18 июня, пятница.
Историю педагогики я вчера сдала на пять. Отвечала немного робко, а в общем, кажется, неплохо. Десять-пятнадцать минут волнения - и профессор Багмут придвигает к себе мою новенькую зачётку.
"Пять!" - готова вырваться наружу острая захватывающая радость.
- Спасибо.
- Пожалуйста.
Не ухожу, топчусь на одном месте, как первоклассница, которая собирается задать учителю вопрос, да только стесняется.
- Такой отметкой, знаете, кому я обязана? Оксане Ивановне Кулик. Она здесь училась. Может, помните? - спрашиваю. Я ужасно возбуждена, поэтому не даю Трофиму Иларионовичу рта раскрыть. - Это она посоветовала мне поступить в педагогический и два года готовила, нашпиговала - ох, извините, пожалуйста! - захлопываю я рот ладонью.
- Ничего, ничего, - прощает мне профессор. - Помню ли я Оксану Кулик? - улыбается он. - А как же!..
"Ему очень идёт улыбка".
- Способная, но весьма странная. Аспирантуру, поймите, ни с того ни с сего оставила! Да, сбежала по известной лишь ей причине.
Открытие, впервые слышу! Три года дружили - водой не разольёшь, - и Оксана словом не обмолвилась об этом.
- В одной школе, стало быть, работаете? - открывает Багмут дверь, пропуская меня вперёд в опустевший, уже залитый электрическим светом коридор.
- М-м, вместе.
- Дружите?
- В общем-то да.
Буквально на долю секунды задержалась с ответом, и проницательный профессор с той же быстротой определил, что между мной и Оксаной пробежала чёрная кошка. Слова "в общем-то да" он встречает сдержанной улыбкой и принимается расхваливать Кулик. Она уже на первом курсе подавала надежды, выделялась незаурядными способностями, была ленинской стипендиаткой и в аспирантуре преуспевала, только, к сожалению, недолго… Написала заявление, что по семейным обстоятельствам оставляет институт. "Семейные обстоятельства"! Незамужняя, родители живы-здоровы…
Спохватываюсь, что вовсе не слышу Трофима Иларионовича. Ну и бессовестная же я!
- …На днях мне подают письмо. От кого бы вы подумали? От Оксаны Кулик. Столько лет молчала, словно в Лету канула, и вдруг нашлась, - слабо усмехается профессор. - Подробное, деловое. Арбитром избрала, разобраться просит, кто прав - она или педагогический коллектив её школы.
Дрожь пробегает по моему телу: "Оксана написала о совещании при директоре! Побоялась, что я разболтаю, и опережает меня. Между прочим, она, вспоминаю, ещё тогда заявила: "Вы меня не убедили. Я прививаю детям чувство гражданского долга, ответственности".
- И как же вы, Трофим Иларионович, извините за нескромность, рассудили?
Вместо ответа - вопрос:
- Вы, Галина…
- Платоновна.
- Вы, Галина Платоновна, присутствовали на том совещании?
- Я подняла этот вопрос, информировала о случившемся.
- Прекрасно, - обрадовался профессор и задумался. - Говорят, в педагогике нет рецептов. Ничего подобного. Наоборот, рецептов, лекарств слишком много. Просто то, что помогает одному больному, бесполезно, порой даже смертельно вредно другому. Вот почему я не мог сразу дать ответ на вопрос Оксаны Кулик. Теперь, когда мне представляется случай выслушать мнение другой стороны, легче будет разобраться.
Ходим туда-обратно по коридору, и я, не щадя ни времени Трофима Иларионовича, ни своего, тараторю. Слушатель - внимательный, воспитанный. Мы множество раз прошли мимо висящих над лестницей часов размером с витрину универмага, но он ни разу не покосился на них. Не скрою, мне было очень приятно, что меня так сосредоточенно слушает такой известный человек. Закончив рассказ о совещании при директоре, делаю, как гимнастка, новый прыжок к планке турника - ухватываюсь за слова Оксаны о чувстве гражданской ответственности.
Отец учил меня: "Говори не торопясь, научись обдумывать каждое слово, каждое предложение. Красивая речь - не дар божий, она доступна каждому". Мне - не очень. Зато модные словечки прилипают к моему языку, как репьи.
