21 июня, понедельник.
Уставшая, невыспавшаяся - занималась допоздна уборкой - иду на свидание с Геростратом, который ждёт меня у подъезда, на Куйбышева, 28. Приметы, переданные Лидией Гавриловной по телефону, таковы: худенький, светленький, белая в синих кольцах панамка, синие шорты, такого же цвета курточка. Вместо майки - краснофлотская тельняшка… Лидия Гавриловна не преминула добавить: "Пожалуйста, умоляю вас, не спускайте с него глаз. Он у нас немного рассеянный".
Я попросила передать трубку Руслану и поставила, как говорится, перед ним вопрос ребром: "Ваша честь, долго ли вас уговаривали идти со мной, незнакомой, на пляж?" Он хихикнул: "На пляж ведь… Какая разница с кем". Тогда я стала перечислять ему свои приметы: невысокого роста, рыжая, лицо в веснушках… Мальчик залился смехом. "А что тут смешного?" - спросила я с напускной обидой. "Вы же на меня тютелька в тютельку похожи!" - восклицает он.
Иду по улице Куйбышева, поглядываю на номера домов, а в голове вертится мысль: "Если Руслан в самом деле рыжий, то не удивительно, что он такой бесёнок: борьба за существование! Когда я была совсем ещё крошкой и тумановские дети дразнили меня: "Рыжик, рыжик, пегая", то я быстро научилась стоять за себя: пускала в ход кулаки, да и язык заострился. В сельскохозяйственной академии один доцент шутя заметил: "Троян, смотрю я на вас, и мне кажется, что вы на сцене и исполняете роль травести, мальчишки-шалопая".
Вот и номер 28. Старинный четырёхэтажный дом с колоннами. У подъезда - мальчик, в котором немедленно узнаю - не только по одежде, но и по веснушкам - Руслана. "Соврал! - улыбаюсь про себя. - Он вовсе не рыжий, светловолос, как отец".
Герострат, ухмыляясь во весь рот, быстрым шагом направляется ко мне. Ни намёка на смущение - точно мы с ним давние друзья, на одной парте сидим и перешёптываемся на уроках. Подаю ему руку. Он пожимает её так, чтобы я в первую минуту знакомства поняла, с кем имею дело, какой силой он обладает.
- Силёнки, у тебя, браток, хоть отбавляй.
Он косится на меня из-под полуопущенных ресниц, закидывает на голову руки.
- Правда, правда, - говорю. - Ну что, поехали?
- Бабушка, - кивает он на распахнутое окно.
В тёмном продолговатом проёме показывается моложавая старушка с внимательными иссиня-чёрными глазами. Простое открытое приветливое лицо. Лидия Гавриловна?
- Здравствуйте, - приветствую её.
- Доброе утро, Галина Платоновна, - отзывается она, окинув меня изучающим взглядом. - Руслана забираете на весь день?
- В зависимости от погоды, Лидия Гавриловна. Если не изменится, то конечно, - отвечаю, а про себя замечаю: "Она страдает и сильной одышкой, как наш директор".
- Ну, бабушка, мы пошли, - заявляет Руслан, считая наш разговор излишним.
- А сумку? А сумку?! - восклицает с испугом бабушка. - Продукты…
- Не беспокойтесь, Лидия Гавриловна, я кое-что захватила, так что голодными не будем. Не хватит - купим.
- Нет-нет, - протестует старушка. - Я же напекла, так старалась, - она исчезает и через минуту, напрягая все свои силы, подаёт нам из окна довольно вместительный рюкзак, набитый до самой завязки.
- Алле гоп! - подхватывает его обеими руками, чуть покачнувшись, Руслан.
Помогая мальчику надеть заплечный мешок, не спускаю глаз с Лидии Гавриловны. Она встревожена, смотрит на внука с беспокойством.
- Галина Платоновна… Вы как думаете, не слишком ли тяжела для него ноша?
Вот те и на! Неужели она рассчитывала, что я понесу? Нет уж!
- Тяжело? - обращаюсь к Руслану.
- Что-что? - мальчик прикидывается крайне удивлённым. - Тяжело, спрашиваете? Даже не чувствую.
"Ну и лгунишка", - думаю, а бабушке:
- Видите, зря беспокоитесь.
