Повесть русского советского писателя посвящена трудовым будням сельской общеобразовательной школы. Главная героиня - молодая учительница Галина Троян, энтузиастка педагогического дела, натура энергичная и романтическая. В силу обстоятельств девушке приходится взять на себя воспитание "трудного" ребёнка, сына профессора Багмута. Симпатия, привязанность к профессору перерастают в любовь.
Содержание:
Часть первая - Любить трудно 1
Часть вторая - Я вас жду 21
Часть первая
Любить трудно
Узенький коридор вагона набит пассажирами, провожающими - яблоку негде упасть, но об этом я скорее догадываюсь, чем вижу. Я словно гляжу сквозь большое стекло, разбитое на мелкие кусочки. Всё думаю о поступке Оксаны: увидев меня, она кинулась к хвосту поезда. Большие чёрные очки скрыли выражение её лица, но мне нетрудно было его представить себе.
Чудачка! Добрая и… злопамятная. Эх, Оксана, Оксана, за что? За что? Я, наверное, тугодумка, поэтому испытываю унизительное чувство, чувство тревоги и замешательства… Ведь это просто ужасно!
Как я обрадовалась, когда узнала, что и Оксана едет в область тем же поездом, в том же вагоне! "Поговорим по душам, помиримся", - подумала я. Но увы!.. Направляюсь к купейному вагону, а она, увидев меня, шарахается к плацкартным.
Оксана, Оксана, в моих ушах второй месяц звучит твой сорванный, полный обиды и слёз голос: "Бессовестная выскочка, неблагодарная!"
С той минуты она перешла со мной на "вы": "Галина Платоновна", "Товарищ Троян", "Не сможете ли объяснить?.."
- Здравствуйте.
- Здрав-ствуй-те, - отчеканивают по слогам, как солдаты на плацу, трое.
Место - нижнее. Хорошо! Попутчики - представители "сильного пола", двое из них совсем юные, наверное, выпускники школы, а может, и студенты-заочники первого курса. Один смуглый, другой белобрысый, вместе с тем капля в каплю походят друг на друга. Ростом, разрезом и цветом глаз, пухлыми девичьими губами, даже ямочками на щеках. Братья, наверное, близнецы. Третий пассажир, сидящий за столом, посолиднее. Лет тридцать ему, если не больше. Одет с иголочки - светлый в крупную клетку костюм, огромный полосатый галстук, белая рубашка с золотой россыпью крохотных теннисных ракеток. Нашенский - сельский он. Лицо обветренное, большие руки в трещинках, и чувствуется, что только особые обстоятельства могли загнать этого человека в парадное одеяние.
Тягостное молчание. Попутчики переглядываются, зачем-то рассматривают верхние полки, забиты свёрнутыми матрацами, выглядывают через полуоткрытую дверь в опустевший коридор. И все молча, как немые. Я тоже молчу…
Наконец поезд рванулся, покатил на север. Уплывают вокзал, роща, через которую добиралась сюда из Сулумиевки, петляющая в пшеничном поле дорожка с группками тёмных фигурок. Может, Оксана не села, отложила поездку? Ищу оранжевое платье с белыми разводами, светло-жёлтый зонт. Не нахожу. Чёрно-лиловая туча медленно, не торопясь, надвигается на наше село. Опять дождь? Хлеб вымокнет…
Поднимаю голову. Пассажир, сидевший за столиком, стоит.
- Хлопцы, перекур, - произносит он подчёркнуто громко. Грузноват для своих лет да ещё с брюшком.
Юноши послушно следуют за ним.
Только закрывается дверь, вмиг переодеваюсь. И вот я готова: в тоненьком шерстяном спортивном костюме, в белых кедах, на столике уже раскрыта моя "Голубая кладовка". Записав всё, о чём говорила выше, вновь задумываюсь над последним грубым, вызывающим поступком Оксаны Кулик. Б-р!
Всё же мне её жаль. Представляю себе, как она стоит в накуренном тамбуре среди грохота колёс, скрипа, лязга железа, глядит в окно, наблюдает за пляшущими полями, лесными посадками, убегающими назад, словно декорация на сцене, ныряющими в пруды загорелыми мальчишками.
Оксана, Оксана, которая не только уговорила меня поступить на заочный биологический ("Галка, тебя примут на третий курс с закрытыми глазами", "Галка, за академразницу не тревожься, помогу - я-то на что?"), но упорно, не считаясь со временем, занималась со мной почти ежедневно два года!
