Средняя из сестер Незабудкиных, Любовь - мать Нонны - умерла в ссылке, в Казахстане, не выдержав сурового климата и неизвестности о муже. Отец Нонны - Роман Игнатьевич Туренков был инженером, в конце двадцатых строил крупный завод в Сибири. Его обвинили во вредительстве, он был арестован и пропал в лагерях. Любовь Сергеевну как жену вредителя выселили из Москвы, квартиру отобрали, вещи конфисковали.
Нонна в тринадцать лет попала к тетушкам, в Саратов. Все, что случилось с родителями, не пригнуло ее, она не сделалась робкой или слезливой. Наоборот, в ней рано проснулась самостоятельность, желание получить специальность, работать. Она была сильная девочка, с характером.
На институт надеяться нельзя было, и, не закончив среднюю школу, она поступила в училище медсестер.
Как ни страшна была ее первая работа в Заволжске в тридцать третий голодный год, но вспоминала она то время с благодарностью. Работать было трудно, работали, не считаясь со временем, казалось, сверх сил. Она научилась хорошо делать свое дело.
И встреча с Алексеем. Любовь, счастье, которого она не ожидала.
Голод кончился, Нонна с Алексеем перебрались в область, потом в Саратов. Работали вместе. Она стала хирургической сестрой: Алексей учил, покрикивал и выучил так, что все хирурги хотели работать именно с ней. А потом беременность, роды - это был Ромушка, по прозвищу Заяц,- и в работе наступил перерыв. Нонна понимала: теряет квалификацию - ловкость, быстроту, хотела отдать Ромку в ясли, Алексей не позволил.
Муж легко брал над ней верх, она уступала. Может, любила сильнее, а может, чувствовала в нем мужчину, который хочет отвечать за семью, и этим дорожила.
Алексей был талантлив, это признавали все. Он многое успевал, усовершенствовал методику нескольких сложных операций, писал об этом, и его статьи печатались в Москве в "Вопросах хирургии".
Через год работы в Саратове он поехал в Институт повышения квалификации в Москву. Там его пригласили работать в клиниках, обещали дать квартиру, а тотчас по приезде - комнату в аспирантском семейном общежитии.
Они переехали. Тогда же оформился его развод с первой женой, она тоже этого хотела, у нее была новая семья. Брак Алексея с Нонной был занесен в книгу "Записи актов гражданского состояния", Нонна стала Корневой. Появилось и колечко, как-то Алексей принес бархатный футляр, в котором лежало тонкое кольцо с голубоватым камнем, александритом, Нонна обрадовалась: "Как ты вспомнил?" Он не забывал, просто случились деньги и нашлось время. "В ознаменование нового этапа",- сказал Алексей со смешком.
У Нонны были самые радостные планы: работать вместе с Алексеем, учиться на врача. Ей повезло: нашлась приходящая няня для Ромушки, добрая чистенькая старушка.
Нонна понеслась на работу, как на праздник. Поначалу в перевязочную, второй хирургической сестрой. Идти в операционную после такого перерыва она боялась, решила обождать. Прошло несколько месяцев, и выяснилось: она опять беременна. "И это двое медиков, черт возьми,- бушевала Нонна,- Ромке только два года..." Алексей посмеивался: "Ничего, Нюшка, родишь. Нам нужна дочка. И вообще надо иметь двоих. Родишь, а потом пойдешь учиться".- "С вами выучишься",- плакалась Нонна. Но покорно выносила и родила действительно дочь - Маринку, прозванную Мордашкой за толстые щечки.
Старушка няня тотчас взяла расчет, и Нонна опять засела дома. Однако второй ребенок помог с жильем. Алексею вскоре дали двухкомнатную квартиру, из которой выехал профессор. Квартира была в том же доме, но в другом крыле, где жил медперсонал клиник.
Как она любила Алексея! Подумать только: она, такая непокорная, ему покорилась полностью. Сказал "родишь" - и родила, сказал "сиди дома" - и сидела. Тосковала по работе, но изо всех сил старалась хорошо вести семейное дело. Дети должны расти крепкими, она их закаляла. Только Маринка начала бегать, Нонна поставила ее на лыжи - догоняй Ромушку. Гуляла с ними по заснеженному Девичьему полю. Утром зарядка, обтирание. "Хилые дети никому не нужны",- угрожала Нонна. Алексей смеялся: "Забота о детях - раскрепощение матери от забот".