Тот же встревоженный взгляд, но и улыбка:
- Хвастунишка он у нас, принять на веру, что говорит…
Ухожу с мыслью, что вряд ли понравилась матери Багмута: она, надо полагать, тоже подумала: "травести".
Зубрю и одновременно прохожу "практику", провожу "педагогический эксперимент": разрешаю Руслану делать всё, что ему взбредёт в голову, - шататься с незнакомыми мальчишками по берегу, гонять мяч, кувыркаться в воде, пока не посинеет, и даже заплывать так далеко, что сама цепенею от одной мысли об этом.
Самым ответственным шагом был, безусловно, первый. Озорнику я дала полную свободу действий с единственной оговоркой: есть он приходит в точно установленное нами время.
- Ровно в двенадцать едим. Поняли, ваша честь? - спрашиваю. - Повторить?
- Часов-то у меня нет, как знать буду? - пытается мальчишка избежать и малейшего посягательства на его, возможно, впервые свалившуюся с неба свободу.
- Захочешь - узнаешь! - восклицаю я с иронией.
Руслан не уходит. Руки у него закинуты на голову.
"Привычка", - удостоверяюсь.
- И не рассчитывай, не дам. - Снимаю с руки часы, протягиваю их пареньку. - На, читай, поймёшь, почему не могу. На обороте…
Он читает выгравированную на задней крышке надпись: "Гв. сержанту, механику-водителю П. С. Трояну за проявленный героизм при форсировании Днепра от командования 3-й гв. танковой армии".
- Ух ты! - восклицает сорванец и после короткой паузы другим голосом добавляет: - Они же не ваши.
- Отцовские. Подарил.
- А чего вдруг?
- Заслужила, стало быть.
- Ну, так уж и подарил, - кисло усмехается Руслан.
- Когда заболел.
Мальчишка продолжает стоять.
- Иди, ну иди же, - повышаю голос. - Времени у меня в обрез, заниматься надо.
- Расскажите про вашего папу, немножечко, - просит Руслан, задумчиво поглядывая на Днепр.
- Потом, когда вернёшься. Одно скажу - ему тогда и восемнадцати не было, - вырывается у меня из груди вздох.
На раскрытый учебник ложится густая тень. Покачиваясь, она скользит туда-сюда.
- Почему не идёшь?
Недоверчивый взгляд смородинок из-под изломанных бровей. "Лоб - крутой, отцовский, глаза - бабушки", - заключаю. А стоит как! Руки закидывает на голову, правую ногу выставляет вперёд. Первое - привычка собственная, второе - отца.
- А куда пойду, вам совсем не интересно?
- Зачем мне знать? Иди куда хочешь. Обойдёшься как-нибудь без няньки.
Смородинки явно торжествуют. Нет, в них всё же таится скрытое недоверие, настороженность.
- А… а если заплыву далеко, до того берега?
- Ну и что? Ты же хорошо плаваешь. Или похвастал?
Руслан обиженно надувает губы:
- Хвастал!.. Не знаете - зачем говорить? В бассейне учился, понятно? Простудился раз, насморк вроде - бабушка в слёзы, больше не пустила. Просил-просил, а она - нет.
- Ну, иди уже, - гоню его от себя.
Тень на книге продолжает упорно покачиваться.
- Теперь что?
- Вас ругать будут, - предостерегает сорванец меня с самым искренним чувством.
- Меня?! За что? Не улавливаю…
- За то, что мне купаться одному разрешили. Скажут, маленький, нельзя.
Руслану десять… Много это или мало? Стараюсь восстановить в памяти то время, когда мне было столько. Мелькают лишь обрывки воспоминаний. Улыбка матери; тёплая и мягкая песчаная дорожка, карабкающаяся на холм, к нашей хате; драка с мальчишками-задирами у колодца (одному расквасила нос, другой сбежал); иней на стоге невдалеке от школы…
- А они откуда узнают? Наябедничать, может, собираешься? - напускаю на себя недовольный вид.
- Вы что? Я?! Был у меня такой товарищ, так с ним рассорился, навсегда.
- Тогда счастливого плаванья!
- Ла-а-дно, - протягивает Руслан и, решительно взмахнув рукой, уходит.
