
Волков провел ладонью по лицу, с болью нажал на глазные яблоки - проснулся.
- А кто везет? "Скорая"?
- Нет, тромбоэмболическая бригада.
- Да-а, - сказал Волков. Он уже проснулся окончательно. - Хорошо, мы готовы.
Их не интересует, что у него нет мест. Их интересует только своя работа. "Скорая помощь" вызвала бригаду. Бригада поставила диагноз, оказала неотложную помощь и теперь везет больного в клинику. Свою работу они сделали. Теперь очередь за Волковым.
Он вышел из ординаторской.
У ночника в кресле, запрокинув голову, сидела медсестра Татьяна Андреевна.
- Нужно приготовить капельницу, - сказал ей Волков, - тяжелый больной. - И пошел в реанимационную.
Татьяна Андреевна, сухая, строгая, шестидесятилетняя, вошла за ним. Лицо ее было замкнуто и почти надменно. Работает в клинике тридцать лет. Еще с тех давних, с доблокадных времен. Еще носит косынку с наколкой Красного Креста.
- Из чего готовить капельницу? - спросила она.
- Пятьсот кубиков пятипроцентной глюкозы. Один кубик норадреналина. Гидрокортизон, гепарин, - и Волков назвал дозы лекарств.
Работала Татьяна Андреевна медленно, как бы нехотя. Но это была та медлительность, на которую можно целиком положиться. Можно уйти в ординаторскую и знать, что ничто не будет упущено.
Волков облокотился на подоконник, оглядел больничный двор.
Теперь, когда все готово, остается только ждать больного.
Двор был темен и глубок. Черны все окна. Светился лишь операционный блок на втором этаже.
И тихо все вокруг - ни стонов, ни криков, - не верилось, что в больнице есть тяжелые больные и кто-то умирает…
Середина апреля, и холодно по ночам, и дрожишь в халате, но как отойдешь от окна, когда на небе такие яркие, чистые звезды. Только ранней весной и в конце сентября стоят в ленинградском небе такие звезды. Воздух чист, неподвижен, и небо вымыто полночным дождем.
Вдруг Волков вздрогнул - услышал резкий скрежет тормозов. Это приехала "скорая помощь". Начинается работа.
Закрыл окно, сел в кресло. Спешить некуда, он еще успеет выкурить сигарету. Вот носилки вынесли из машины… Вот поставили в лифт… Вот поднимают… Стоп! Пора!
Волков погасил сигарету, вышел в коридор. Санитарки осторожно несли носилки.
Впереди шел Веснин, врач тромбоэмболической бригады. Его маленькое тело начало полнеть. Редкие волосы были тщательно зачесаны на макушку.
Увидев Волкова, Веснин заулыбался - заблестели его металлические зубы. Протянув маленькую влажную ладонь, он с неожиданной силой пожал руку Волкова.
- Трансмуральный инфаркт на передней стенке. Кардиогенный шок, - сказал Веснин.
- Да, худо, - сказал Волков. - Очень тяжкий?
- Очень тяжкий, - сразу оборвал улыбку Веснин. - Мы же вам легких не возим.
- Да, это вы умеете. Все сделали?
- Там все записано. Можете не сомневаться в диагнозе.
- Электрокардиограмма, протромбиновый индекс? - все-таки спросил Волков.
- Можете не сомневаться, - повторил Веснин.
Да, можно не сомневаться - Веснин очень надежный врач, ему можно верить.
Мимо пронесли больного.
- Послушайте, - сказал Волков, - а сколько ему лет? Молодой мужчина.
- Вот-вот, - сказал Веснин, - сорок шесть лет. Не тот возраст пошел, - заволновался Веснин, но сразу взял себя в руки. - Так, все. Больной передан в надежные руки.
И они попрощались.
Глаза больного бессмысленно смотрели в потолок. Да, это тяжелый инфаркт миокарда - землистое лицо, синюшные губы, липкий холодный пот. Волосы больного свалялись и прилипли ко лбу. Это очень тяжелый инфаркт - низкое давление крови, шестьдесят на сорок, слишком частый пульс - сто двадцать ударов в минуту, - нитевидный, слабый. Это будет очень трудная работа.
Каждый делал свое дело. Татьяна Андреевна подключила кислородный баллон, положила к ногам грелку, ввела в вену иглу и наладила капельницу. Волков осматривал больного.
- Введите мезатон и морфий. Кубик морфия введите внутривенно. И четверть кубика строфантина. И кордиамин.