Да, они пойдут в детский сад, она пойдет учиться. Надеюсь, он не забыл об этом?
Пока она тащила на себе весь семейный воз, но делала это весело, без воркотни и жалоб. Впереди был мединститут, Алексей обещал помочь готовиться к экзаменам. А дом должен быть милым для всех: чистым, уютным, с обедом в назначенный час. К приходу мужа. Жизнь была скромная, на одну зарплату, надо было изворачиваться, экономить. Она старалась.
Почему-то Алексей начал частенько запаздывать. Причины были разные: то плохо его больному, то неожиданное собрание, то товарищ просил проконсультировать. Нонне не нравилось, что все эти дела наваливались одно за другим. Она с нетерпением ожидала прихода мужа домой - и соскучиться успевала за день, и помощи ждала, и вечерняя прогулка с детьми - его обязанность.
Однако в доме, где живут сослуживцы, тайное быстро становится явным. В клинике сестры начали замечать: доктора Корнева закрутила доктор Мхелидзе, Цецилия Самсоновна. Нашлась доброхотка, сообщила Нонне - пусть примет меры. Нонна держалась холодно, вопросов не задавала.
Ревность пылала в ней, но ни слова не сказала Алексею и вида не подавала. Скрепилась, сжалась. Она считала предательством посадить ее дома и завести на работе шашни. Измены она не ждала, верила, до этого не дойдет, ведь он ее любит. Так что же - пусть себе развлекается? Ну нет, она против. Обидно, очень обидно: воспользоваться тем, что она привязана к дому. Нет, это просто непорядочно. Нонна утешала себя: Цецилия носатая, она старше Алексея... Но понимала, что Цецилия яркая, темпераментная женщина, одинокая и без предрассудков. Она опасна, это надо прекратить.
Нонна объявила Алексею, что летом будет держать экзамены в институт. Надо готовиться. Ты поможешь? Алексей удивился: разве Маринке пора в садик? "В нашем садике открылась ясельная группа, вот и пойдут вместе". А Нонна не хочет больше сидеть дома, хватит. "Я тоже хочу работать",- сказала она сердито.
Алексей не стал ее уговаривать. Это был плохой признак: либо ему безразлично, как будет жить семья, либо он чувствует себя виноватым, боится, как бы Нонна не взорвалась, не дошло бы до объяснений.
Он начал помогать Нонне, но неохотно, отлынивал, не выполнял ее просьб, легко раздражался, когда она чего-нибудь не понимала. Особенно трудно давалась ей математика. Дома занятия двигались плохо. Нонна поступила на подготовительные курсы при мединституте. Часто просила Алексея забрать детей из садика - пусть побудет с ребятами.
Занималась Нонна настойчиво, сосредоточенно. Но мешала заноза в голове, в сердце: как далеко зашло у Алексея с этой Мхелидзе? Может, прежнее не вернется к ним? Чувствует: Алексею с ней неловко, непросто и к детям он как-то поостыл.
Помогли Нонне держаться курсы. Как только она оказалась среди людей, вспыхнули, заиграли в ней пригасшие огоньки, вернулась прежняя живость. Она, и пополнев, сохранила легкость движений, и хотя не была прежней "беленькой хорошенькой девочкой", но не потеряла привлекательности. Материнство прибавило ей мягкости, женственности.
Однокурсники потянулись к ней, особенно один славный бородач, фельдшер, тоже абитуриент. Павел Костров доставал Нонне нужные книги, вызвался помогать во всех занятиях. Он был добродушен, приветлив, и было неловко не пригласить его зайти, когда в очередной раз он провожал ее домой.
Дети быстро сдружились с Павлом, Ромушка прозвал его "дед-лесовик", а он с удовольствием играл и возился с ребятами. Доброго человека всегда угадывают маленькие дети и звери. Держался Павел подкупающе просто, Нонне было с ним легко.