Прикрыв лицо учебником, наблюдаю за ним: "Славный мальчишка, просторы ему нужны, а не теплица!" Не спускаю с него глаз до тех пор, пока его худенькое тело не теряется в толпе бронзовых пляжников.
Я сознательно пошла на такой риск в надежде, что это в конечном счёте окупится. Меня тревожило лишь одно: выдержит ли Руслан первое испытание, явится ли вовремя. Если удастся приучить мальчишку держать своё слово, то это незаметно для него самого станет первым шагом на длинном пути исправления.
Без десяти двенадцать начинаю с напряжённым ожиданием следить за стрелкой часов. Минуло около двух часов. За это время, чего доброго, Руслан мог сцепиться с такими же драчунами, как сам, мог утонуть. Мною овладевает страх. Всё расплывается перед глазами - пляж, загорающие, цветные навесы, кустарник.
Откладываю в сторону учебник. Без восьми двенадцать. Ещё восемь минут, целая вечность! От мысли, что с Русланом могло случиться что-то непоправимое, меня бросает в холод, чувствую, как лоб, нос, щёки покрываются ледяной испариной.
Чего доброго…", "чего доброго…", "чего доброго…" - повторяю как заведённая. - Заплыл слишком далеко и.." Затем: "Мог же этот маленький Багмут забраться в кабину башенного крана, когда крановщица ушла на обед, включить рубильник…"
Вспоминаю: "Скажут, маленький, нельзя". Маленький ли?
Мне было почти столько же, когда скоропостижно умерла мама. Её смерть была для нас большим ударом. Здоровая молодая женщина, никогда не болевшая, приходит домой и как бы между прочим жалуется на боль в пояснице. Мы с отцом подтруниваем над ней, а через несколько часов её уже не стало. "Нефрозонефрит", - объяснили в больнице.
Никогда ещё наша Тумановка не видела таких похорон. За гробом учительницы географии Елены Николаевны Троян шли с поникшими головами люди и из соседних сёл. Венки, венки, венки…
Отгремела траурная музыка, смолкли ораторы, разошлись прощающиеся. У свежего холма осталось лишь двое, которые, казалось, будут стоять здесь до тех пор, пока не совершится чудо, не воскреснет самый дорогой для них человек. Отец и я. Помнится, что я в те минуты действительно верила в чудо, надеялась, что мама вот-вот подойдёт к нам, улыбнётся своей тихой, задумчивой улыбкой. Эта улыбка не покидала её губ даже тогда, когда она выговаривала мне за какую-нибудь очередную проказу.
Вспоминается вот что ещё. Отец стоял ссутулившись, небритый, бледный, ни кровинки в лице. Он поминутно вытирал платочком катившиеся по щекам слёзы. До сих нор я никогда не видела его плачущим, так же, как и небритым.
Начало темнеть. Отец вдруг поднял голову и сказал: "Галка, маму не возвратить, идём". Но не пошёл, продолжал стоять. "Будем жить, как она. Жизнь человека измеряется не прожитыми годами, а делами добрыми", - произнёс отец после долгого молчания.
Поздно, пора спать.
23 июня, среда.
Наконец-то я увидела Руслана. Притаился немножечко поодаль в кустах. Ах, вот оно что: выжидает, чтобы явиться "минута в минуту"! Без трёх двенадцать. Прикидываюсь, будто не замечаю его, начинаю раскладывать завтрак на разостланном полотенце.
Руслан приближается неторопливой, нарочито вялой походкой и конечно с руками на голове. Надо будет обязательно отучить его от этой привычки.
- Который час, ваша честь?
Обезьянка!
- Ровно двенадцать, - отвечаю и чувствую, как во мне всё ликует.
- Ровно? - переспрашивает Руслан торжествующим голосом.
- До восьмого знака после запятой. Чего стоишь? Ждёшь особого приглашения? Яичко вон возьми, помидор, сыр…
Он запускает руку в прозрачный кулёк, набирает горсть вишен, однако, перехватив мой неодобрительный взгляд, высыпает их обратно, принимается за яйцо.
Вспоминаю вчерашний телефонный разговор с Лидией Гавриловной. Она жаловалась: "Мальчик ничего не ест. Мороженое ему только подавай и обязательно "Новинку". Может, с вами, за компанию?"