Итак, вдруг вспомнив наставления отца, стараюсь изложить то, что ещё не высказала, как можно красивее. Чувство гражданской ответственности… Ученики школьной производственной бригады снимают по пятьдесят центнеров озимой пшеницы "ильичевка" с гектара, тогда как колхоз вкруговую - тридцать. Разве это не воспитание чувства гражданской ответственности?
Ребята младших классов трудятся на колхозном семенном участке, выращивают новые стойкие сорта пшеницы, ухаживают за фруктовым садом, собирая самый высокий урожай яблок в области. Более того, сулумиевские старшеклассники вместе с педагогами, - да и малыши не остаются в стороне, - сооружают новое трёхэтажное школьное здание со спортивным залом, столовой, с предметными кабинетами, мастерскими производственного обучения. Разве это не воспитание чувства гражданского долга, ответственности и в то же время трудолюбия; духовная, физическая закалка, борьба с мнимой вольготностью, порождающей лентяев?
Хотела закончить красивой фразой: "В каждом самом обычном ребёнке заложено необычное, имя которому "нерасправленные крылья", но помешал проректор, быстро спускающийся с третьего этажа. Он кивнул нам, сделал несколько шагов к следующему пролёту, но тут же остановился и вернулся обратно.
- Трофим Иларионович, как Лидия Гавриловна? - спросил Шамо озабоченным голосом.
- Неважно, - вздыхает Багмут. - Врачи всё настойчивее требуют обследования и повторения процедурного лечения в больнице, а она отказывается. Я, говорит, не оставлю Руслана на произвол судьбы.
- В пионерлагерь бы Герострата пока…
Трофим Иларионович горько усмехается:
- Был. И… в тот же день сбежал. Утром уехал - вечером он тут как тут. Скучно, жалуется.
"Кто это Лидия Гавриловна? А Руслан, которого почему-то окрестили Геростратом?" - стараюсь угадать.
Шамо, сочувственно взглянув на Багмута, заявляет:
- Посоветуемся… Врачи, Трофим Иларионович, не всегда ошибаются.
- Моя мать опасно больна, а сынишку не на кого оставить, - поясняет профессор, когда мы немного погодя спускаемся в вестибюль. - Отпуск взять не могу, горячая пора.
Во мне вновь заговорила самоедка: какое беспардонное нахальство - столько времени отнять у занятого, обременённого заботами и горем человека!
- Должен признать, что ваш рассказ для меня, Галина Платоновна, не новь. Кулик обо всём этом мне написала, - произносит профессор, верный своей манере, спокойно и мягко.
Что это - чёрствость характера, холодное равнодушие к больной матери, к сыну с довольно нелестным, пусть даже шутливым именем Герострат? Или взглянуть в лицо столь суровой реальности нелегко, поэтому он старается при малейшей возможности о ней забыть? Может, наоборот, это поведение стойкого человека, не забывающего в любой сложной ситуации о самом главном? Позвольте, но ведь речь идёт о каком-то конфликте в одной из десятков тысяч школ… Ведь в них ежедневно, ежечасно возникают конфликты, каждая школа, каждый класс - кратер действующего вулкана.
- …. однако вы расставили знаки препинания, без которых немыслимо прочесть сложное предложение. Благодарю, - прикладывает он руку к груди.
19 июня, суббота.
- Ну как, Галя, сдала? - встретила меня нахмуренная Анна Феодосьевна.
- М-м.
- Чего мычишь? Да или нет?
- На пять.
- Обманываешь? - изучает меня хозяйка.
- Ну честное слово.
- Почему же у тебя такой кислый вид?
Вид у меня был наверняка далеко не весёлый. По дороге к Репинскому переулку я всё думала о разговоре проректора Шамо с Багмутом. Перед моими глазами стоял беспомощно вздыхающий Трофим Иларионович, а в ушах звучали слова: "Неважно. Врачи всё настойчивее требуют обследования…" Проректор сказал "посоветуемся". С кем? С тем, кто временно возьмёт опеку над мальчиком, который, нетрудно догадаться, орешек твёрдый: Герострат сбежал из пионерлагеря. Лидия Гавриловна опасно больна: "Врачи, Трофим Иларионович, не всегда ошибаются…"
Почему профессор Багмут не устраивает свою личную жизнь? Правда, на этот вопрос я могла ответить ещё года два назад словами Оксаны: "Он очень любил свою жену. О, сколько дам, девушек готовы были отдать ему своё сердце - ноль внимания! Ушёл с головой в работу и - всё. На институтских вечерах, бывает, забьётся в укромный утолок и наблюдает себе тихо, как вокруг кипит жизнь вне истории педагогики…
И опять - беспомощно вздыхающий Багмут, звон в ушах: "Неважно". Вот с каким настроением явилась я на Репинский, вот почему чуткая Анна Феодосьевна решила, что я срезалась на экзамене.