Однажды Павел пошел вместе с Нонной за ребятами в садик, и дети потащили его домой, не хотели отпускать. Нонна пригласила Павла поужинать с ними. Она рада была дружбе детей с хорошим человеком, но в этот вечер как-то особенно горько ощутила охлаждение Алексея к семье. "Может, он и разлюбил меня или почти разлюбил, но не мог же он стать безразличен к детям?"
В этот вечер Алексей, отказавшийся взять детей из сада,- он сказал, что у него совещание,- пришел около восьми часов. Никто не услышал, как он вошел, дети шумели и хохотали в детской. Алексей остановился в передней и в открытую дверь комнаты увидел: на полу стоял на четвереньках молодой бородатый мужчина, светлые волосы падали на лицо. На спине у него сидела Маринка, покрикивая: "Но, но, коняшка!" Ромушка тянул за поводок, поясок, обвязанный вокруг шеи "коня", тоже кричал и смеялся,- конь не хотел идти, топал передними ногами-ладонями, сгибал руки в локтях и старался перевалить Маринку через голову. Девочка визжала испуганно и весело. Тут Павел увидел Алексея, смутился и, подхватив падающую Маринку, вскочил. Секунды три мужчины стояли, молча разглядывали друг друга. Подтянутый щеголеватый Алексей смотрел строго и пристально, лохматый, разрумянившийся Павел - смущенно. Потом оба сказали "добрый вечер". Дети закричали радостно: "Папа, папа",- а Роман спросил: "Ты пришел с нами ужинать?" И Нонна, входя в детскую повторила: "Ты будешь с нами ужинать? Знакомьтесь: мой муж, мой однокурсник Павел Костров". И жена и сын обращались к Алексею, будто он гость в этом доме. Нонна увидела, как у него сжались скулы и холодным стало лицо. "Если позволите",- ответил он.
Алексей ничего не спрашивал у Нонны. Несколько вечеров после этого он сам забирал детей из садика, гулял и играл с ними, потом опять начал опаздывать, за ребятами ходила она.
Однажды Алексей вернулся домой поздно ночью. Нонна только что перед его приходом смотрела на часы, было три часа. Она притворилась спящей, не ответила на его тихий вопрос: "Ты спишь?" Ей стоило огромных усилий не сорваться в крик, в скандал. "Если это еще раз повторится, я его прогоню",- думала она. Повторилось. Не прогнала. Чего она ждала? Почему молчала? Ей хотелось, чтобы в нем пробудилась совесть, а может, она боялась ускорить разрыв.
Ревность вызывала у Нонны какую-то злую кипящую энергию. Она вдруг занялась собой, чего не успевала раньше. Сшила два новых платья, изменила прическу, перехватив крупные локоны, завитые на бигуди, резинкой на затылке - это ее молодило,- начала красить губы.
"Объясни, что с тобой происходит?" - спросил Алексей. Ей хотелось крикнуть: "Лучше ты объясни!" - но она сдержалась и ответила находчиво: "Готовлюсь к перемене в жизни". Это была правда - она поступала в мединститут. Он не спросил, какая перемена: может, догадался, о чем она, может, избегал острого поворота в разговоре.
В августе Нонна сдала экзамены, учли ее стаж и опыт и приняли сразу на второй курс. Алексей поздравил, не забыл и цветы. А тут и еще радость: тетушка Надежда Сергеевна, которую в семье называли Незабудкой, попросилась к Нонне на годик "похозяйничать". Не ладилось у нее со старшей сестрой, с ее мужем, а жили они в смежных комнатах, и Незабудка, конечно, в проходной.
Тетушка приехала, и Нонна пошла в "свою" клинику, где работали также Алексей и доктор Мхелидзе, Ноннина соперница.
Нонна училась и работала подменной сестрой, вечерами, с жадностью возвращая прежние навыки и умение. А в каникулы пошла опять в операционную, и руки ее мелькали, подавая необходимое хирургу, обеспечивая ход операции. Только рядом был не Алексей, а другой - доктор Чесноков. После операции он ее благодарил и уверял, что хорошая хирургическая сестра "решает дело". Ясно, это преувеличение, но похвала поднимала, возвращала Нонне уверенность и силу. Вскоре она совсем распрямилась, засверкала былым блеском, каблучки ее отбивали легкий пунктир, обозначая многочисленные пути в отделении срочной хирургии. Ее ждали больные для сложных перевязок, вливаний, инъекций. А врачи, составляя расписание, старались заполучить Нонну в свое дежурство. Только с двумя хирургами Нонна избегала работать: с доктором Корневым и доктором Мхелидзе.