В школах учреждается новая административная должность - организатор внеклассной и внешкольной работы на правах заместителя директора. Оксана бросается к Павлу Власовичу: "Эта должность как раз для нашей Галины Платоновны". Тот, подумав, отвечает: "Видите ли, у Троян - диплом агронома". - "Ну и что же, - не теряется Кулик. - Диплом… Она же прирождённый педагог! И педагогический закончит, на заочный поступает. Может, вас тревожит ученическая производственная бригада? Галина всё потянет. Да к тому же новая должность того же плана". И после всего этого - "Бессовестная выскочка, неблагодарная!"
Я покраснела. Не за себя, а за Кулик. Никак не могла объяснить, почему эта волевая женщина с резко очерченными бровями, гладкими, отброшенными назад волосами и твёрдым, устремлённым вперёд взглядом так обозлена. Оксана, думаю, тут не редкое ископаемое. Разве мало людей, которые не могут простить горькой правды. Мой отец в подобных случаях говорил: "Пусть, пусть дуется. Если в этом человеке есть элементарная совесть, то опомнится, если же нет - обожжётся покрепче, тогда тебя добрым словом вспомнит".
Оксана просто склонна видеть оскорбление там, где его нет. Есть же люди, которые за царапинку на их самолюбии готовы уничтожить человека. Амбиция! Как бы она, интересно знать, отреагировала, если бы я кинула ей в тон: "Каждый судит в меру своей испорченности"! Я промолчала, но всё запомнила. Слово в слово, даже голос, выражение лица, брезгливую (да, брезгливую!) улыбку… Выходит, что и я не менее злопамятна? Начинается! Во мне заговорила самоедка…
Что-то долго хлопцы курят…
Мой отец в шутку сравнивал педагога с ледоколом: ему обязательно надо, взламывая препятствия, пролагать новые пути в неизведанное. Выслушав рассказ Солидного о своём воспитателе, хочу непременно добавить: "Такими ледоколами бывают люди и без педагогического образования. Вот, например, слесарь Виктор Петрович Шаталов".
Я всю ночь не спала, настолько меня взволновала история, которую поведал главный инженер бройлерной птицефабрики. Только наступил рассвет, я тихонько выскользнула из купе и - к умывальнику. Там же переоделась, привела в порядок волосы и вернулась, раздвинула занавески. Розовый туман. При таком освещении можно писать.
Жую взятый с собой в дорогу бутерброд и заношу в "Голубую кладовку" необыкновенную историю. Начну с самого начала.
Так будет вернее.
Стук в дверь.
- Пожалуйста, войдите.
Мои курцы в сборе. Старший прикладывает палец к губам.
- Ничего, ничего, имение принадлежит всем, - говорю.
- Постараемся не мешать, - заявляет, усаживаясь на своё прежнее место, Солидный. Облокотив руки о край стола, он скользит взглядом по раскрытой тетради, останавливает его на застывшем посреди строки кончике стержня. - К зачётам, экзаменам готовимся? Заочница?
- М-м.
- Последний, надо полагать, курс? Угадал?
- М-м.
Шумный сочувственный вздох.
- Тяжело… Тяжело работать и учиться. - И после небольшой паузы весёлым добрым голосом: - У меня, могу похвастать, всё это уже давненько позади. - Он кивает на сидящих рядом с ним ребят и почти со страданием добавляет: - А Мишка, Коля, образно выражаясь, в начале пути. Им ещё годика четыре бессонных ночей, волнений, тревог. Правильно?
- Бесспорно, - соглашаюсь и, скосив глаза на юношей, пытаюсь определить, в каких они отношениях с Солидным. Познакомились ли на вокзале, здесь, в купе, или давние друзья? Ребята глядят на него с искренним почтением, однако это ещё ни о чём не говорит.
- Если бы не наш главный инженер… - Заговорил Мишка. - Боимся, трусим, конкурс сумасшедший - на одно место шесть заявлений! Провалимся…
- А Александр Семёнович, - поднимает глаза на Солидного Коля, - за своё: годиков через пять-десять при таком развитии техники человек со средним техническим образованием будет считаться малоквалифицированным работником, разгильдяем. Одним словом, на экзамен с нами поехал, чтобы мы храбрее…
"Толковый дядя, честь и хвала ему! - ставлю оценку Солидному. - Главный инженер… чего? Завода, фабрики?"
- Кад-ры, - разводит руками, как бы защищаясь, Александр Семёнович. - Трудимся на индустриальной основе.
Он вдруг рассмеялся, затрясся всем своим грузным телом. Спохватился, что так, мол, неприлично, и весёлым покровительственным тоном пояснил: - Мишка, Коля в свою защиту бумажку с точным расчётом тычут. Если все из нашего посёлка получат образование, то в селе на один гектар пахотной земли будет три агронома, на одного больного - два врача, а на одного школьника - три педагога.