Начало долгой работы сделано. Теперь время от времени вводить сердечные средства, регулировать капельницу, следить за давлением, дыханием, пульсом. Главное - впереди. Было бы очень хорошо, если бы к утру больной пришел в сознание. Это было бы очень хорошо. А потом он два-три месяца будет лечиться в этой клинике. Из них больше месяца будет лежать неподвижно. Это очень тяжелый инфаркт, и поэтому в любой момент может случиться катастрофа.
Недели через три больному придется объяснить, что это не эпизод в его жизни - это тяжелая болезнь.
Да, инфаркт эпизодом не назовешь. Иногда это итог. Итог жизни, в которой человек слишком много работал, не спал ночами, воевал, бедствовал. Да еще курил. Да еще пил водку. И итог вот он - очень тяжелый инфаркт.
Все ли Волков сделал? Ничего не забыл? Нет, ничего не забыл. Большего пока сделать нельзя. Все, что можно было сделать, сделали.
В половине четвертого Волкова вызвали хирурги. Медленно, тяжело ходил тучный Михаил Борисович. Бугрился его затылок, глаза устало выглядывали из-под густых бровей.
- Вот посмотрите, Юрий Васильевич, - сказал он. - Ножевое ранение грудной клетки.
Больного смотрел Женя Тройнин, длиннорукий, тощий, горбоносый. Бывший институтский баскетболист - метр девяносто пять роста. Не оборачиваясь, он помахал Волкову рукой.
Волков любит эту бригаду - часто дежурят вместе, сработались. Да и они, кажется, любят Волкова.
- Послушай, Юра, - сказал Тройнин.
Больному лет семнадцать. Был он бледен и слегка возбужден, а на щеках его и под носом золотился пушок. Волков послушал его легкие, сердце.
- В легких тупость, - сказал он. - Думаю, что это кровь в легких.
- Это ясно, - сказал Женя Тройнин. - Что ты в сердце-то слышишь? Сердце-то цело?
- Очень глухие тоны. Надо делать электрокардиограмму.
- Значит, делай.
Сделал.
- Очень низкий вольтаж, - сказал Волков. - Надо сделать рентгенограмму грудной клетки.
Сделали рентгенограмму.
- Да, похоже, что есть кровь и в сердечной сумке, - сказал Волков. - Думаю, что надо срочно оперировать.
- Но, Юра, - сказал Тройнин и внимательно посмотрел ему в глаза, - ведь это же надо делать операцию на сердце.
Волков выдержал его взгляд.
- Значит, надо делать операцию на сердце, - твердо сказал он.
Просторный холодный вестибюль тускло освещен. В углу на стуле сидела женщина. Увидев Волкова, она порывисто встала. Сухощавая, прямая, с тонкими сжатыми губами. Чернели провалы глаз - она сидела всю ночь. Слез не было.
- Вы дежурный терапевт? - спросила женщина. - Как мой муж? Его привезли ночью.
- У него инфаркт миокарда, - ответил Волков. - Он в тяжелом состоянии. Ничего определенного сказать не могу. Будем надеяться на лучшее.
- Я могу к нему пройти?
- Нет. Сейчас ему нужнее я, чем вы. Думаю, все будет хорошо. - И Волков быстро пошел по лестнице.
Состояние больного было прежним. Может быть, пульс стал пореже, может быть, землистость начала сходить с лица. Но все это так зыбко, неясно. Ждать и ждать. Ждать терпеливо, неспешно, без лишней суеты. Ждать и делать свое дело.
Перед Волковым история болезни, и он делает первые записи в ней.
Что же - пора познакомиться. Больной Карелин. Виктор Ильич. Сорока шести лет. Главный инженер строительного управления. И он не знает, что над ним сидит Волков Юрий Васильевич. Двадцати восьми лет. Широкоплечий, с мясистым носом, с выступающим высоким лбом и короткой стрижкой. И он не знает также, что Волков очень устал - кончается суточное дежурство. И таких дежурств - пять-шесть в месяц. И ежедневная работа. И почти каждый вечер - библиотека. Он устал, но ничего не поделаешь - его эта жизнь устраивает.
Нет, кажется, Волков не ошибается - Карелину действительно становится лучше. Реже стал пульс, давление крови поднялось, лицо стало розоветь, и тело просохло от пота.
Несколько раз Волков спускался в операционный блок, а в седьмом часу к нему после операции пришел Женя Тройнин.
Женя был утомлен, бледен, колпак его сбился на затылок.
Они подошли к окну ординаторской и закурили.
Женя опустил руку на плечо Волкова и слегка сдавил его.
- Ты прав, - сказал он. - У парня была кровь в сердечной сумке.
Они стояли и молча курили.