Внезапно к Алексею вернулась прежняя любовь: будто он заново увидел Нонну и заново полюбил - горячо, с приступами ревности. Будто и не было Цецилии, его неверности, Нонниных страданий. Нонна не могла принять этой новой любви, она не отталкивала мужа, но была сдержанна, недоверчива, отстранялась.
Она видела: ему тяжело, но сказать, что все прощено и забыто, не могла - слишком настрадалась.
Обида сидела в ней, как зашитая в ране игла, колола, была опасна. Сможет ли она преодолеть эту обиду? Нонна не знала. А быть любимой и не любить для нее было слишком мало. "Подожду,- думала она,- и, если не смогу любить по-прежнему, заберу детей и уйду, нет, куда я уйду с детьми, скажу "прощай", и пусть уходит он сам".
Они не знали, что приближается разлука, прощание. Надвигалась война, она и будет решать судьбы, их судьбу тоже.
Прощай, Ноннушка, радость моя. И не вздумай плакать. Не думаешь? Вот и молодец. Знаю - ты бы пошла со мной. Но что об этом говорить: у нас дети. Прошу тебя, отправляйтесь в Саратов, тетя Вера вас примет. Как оставить институт, работу? Что делать, в Москве будет трудно с ребятами. Улыбнись, моя хорошая. Ну что ты дрожишь? Я ведь не в бой иду, а еду в медчасть. Под защиту Красного Креста. А Красный Крест неприкосновенен - так решили во всем мире.
Поцелуй Зайца и Мордашку, когда проснутся. Скажи: "Папа вас любит". Нет, я к ним не подойду, не погляжу. И почему это "в последний раз"? Не говори так. Да, боюсь раскиснуть. На тебя надеюсь - ты их сбережешь. Прощай, моя умница. И прости мне все огорчения. Ну спасибо, ты добрая. И очень храбрая. Держись, Ноннушка!
Время шло, наступил октябрь сорок первого. Нонна с детьми оставалась в Москве. Теперь она была военфельдшером, носила форму, работала в большом госпитале, который открылся в клинике. Москва была уже передним краем, и в госпиталь доставляли раненых, которых нужно было срочно оперировать. В госпитале лежали тяжелые - они не могли выдержать дальнего пути в тыл. Попадали сюда и легкораненые, их можно было вскоре отправлять обратно на фронт.
Москва опустела, была непривычно тихой, темной и какой-то торжественно молчаливой по вечерам. Всегда в одно и то же время, днем и ночью, немец налетал на город, сбрасывал "зажигалки" и фугасные бомбы. Зенитные батареи и истребители отгоняли немецкие самолеты, но все же бомбардировщики прорывались, вспыхивали пожары, разрушались дома.
Легкораненые спускались в бомбоубежище, в подвалы, тяжелых не трогали. Персонал дежурил в их палатах, Нонна всегда оставалась с ними.
Домой она прибегала после отбоя, когда кончалась бомбежка, и вообще дома бывала урывками. На ее обязанности было кормить семью, это она выполняла. Квартира была неприбрана, запущена, отопление едва теплилось, говорили, что вскоре закроют котельную, нет топлива.
Старичок-сторож из госпиталя сделал Нонне железную печурку, в годы гражданской войны он смастерил немало таких, прозванных "буржуйками". Почему их называли так, теперь уж не помнилось, но, может, тогда не было никого богаче печки, раскаленной щепками, бумагой, сломанной мебелью или маленькими полешками? Она топилась с треском, с дрожью и дребезжанием железной дверцы, всасывающей сквозь дырочки воздух
Как только сторож установил в одной из комнат "буржуйку", жить стало веселей. Ребята увлекались заготовкой топлива, готовы были сидеть у печки часами, пока она топилась, следить за мельканием огня и подкладывать дровишки.