Не успела застегнуть лёгкий ситцевый халатик, который пошила в самый канун отъезда, как на столе зазвонил телефон.
- Анна Феодосьевна, - позвала я хозяйку, возившуюся на кухне.
- А ты на что? - бросила старушка, шаркая шлёпанцами.
- Так не меня же…
Взгляд у моей хозяйки, если она чем-то недовольна, становится острым, режущим, и хотя знаешь, что никакая беда тебе не грозит, что строгость напускная, всё равно невольно сжимаешься.
- Слушаю, - произнесла важно, чуть ли не по слогам, Анна Феодосьевна. - Добрый вечер. Пожалуйста, не беспокойтесь, мы ещё не легли. Спасибо. Травками, одними травками лечусь, химии не признаю. В магазин, прогулочка, телевизор, книжонка, когда глаза не болят… О нет! Не люблю жалоб пенсионеров, охов, вздохов… Послушаешь, одуреть можно, ей-богу! Пришла. Пожалуйста, почему бы нет? Галя, Шамо, - приглашает меня жестом к телефону тётя Аня. - Проворнее!
Проректор?! Зачем я ему?
- Слушаю.
- Добрый вечер, Галина Платоновна.
- Добрый вечер, Максим Тимофеевич.
Несколько секунд проректор молчит, затем спрашивает:
- Не сможете ли вы завтра заглянуть ко мне на полчасика до занятий?
- Почему же? Смогу.
- Договорились - в восемь тридцать. Спокойной ночи.
Тётя Аня вся в ожидании: она, думаю, по моим ответам поняла, о чём шла речь, но ей непременно хочется, чтобы я сама рассказала. Рассказываю.
Тётя Аня берёт меня под руку, как закадычную подружку, и уводит на кухню ужинать. Угощает оладьями с вишневым вареньем.
- Интересно, зачем ты так срочно понадобилась проректору? - Она поднимает палец вверх. - У него три тысячи с хвостиком заочников и вдруг именно ты?
- Понятия не имею, - отвечаю. - Может…
- Может? - подхватывает тётя Аня. - Может, чего?
- Я не совсем уверена… Может, интересуется послевоенной жизнью моего отца.
- Смеёшься! При чём тут, не понимаю, твой отец?
- Мой покойный отец был механиком-водителем танка, а Шамо - командиром, - поясняю.
- Постой, постой, что ты сказала? В одном танке?! - округляются глаза у старушки. - Твой отец, выходит, тоже спасал меня?
- Не знаю.
Обиженная улыбка:
- Что значит "не знаю"? Они же, сама говоришь, вместе…
Коротки июньские ночи. А для меня минувшая казалась полярной. Какие только варианты не перебрала, угадывая, зачем понадобилась так срочно Шамо именно я - одна из "трёх тысяч с хвостиком заочников", и ни на одном не остановилась. Одним словом, еле дождалась утра.
Без пяти восемь я уже прохаживалась по длинному коридору, то и дело останавливаясь у обитой чёрным дерматином двери с надписью: "Приёмная". Вскоре явился Максим Тимофеевич. Поздоровался, открыл маленьким ключиком дверь, затем вторую и усадил меня в мягкое кресло.
- Галина Платоновна, если не секрет, как вы собираетесь провести свой выходной день?
Хорошенькое дело! Я уже не знала, что и подумать: зачем ему это знать? В его компетенцию не входит…
- Займусь главным образом уборкой квартиры: Анна Феодосьевна старенькая, ей тяжело.
- Жаль, а я надеялся…
- На что? - спрашиваю и сама слышу, как в моём голосе прозвучали нотки явного сарказма.