Я спрашиваю у Руслана, какая у него кличка в школе.
- Баламут, - отвечает он с натянутой улыбкой. - Потому что Багмут.
- Тоже мне кличка! - смеюсь. - А я бы тебе другую дала, похлеще.
- Какую?
- Скелетик.
- Разве я виноват, что худющий?
- А кто - я? Тут проще простого. Есть надо, вот и всё. Дают - ешь, не ройся, как курица лапой. Далеко заплывал? - перевожу разговор на другую тему.
- Далеко-о-о, - протягивает он важно, разбивая второе яйцо о край консервной банки. - Не верите?
- Почему?! Мой отец, тяжело раненный в голову, Днепр переплыл. Причём ночью, под артиллерийским обстрелом, под пулемётным огнём, вокруг бомбы рвались.
В глазах Руслана загораются два встревоженных лучика.
- Расскажите, пожалуйста, обещали.
Рассказываю. Это было глубокой осенью тысяча девятьсот сорок третьего года. Наши войска начали с ходу форсировать Днепр, чтобы освободить Киев от фашистов. В одном из первых танков, которые взошли на собранный понтонный мост, находился мой отец. Боевые машины добрались до середины реки, но тут вражеский снаряд разрывает плавучую переправу именно там, где двигалась 217-я "тридцатьчетвёрка". Она пошла ко дну. Весь экипаж ранен, жгучая боль, кровь, вода проникает во все щели. Явная смерть…
Руслан придвигается ко мне поближе, слушает, затаив дыхание, шелохнуться боится, в его глазах мучительное ожидание.
- Помогая друг другу, танкисты выбрались через люк, вынырнули. Но и здесь их подкарауливает смерть: весь Днепр, освещённый осветительными ракетами и мощными прожекторами, в смерчевых столбах от взрывов снарядов, бомб.
- К своим доплыли? - не выдерживает Руслан.
- Лишь двое, - отвечаю. - Мой отец и стрелок-радист Говоров.
- Вот фашисты, - цедит сквозь зубы Руслан. Потом задумчиво произносит: - Ваш отец настоящий герой, а я вот… я так не смог бы, это уж точно.
Уверяют его, что, окажись он в подобном положении, вёл бы себя точно так же. Главное, не терять веры, надежды, ясно видеть перед собой цель.
Маленький Багмут задумчиво глядит на Днепр и отрицательно покачивает головой. Он, догадаться нетрудно, не видит ни сверкающей солнечными бликами реки, ни пловцов, не слышит беззаботного многоголосого смеха, неумолкающего гула снующих туда-сюда ракет, катеров. Перед ним - осенняя, взбудораженная артиллерией, авиацией и осветительными ракетами ночь, раненые танкисты. Они то показываются, то скрываются в ледяной пучине.
26 июня, суббота.
Получила письмо из Сулумиевки. Володя Любченко, бригадир школьной производственной бригады, пишет:
"Уважаемая Галина Платоновна!
Поздравляем Вас с поступлением на третий курс педагогического института. Когда мы узнали об этом, то очень обрадовались, а Оксана Ивановна даже расплакалась от радости.
Уважаемая Галина Платоновна! За поле не беспокойтесь, справимся. Дожди сейчас, понятно, ни к чему, мешают. Всё же не унываем. Солнце опомнилось, перестало прятаться. Уборка, заранее знаем, будет сложной, одним заходом не уберёшь. Косить будем то с одной, то с другой стороны. Опыт у нас есть. В позапрошлом году было точно так же, помните?
На том до свидания. Пламенный Вам привет от всей бригады.
С глубоким уважением Владимир Любченко".
Несколько раз перечитывала письмо Володи с ощущением непонятной боли, тоски, грусти. Тоска, грусть, поднявшиеся во мне, объяснимы А боль? Наверное, потому, что Оксана Ивановна, хотя и "расплакалась от радости", но не ответила на моё письмо.
27 июня, воскресенье.
Сегодня снова была с Русланом на пляже. Встретились с ним, как и в предыдущий выходной, у подъезда на улице Куйбышева. Он меня дожидался уже навьюченный. Заплечный мешок, обратила я издали внимание, не был так набит, как в прошлый раз. В чём дело? Лидия Гавриловна пожалела внука? Нет, не то. Она плоха.