Теперь мы уже смеёмся все, дружно, как одна семья.
- Простите, как вас величать? - обращается ко мне Александр Семёнович.
- Галиной. Можно просто: Галя.
- А если и по отчеству?
- Галиной Платоновной.
- Так вот, многоуважаемая Галина Платоновна, послушайте, что я хочу сказать, - глядит главный инженер мне в глаза. Тон его настойчив, но уважителен. - Рост техники, требования дня подгоняют человека, не дают ему стоять на месте. Наш комбинат крупнейший в стране, идёт по непротоптанной дороге отечественного эксперимента общегосударственного значения.
"Старается говорить красиво", - отмечаю про себя.
Выясняется, что мои попутчики выпускают в год десятки тысяч кур и даже… дроф, которых учёные собираются занести в Красную книгу. Фамилия главного инженера птицефабрики Калина. Ничего удивительного в том, что он растит кадры, что поехал с ребятами на вступительные экзамены. Поражает другое: для чего парням, сдающим за первый курс, нянька?
- Побаиваетесь, что им и сейчас не хватает храбрости?
- Чистое совпадение, Галина Платоновна, - поясняет Коля. - Мы в институт, а Семеныч по делам бройлерной…
"Возможно, - соглашаюсь. - Мы с Оксаной…"
- Еду принимать технику для нового цеха, - уточняет Калина.
Проводница, угостив нас чаем с печеньем, немного погодя раскатывает постели. Ребята - на боковую, немедленно засыпают, а главный инженер бройлера с нескрываемым наслаждением рассказывает о своём комбинате и о далёком, как он выразился, прошлом, когда у него зародилась любовь к птицам.
Доброта
Тунеядцы, преступники вырастают исключительно из балованных маменькиных детей, доказывают далеко не мудрые люди. Всегда ли? О, нет!
Саша Калина - теперь он мой сосед по купе - отнюдь не был таким сынком. Его отец пропивал всё, что зарабатывал, а больная, слабохарактерная мать положения изменить не могла. Школа поддерживала мальчика бесплатным питанием, учебниками, обувью, одеждой. Однако рядом с ним за партами сидели жизнерадостные счастливые дети и он чувствовал себя обиженным судьбой. Особенно его раздражал весёлый беззаботный смех сверстников. В такие минуты Саша вспоминал пьяный хохот, звон битой посуды, грубую брань.
Как-то раз, когда мальчик заступился за плачущую мать, отец кинулся на него с топором, крича: "Убью, убью, щенок!" Саша сбежал из дому, сел на товарняк и к вечеру оказался в другом городе. В ту ночь милиционер отвёл его в детскую комнату, но он и оттуда сбежал. Снова поймали, отправили в интернат. И здесь Саша долго не продержался, подружился с шалопаем-старшеклассником, помог ему выкрасть из кладовой несколько пар ботинок.
Новый дружок надул его: ушёл "на минутку" с мешком - и след простыл. Тогда Саша окончательно разуверился в людях. Обозлился, очерствел, стал людям мстить, чем только мог, - обрывал трубки в телефонных будках, прокалывал скаты в легковых машинах, ну и, конечно, заделался воришкой. Спал, избегая зорких глаз милиционеров, в ближайшем лесу.
Однажды над головой маленького бродяги, собиравшегося уснуть, поднялась возня. Тихая, но беспрестанная. "Птичье гнездо", - догадался Саша. Как только первые лучи солнца пробились в глубь леса, он встал, отошёл немного от дерева, задрал голову. В развилке веток сумочкой свисало гнездо, оттуда, оглядываясь с опаской, высунулась птица с тускло-белой грудью и зеленоватой спинкой.
- Вот она, гадина! - процедил сквозь зубы Саша. - Подожди-ка, сейчас, сейчас…
Он не знал, что это иволга выгревает своим телом маленьких иволжат. Собственно говоря, ему было безразлично, что делает птица. У него была определённая цель: в отместку за беспокойную ночь разрушить гнездо.
Почуяв опасность, нависшую над её потомством, иволга решила отвлечь внимание Саши. Перепорхнула на другую ветку, оттуда на соседнее дерево. Словом, начала манить маленького бродягу за собой. А он? Сначала увлёкся хитростью птицы, с интересом следил за её прыжками, короткими перелётами. Однако всё это в конце концов ему осточертело: камень летит в иволгу, и птах падает на землю.
- Вот так, - доволен Саша. Он возвращается к гнезду, примеривается, но тут его оглушает окрик:
- Не смей!
Мальчик обернулся. Из-за кустарника вышел приземистый пожилой человек в старой соломенной шляпе.
- Ч-чего? - храбрился Саша.