- Я собирался вас познакомить с одним весьма незаурядным молодым человеком. Вы бы, скажем, провели с ним выходной на пляже.
Я озадаченно потираю лоб рукой. Сват нашёлся! Неужели он не понимает, что оскорбляет меня? А ещё проректор!..
- Уважающая себя девушка, Максим Тимофеевич, в подобных случаях обходится без посредничества даже самых близких людей.
- Пожалуй, - соглашается он. - Но это особый случай.
Лишь теперь улавливаю шутливый тон в голосе Шамо. Но лицо его тотчас становится задумчивым, на губах появляется грустная улыбка. Он мне напоминает о своём вчерашнем разговоре с деканом Багмутом в коридоре, при котором мне случайно довелось присутствовать. Затем рассказывает о том, в каком тяжёлом безвыходном положении очутился Трофим Иларионович: мать на грани смерти - у неё злокачественная опухоль. Уже лежала в больнице, сейчас вновь нуждается в лечении. А кто останется с внуком, десятилетним Русланом? Не грудной ребёнок, не так ли? Вместе с тем оставить его хоть на минуту без строгого досмотра рискованно. Настоящий бесёнок.
У Трофима Иларионовича есть друзья, готовые за него жизнь отдать, а вот временно взять под опеку, то есть нести ответственность за мальчика, вежливо, под всякими предлогами, отказываются, боятся.
Поистине, сапожник ходит без сапог!
- Взять Руслана к себе не могу. Я сейчас тоже один - мои разъехались кто куда, - продолжает Максим Тимофеевич. - Перед тем, как вам позвонить, я обзванивал многих семейных преподавателей и - увы!..
- Почему же, не понимаю, все так шарахаются от мальчика? - спрашиваю. - Не думаю, чтобы он размахивал топором или бегал с пистолетом в руке.
- Пока ещё нет, но гарантии, что подобное не случится, никто вам не даст, - углубились тени в уголках рта Шамо.
- А почему его окрестили Геростратом? - задаю следующий вопрос, точно уже решила забрать парнишку к себе и осталось уточнить кое-что невыясненное.
- Малыш похвастал перед дружками своими, что ночью подожжёт учительскую, где хранится классный журнал с его двойками. Товарищ перепугался, рассказал учительнице… Пожара, конечно, не было, зато шумиха вокруг этого поднялась невероятная, стала темой для разговора не только в учительской, но и в кабинете директора, в районе…
Слушаю Шамо и ушам своим не верю: декана, доктора педагогических наук, профессора, автора популярной книги "Семья, школа, ученик" стали тягать по всем инстанциям, и он, бедняга, должен был молча, с лицом, горящим от смущения, выслушивать лекции об обязанностях родителей. Его и в райком дважды приглашали для личного собеседования.
- Я, Галина Платоновна, вас мало знаю, - продолжает проректор. - Всё же у меня есть основания полагать, что вы способный педагог. Вот почему я решил попросить вас взять до начала учебного года Руслана к себе. Новая обстановка, новый коллектив, труд… Тут цветы - в вазах, хлеб - на полках, молоко - в бутылках с фольговыми крышечками, картофель - в сетках… Как вся эта небесная манна попадает в город, вряд ли задумывается Руслан, а в селе он поймёт, узнает то, что ему и многим его сверстникам не мешало бы знать.
Предложение Шамо было ошеломляющим, но аргументы убедительными.
- Я согласна, однако…
Морщинки побежали вокруг его глаз и застыли.
- Что, тоже испугались?
- Да нет, мне тут месяц ещё быть. Как же?..
- А вы его захватите с собой, когда поедете домой. Тогда Лидия Гавриловна ляжет в больницу.
- Вы же сказали, что в больницу нужно срочно.
- Конечно, чем раньше, тем лучше, - вздохнул Максим Тимофеевич и задумался.
- А что, если забрать Руслана временно к Анне Феодосьевне? - спрашиваю. - Она женщина добрая, в то же время умеет быть строгой. Поговорите с ней, Максим Тимофеевич. Ваше слово для неё…
- Сначала надо посоветоваться с Трофимом Иларионовичем, он отец.
- А обо мне вы с ним говорили?
- Пока нет. Я ведь, Галина Платоновна, не знал, как вы отнесётесь к моему предложению.
Становится не по себе: а вдруг Багмут не согласится…