А уже начало светать, засерело за окнами, раздалось вдалеке одинокое сиротливое треньканье трамвая. И медленно вползал уличный свет, еще вспышка, другая, третья - и разольется по палатам новое весеннее утро.
- У тебя все в порядке? - спросил Тройнин.
- В общем-то, да, - ответил Волков. - Есть один тяжелый инфаркт.
- Тогда по коням, - сказал Тройнин. - Пошел следить за парнем.
- Что же, тогда по коням, - сказал Волков и улыбнулся.
В восемь часов утра Волков еще раз снял электрокардиограмму. И когда ее рассматривал, взглянул на Карелина. Увидел, что тот смотрит на него. Взгляд Карелина был еще неясным. Но все-таки это уже лицо, а не предсмертная маска. В нем боль и страх, но это уже лицо человека.
- Здравствуйте, - сказал Волков.
Карелин устало закрыл глаза и снова их открыл.
- Здравствуйте, - радостно повторил Волков. - Здравствуйте, Виктор Ильич. Как вы себя чувствуете?
Низко качается потолок… Весь он обвит проводами, над ним стоит незнакомый мужчина в белом халате. Мгновение назад ничего этого не было.
Карелин пошевелил губами и, может быть, попытался улыбнуться, но да кто же может улыбаться через несколько часов после тяжелого инфаркта? Никто не может. Таких сил у людей нет.
После утренней конференции начался обход.
Сначала Волков осмотрел тяжелых больных. Выходя из палаты, встретился с Лидией Ивановной, полнеющей, с мягкими серыми глазами. Они друзья, пять лет работают вместе.
- Как ночь? - спросила Лидия Ивановна.
- Ничего, - ответил Волков. - Как обычно. Ничего особенного.
Сегодня должно быть вскрытие умершего вчера больного Лидии Ивановны.
В клинике все его любили, называли Петей, хоть было ему сорок четыре года. Лечился он каждый год. Всякий раз думали, что до следующего лечения не доживет.
В сорок втором году Петя попал в плен. Бежал. Восемнадцатилетнего, слабого, его поймали и били тяжелыми сапогами. Он должен был умереть, но он не умер. Двадцать шесть лет жил Петя после того избиения и ничего не знал в жизни, кроме боли. Эта боль должна была кончиться, и она кончилась. И теперь его врач, тридцатидвухлетний ординатор Лидия Ивановна, плачет. Потому что она его любила. Потому что Петю любили все - он пострадал на той войне.
В двенадцать часов, как и обещано было, всех позвали в прозекторскую.
Безмолвно, гуськом спустились в подвал.
Едко пахло формалином. Комната была большая и светлая - очень удобная прозекторская.
Петя лежал на мраморном столе, маленький, тщедушный. Голова запрокинута за деревянную подставку.
Вскрытие производила Марина Владимировна, сухая, высокая, голубоглазая. Движения ее уверенны и точны. В них не было ничего лишнего.
- Да, - сказала она Лидии Ивановне в конце вскрытия, - так и есть. Никаких неожиданностей. Все совпадает.
В левой руке Марина Владимировна держала сердце Пети.
- Но какое сердце, - покачала она головой, - какое огромное дряблое сердце. Это удивительно - так долго жить с таким сердцем. Ведь жить-то, кажется, нечем.
Да, жить было нечем, и сердце остановилось.
И сейчас оно будет распято ножом.
Пласт за пластом, слой за слоем.
Вот первый слой - детство. Цыпки на ногах. Гоняли на пустыре тряпичный мяч.
Срезали слой.
Гнилой фашистской нечисти загоним пулю в лоб… Все на рытье окопов… Священная война…
Еще срезали слой.
Синявинские болота.
Срезали.
Плен.
Срезали.
Ноги, ноги, ноги.
Боль, боль, боль.
Срезали, срезали, срезали.
После вскрытия Волков еще раз подошел к Карелину. Его уже перевели в обычную палату.
Он лежал, устало закрыв глаза. Чернели веки. Короткие упругие волосы, начали серебриться виски. Челюсть несколько тяжеловата. Невысокий лоб рассечен глубокой морщиной. Нос заострился, и по лицу Карелина еще бродит страх смерти.
Возле него сидела жена. Она молчала. Держала руку Карелина. Не гладила ее, а просто держала. Волков не видел ее плачущей. Это хорошо - она не будет мешать.
- Лучше, - сказал Волков. - Давление, пульс на одном уровне. Теперь полный покой. Он молодец. Вы слышите меня, Виктор Ильич? Я говорю, что вы молодец.
Карелин закрыл глаза и снова их открыл - молча поблагодарил Волкова.