Он отступил назад, приготовился к обороне, но человек, не обращая на него внимания, прошёл мимо, нагнулся, порылся в траве и поднял сбитую птаху.
- Хищник ты, вот кто, - дрогнул голос у незнакомца. Он приложил птицу к щетинистой щеке и с горечью добавил: - Мертва.
То был пенсионер, бывший слесарь железнодорожного депо Виктор Петрович Шаталов. Дальше - ни одного упрёка. Напротив, беседа по душам. Рассказал любитель-орнитолог и о своей собственной жизни. О том, как сражался с гитлеровцами, форсировал реки, освобождал Варшаву, одним из первых пробился к рейхстагу. Потом Саша в свою очередь как-то само собой раскрыл наболевшую душу.
Виктор Петрович, слушая печальный рассказ парнишки, ничем не выдавал своих чувств - не вздыхал, не охал, не ахал, не задавал вопросов. Когда же Саша Калина умолк, он встал и шутя заметил:
- Ты к голоду, Сашко, вроде бы привычный, я же больно есть хочу, кишки марш играют. Тут рядышком дом мой… Пошли?
Паренёк, смущённо почёсывая затылок, отказался идти, вместе с тем и расставаться с добрым человеком не хотел.
- Ну вот ещё, ломаться задумал, - сказал Виктор Петрович. - В глазах твоих так и написано: хлебца бы свеженького побольше и картошки жареной со шкварками в самый раз.
Шаталов рассмеялся, и Саша улыбнулся в ответ. Впервые его не раздражал смех.
На опушке леса Шаталов вдруг остановился, взглянул на мальчика и спросил:
- Хочешь жить у меня?
Саша кивнул в знак согласия.
Прошло около месяца прежде, чем он написал домой. Вскоре был получен ответ. Истосковался Саша по своим, а вскрыть конверт не торопился - побаивался: не настаивают ли родители на его возвращении? Белый аист, стоящий у корытца с водой, уставился пытливым взглядом на его руку и, казалось, укорял: "Ну и слабовольный же ты парень. Шаталов не такой".
Оторвал тонкий край конверта. Почерк матери. Она пишет: "Виктору Петровичу спасибо, человек он, видно, сердечный, но я соскучилась по тебе, сынок, приезжай…"
- Твоя воля, - сказал Шаталов, прочитав письмо. Он с грустью взглянул на мальчика и добавил: - Привык я к тебе, Сашулька, весьма, понимаешь? Забот-то сколько, край непочатый, как мне теперь без тебя? Не знаю…
Саша Калина был безмерно польщён такой похвалой и не менее удивлён. В тот день случилось вот что. Он встал, как всегда рано, сделал зарядку, умылся, накормил птиц, сам позавтракал и перед тем, как отправиться в школу, решил проверить ранец, не забыл ли чего.
Ранец с откинутым как всегда верхом стоял возле книжного шкафа на полу. Заглянул в него и обмер - пустой! Ни одной книги, ни одной тетради… Нашлись. Но где? Под столом. Ворон Счастливчик сосредоточенно перелистывал клювом и лапами один из учебников. Сашу вначале разобрал смех, однако увидев, что остальные книги и тетради превращены в клочья, он вскипел:
- Что ты наделал!
Ворон сразу понял, что ему следует немедленно ретироваться. Бросая на ходу косые взгляды, вразвалку отправился на кухню. У порога его ударила по ноге чашка. Счастливчик судорожно забил крыльями, несколько раз вскрикнул: "Карх, карх" и свалился набок.
Со двора прибежал Виктор Петрович. Он взял ворона на руки, приласкал. Нащупав у птицы перелом ноги, он обернулся к растерянному и съёжившемуся от неловкости помощнику.
- Безобразие! - вздрогнул голос Виктора Петровича. - Как ты посмел, Саша!
- Счастливчик учебники мои порвал.
Виктор Петрович молчал, о чём-то думал. О чём? Может, считал, что Саша Калина неисправим?
- Вот что…
Саша не поднял голову. Он готовился услышать страшный и вместе с тем заслуженный приговор: "Уходи, ты мне больше не нужен".
- …собери осколки чашки и марш в школу. А по дороге советую подумать о своём поступке.
Прошёл ещё год. Виктор Петрович и его юный помощник стали выезжать на велосипедах в степь. Всю весну и лето они зарывались в скирды, прятались, чтобы вести наблюдения за дрофами. А когда раздобыли три дрофиных яйца, у них начался самый сложный, кропотливый труд…
Передо мной сидит человек, в душе которого зёрнышки доброты дали, судя по всему, отличные всходы. Да, доброта и требовательность. Только так, ничего показного - дети видят насквозь.