Дважды Нонна обращалась с просьбой послать ее на фронт. Она знала примерно, где находится медсанбат Алексея, туда и просилась. В последний раз ее отчитал начальник госпиталя, бывший заведующий терапевтическим отделением в клинике. Чего она добивается? Мать двоих детей, она не подлежит отправке на фронт. Доктор Корнев на фронте, достаточно и этого. Здесь, в госпитале, она нужна вот как - и начальник провел ребром ладони по своей шее. Или она думает, что тяжелых ранбольных можно бросить на старух сиделок? А вообще-то, товарищ военфельдшер, Нонна Романовна, детишек следовало давно отправить из Москвы, и зря вы этого не сделали. Ну да скоро, возможно, и наш госпиталь двинется на восток...
Нонна признавала про себя, что с тягой на фронт ей следует бороться. И здесь она делает то, что необходимо фронту. Неужели положение столицы так опасно, что из нее думают эвакуировать госпитали? Ведь они нужны здесь, ближе к полям сражений. Нонна Романовна знала, что эвакуация раненых идет по плану, по инструкциям Намек начальника встревожил ее
А насчет детей она согласна, это действительно упущение Налеты, холод в доме, недостаточное питание... Да, надо разузнать, не соберут ли еще группу ребят. Есть, слышала она, хороший интернат для детей медработников-фронтовиков где-то на Алтае.
6 ноября 1941 года, в двадцать четвертую годовщину Великой Октябрьской революции, все услышали речь Сталина - короткую, полную силы и уверенности в победе. А на следующий день, седьмого ноября, на Красной площади состоялся военный парад! Этого совсем не ожидали. И Нонна исполнилась радостной энергии. Она готова была работать круглые сутки. Мешало только беспокойство за детей, за тетушку.
Старенькая Незабудка растерялась, быстро уставала, слабела. Нонна подозревала, что тетушка отдает свою еду детям, несмотря на ее запрет.
Нонну любили в госпитале. От нее, казалось, исходил ток жизненных сил и передавался тем, к кому она прикасалась. Кроме работы в операционной, перевязочной была еще работа в палатах: переливание крови, внутривенные вливания. Но и этого было мало Нонне: она хотела сама ухаживать за ранеными и включилась в расписание подменной палатной сестрой к тяжелым.
В эти суровые месяцы Нонна сама посуровела. Она была строга дома с детьми и тетушкой, в госпитале требовательна к санитаркам и палатным сестрам, зато с ранеными тепла и ласкова. Казалось, вся ее материнская нежность перенеслась теперь в палаты тяжелых, которых надо было выхаживать. Все, что следовало делать для них, Нонна делала охотно, не брезгуя никакой работой. Работая, она приговаривала ласковые ободряющие слова, а то весело шутила, чутко улавливая, что нужно здесь, сейчас этому человеку. Она прикасалась теплыми ладонями к лицам, приглаживала волосы, брала руку посчитать пульс. Ласка ее - женская, материнская - принималась с благодарностью, утешала, целила.
Руки ее правда были замечательны: сильные и крепкие, они были мягки и нежны, а в движениях и смелы и осторожны Она не причиняла лишней боли, а когда боли нельзя было избежать, помогала перетерпеть участливым словом.
Похоже было, что сердцем Нонна переселилась в госпиталь
Наконец собралась группа детей, не уехавших из Москвы своевременно, и Нонна решилась: она отправит Ромушку и Маринку. Детей везли на алтайский курорт, в село Новую Белокуриху, в интернат для детей военврачей. В группе было двадцать ребят, сопровождали трое взрослых. Тетушку Надежду Сергеевну зачислили нянечкой.
Нонна сомневалась, сможет ли тетя Незабудка делать, что положено няне. В сборах к отъезду выяснилось, что тетушка сильно сдала. "Какая ты худенькая, тетечка",- говорила Нонна, чувствуя себя виноватой перед старой тетушкой, испытывая страх за нее и ребят, которых вверяла этим немощным рукам.
У Нонны защемило сердце, и все предотъездные дни она старалась быть больше дома.
"Совсем ты нас бросила, Нонна",- жаловались раненые. Она отвечала: "Вот отправлю ребят, переселюсь в госпиталь".