- До завтра, - сказал Волков и осторожно пожал предплечье Карелина.
Попросил жену пройти в ординаторскую. Усадил в кресло и долго разговаривал с ней.
В три часа Волков вышел из больничного двора. Ослепило нетеплое солнце. С Невы дул сырой ветер. Вялая, анемичная весна. Да когда же она придет, весна настоящая?
Кончилось дежурство. Кончился день. Пора отключиться, забыть о своей работе. Все, он отключился. И вдруг вспомнил сегодняшний разговор с женой Карелина.
Попросил рассказать о муже. Жена рассказывала подробно: Волкову необходимо знать все.
Вот первое ее воспоминание - они только что познакомились. Середина мая, начали пробуждаться белые ночи. Карелину восемнадцать лет. Закончен второй курс строительного института. Счастливая интеллигентная семья, молодые друзья, веселые сборища. Впереди вся жизнь. "Будем строить, в море плавать, мчаться в неба синеву". Симфонические концерты, театры, ослепительное, безоблачное небо над головой.
Двадцать первого июня ходили на Алису Коонен. Шли вдоль Невы, молча сострадая мадам Бовари. Ленинград был легок, воздушен. Над городом сияла праздничная белая ночь. Счастье их ожидает впереди. Иначе и быть не может - только счастье.
В конце июля провожала его на Дворцовую площадь. Из окна на Васильевском острове тонкий женский голос пел: "Ах, зачем мне платочек лиловый и зачем мне мой красный берет?" Митинг ополченцев. В колонну по восемь становись! Левое плечо вперед! Оркестр, играй "зорю"! А потом и марш "Прощание славянки". Ребята, поправьте боевые ранцы! Не нужны вам маршальские жезлы. Вам нужно одно - не пустить врага. Прощайте! Возвращайтесь! Ты вернешься невредим. "Ничто нас не разлучит".
А потом их разбили в первом же бою. Но Карелин выжил. Были Пулковские высоты, и первое ранение, и до прорыва блокады Ораниенбаумский "пятачок". Голодные, обескровленные, дистрофичные, они удержали город.
Семья Карелина погибла. Отец убит в сорок втором, мать и младший брат умерли в декабре сорок первого. "Четвертку колючего хлеба поделим с тобой пополам". Но не было колючего хлеба, и нечего было делить.
А вот и сорок пятый год - год победный. Его Волков уже помнит - год первого его пробуждения. Вот ранняя южная весна, и мама радостно смеется - утром получила письмо от отца. Да, писал отец, одержим победу, к тебе я приеду на горячем боевом коне. И одержали победу, и спасли страну, и приехали на горячих боевых конях. На конях голубых, розовых, фиолетовых. Но приезжали другие. Отец Волкова так и не приехал. Лишь стоял под окном его голубой конь. Стоял и нетерпеливо бил звонким копытом. А седок остался лежать где-то далеко, в полях за Вислой сонной.
Они вернулись в Ленинград в этот победный год. В конце сорок пятого вернулся в Ленинград и Карелин. Да, он победитель, но, хотя ему всего двадцать три года, война уже протопала по его сердцу. И она оставила в сердце свой слой. Этот слой еще вспыхнет на срезе.
А быт голодный, неустроенный. Карелин работал и учился. Скорее, скорее кончать учебу, скорее, скорее строить. Лучшие ребята остались лежать, и нужно все успеть сделать.
- Я не знаю, откуда у него брались силы, - удивленно сказала жена Карелина. - У него на все хватало времени. Правда, за счет сна и воскресений…
И работа. Работа и работа! Рук не хватает, времени не хватает - успеть! Надо все успеть. И - с утра до позднего вечера. Отдыха не знает. Считает, что он ему не нужен.
- Как же вы допускали, что он так много работал? - спросил Волков.
- А что я могла сделать? Да разве же я не говорила? Но он считает, что не может жить иначе. Я знала, что сил станет меньше, но я не знала, что так скоро…
Да, с Карелиным будет трудно разговаривать - когда человеку сорок шесть лет, он еще думает, что силам его нет предела. Разговаривать будет трудно, но Волков сумеет убедить Карелина. Иначе быть не может.
- Но ведь это только эпизод? - с надеждой в голосе сказала женщина.
- Нет, это не эпизод. Это тяжелый инфаркт, а не эпизод.
В четыре часа Волков пришел домой. Бросил на стул портфель, разогрел обед. На кухне соседи начали готовить ужин.
- Есть хороший кисель, Юра, - сказала Елизавета Тихоновна, тучная, медлительная, с бледным отечным лицом.