Вчера Руслан сам звонил мне на квартиру: "Галина Платоновна, завтра, передавали по радио, будет хорошая погода. На пляж поедем?" - "Конечно. Ровно в девять ждёшь меня у подъезда". Поскольку меня несколько удивило, что мальчик сам звонит, я спросила, как себя чувствует бабушка. Мальчик медлил с ответом. Я поняла, что Руслан боится меня огорчить… "Неотложку я вызывал. Целый день не отходил, потом папа… Завтра, сказал он, мы с вами на пляж, а он с бабушкой останется".
Между прочим, в понедельник, на следующий день после первого "похода" с Русланом на пляж, Трофим Иларионович разыскал меня в коридоре во время перерыва. Прежде чем я узнала, зачем он явился, честно признаюсь, струсила. И вдруг слышу: "Галина Платоновна, свершилось чудо. Руслан в вас поверил, вы ему понравились, спасибо".
- Стало быть, и в следующее воскресенье Руслан бу-дет со мной? - спросила я.
Трофим Иларионович с вежливым удивлением поднял брови.
- Вас это не обременит? - спросил он.
- Ничуть. Руслан славный мальчик, только рассаду, выращенную в парнике, пора пересадить на грядку.
Сказала и пожалела: профессор замялся на долю секунды, взгляд его потускнел.
- С вами нельзя не согласиться, - ответил он, вздохнув. - Обстоятельства сложились так, что…
- Доброе утро, Галина Платоновна! - рванулся вперёд Руслан.
- Доброе утро.
Окно первого этажа, через которое Лидия Гавриловна подавала в прошлый раз рюкзак, так же распахнуто, но сейчас из него никто не выглядывает. Оно затянуто занавесом, который раскачивается от бензиново-пыльных воздушных волн.
- Папа с бабушкой? - спрашиваю шёпотом, чтобы внутри, не дай бог, не услышали моего голоса.
- М-м.
- Руслан, что за новость - "м-м"? Ты что, немой?
- Вы тоже…
Правильно подметил, бесёнок.
- Отучиваюсь.
- Спорим, кто скорее, спорим?
На пляже занимаем прежнее место невдалеке от пешеходного моста. Здесь людей меньше, есть деревья, под тенью которых можно спрятаться, когда жгучее солнце в зените.
Меня беспокоят солнечные ожоги на спине мальчика. Совесть мучит, что не предупредила их, но голос у меня ровный:
- Тебе крепко попало за то, что спину спалил? Бабушка, наверное…
- Хм, - усмехается Руслан. - Она не знает.
- А папа?
- Он - да. Спиртом смазал, чтобы по болело.
- Жаловался?
- Он сам догадался, сам! Слышит, кручусь, порчусь - подходит, говорит: "А ну-ка покажи, что там у тебя?" Меня поругал немножечко, а вас - нет. Только спросил, не скучно ли было нам.
- И что ты ответил?
- Смешно стало, рассмеялся я. С Галиной Платоновной, говорю, папа, не соскучишься. Она вроде товарищ, мальчик какой-то, а не учительница. - Руслан спохватывается, не задел ли меня. - Плохо сказал? Обиделись?
- Чего ради? - удивляюсь. Встаю. Встаёт и мои подопечный. - Послушай, Руслан, говори мне "ты".
Мальчик склонив голову на плечо, рассматривает меня настороженно и с хитрецой: не верит в искренность предложения.
Допрыгалась! Попала впросак, а отступать нельзя, поздно.
- Не хочешь? Это почему же?
- Мне-то что! Вам перед другими будет неудобно.
- Ну вот ещё! - смеюсь. - Мы с тобой брат и сестра… Чем плохо? Смахиваем друг на друга. Разве что глаза у нас разные: у тебя чёрные, у меня - зеленоватые. Зато носы - две капли воды…
- Веснушки тоже разные, - перебивает Руслан.
Отмахиваюсь:
- Велика печаль! Нельзя же, чтобы всё точь-в-точь было.
Мальчик изучает меня с ног до головы, будто впервые видит.
- Глаза у вас тоже вроде с веснушками.