В настоящем издании собраны воспоминания Александра Ароновича (Саши, Сашко) Печерского - офицера Красной Армии, руководителя единственного в мировой истории успешного восстания в немецком лагере смерти (Собибор).
В книгу включены также поэма М. И. Гейликмана "Люка", давшая старт международному проекту по увековечению памяти героев этого восстания, и обращение общественности к Президенту России В. В. Путину с просьбой о содействии в мемориализации - награждении участников, обеспечении государственного статуса мероприятиям, посвященным 70-летию их подвига, и включении необходимой информации в школьную программу.
Содержание:
Николай Сванидзе. - Предисловие 1
Александр Печерский. - Воспоминания 1
Первые испытания 1
В минском лагере 2
Каждого пятого… 3
Фабрика смерти 4
Час пробил 10
Мы победили 12
Марк Гейликман. - Люка 14
Обращение общественности к Президенту Российской Федерации 18
Комментарии 19
Николай Сванидзе.
Предисловие
Вы держите в руках уникальную книгу, посвященную подвигу Александра Печерского - руководителя восстания в лагере смерти Собибор. Страшная история лагеря началась в марте 1942 года, когда по специальному приказу Гиммлера, руководителя СС и шефа гестапо, близ небольшого польского городка Собибор в Люблинском воеводстве был построен (в условиях строжайшей секретности) лагерь смерти - предназначенный, в отличие от многих своих "собратьев", исключительно для уничтожения евреев. Осенью 1943 года узники лагеря совершили невозможное: они подняли восстание и, перебив часть эсэсовцев и охранников-вахманов из числа украинских националистов, вырвались на волю. После восстания Гиммлер приказал уничтожить лагерь: здания были разрушены, земля перепахана и засеяна…
Восстание в Собиборе - одна из самых героических страниц истории Сопротивления, единственный в мировой истории случай, когда восстание узников фашистского лагеря смерти завершилось победным прорывом. За рубежом о восстании и его организаторе сняты фильмы, написаны десятки книг, ему посвящены экспозиции в музеях Польши, Израиля и Голландии. Но в СССР и в современной России оно мало кому известно, хотя руководил восстанием людей, согнанных со всей Европы, советский офицер, лейтенант Александр Аронович Печерский, а ядро восставших составили именно советские военнопленные. Трое из тех солдат - жители Рязани, Киева и Тель-Авива - здравствуют и поныне.
Последующая судьба нашего героя сложилась непросто. Партизанский отряд, штрафбат (офицер, побывавший в плену), тяжелое ранение, госпиталь, вскоре после войны - гонения в эпоху сталинской борьбы с "безродными космополитами", многолетнее прозябание в ростовской коммунальной квартире. Героизм Александра Печерского состоял не только в том, что он повел узников на штурм собиборовских заграждений, но также и в том, что, несмотря на все эти неурядицы, он и в дальнейшем не сошел с пути командира, "отца солдатам". Всю свою жизнь, будучи человеком исключительной личной скромности, Печерский занимался розыском и - рискуя собственным благополучием - поддержанием связи с товарищами по оружию, рассеявшимися по всему свету. Вплоть до кончины в 1990 г. Александр Аронович неустанно добивался увековечения памяти погибших в Собиборе и наказания военных преступников, служивших в лагере. Последним и наиболее известным из них был Иван Демьянюк, который был осужден именно на основе показаний соратников Печерского.
Сколь беспримерным был подвиг А. Печерского, столь же несправедливым стало забвение. Им покрыта память о "Сашко" даже на малой родине героя: ни улицы, ни площади его имени в Ростове-на-Дону нет. Не награжден он пока ни единой российской государственной наградой…
По счастью, усилиями друзей Печерского и ныне здравствующих участников восстания удалось поднять общественную кампанию по восстановлению справедливости, а также популяризации образа и подвига героя. Эта кампания, развернутая инициативной группой и поддержанная многими деятелями культуры и искусства в России, странах СНГ и Израиле, уже достигла первых успехов. Вышел в свет репринт книги Печерского "Восстание в Собибуровском лагере", впервые опубликованной еще во время войны в Ростове и надолго забытой, открыт памятник герою в Тель-Авиве. Увековечение памяти А. Печерского и награждение ныне здравствующих участников восстания обсуждалось уже и на межгосударственном уровне - во время встречи лидеров России и Израиля на открытии памятника воинам Красной Армии в израильском городе Нетания.
Надеюсь, что книга, которую Вы держите в руках, станет еще одним важным кирпичиком в здании нашей памяти о войне и ее героях, нашим общим вкладом в борьбу с фальсификаторами истории - как за рубежами нашей страны, так и внутри нее.
Николай Сванидзе,
член Общественной палаты РФ
Александр Печерский.
Воспоминания
Семеро нас теперь, семеро нас собралось на советской земле: Аркадий Вайспапир, Семен Розенфельд, Хаим Литвиновский, Алексей Вайцен, Наум Плотницкий, Борис Табаринский и я - Александр Печерский. Семеро из сотен штурмовавших 14 октября 1943 года заграждения страшного гитлеровского лагеря истребления на глухом польском полустанке Собибор.
Здесь пойдет рассказ о безграничных человеческих страданиях и о безграничном человеческом мужестве.
Сперва немного о себе.
Я родился в 1909 в городе Кременчуге на Полтавщине. В 1915 году родители мои переехали в Ростов-на-Дону. Я закончил семилетку и музыкальную школу. Работал служащим и руководил театральными и музыкальными кружками самодеятельности.
В первый же день нападения гитлеровской Германии на Советский Союз я, как младший командир, был призван в Красную Армию. В сентябре на фронте я был аттестован как интендант второго ранга и сначала работал в штабе батальона, а затем в штабе полка.
Лето и осень 1941 года. Беспрерывные бои с напирающими полчищами немецко-фашистских армий. Из одного окружения выходим, в другое попадаем. В начале октября 1941 года, после тяжелых боев под Вязьмой попал в лапы гитлеровцев.
В плену заболел сыпным тифом. Всех военнопленных, больных тифом, немцы обычно расстреливали. Я сумел скрыть свою болезнь и как-то чудом остался жив. В мае 1942 года вместе с четырьмя пленными пытался бежать, но нас поймали и отправили в штрафную команду в город Борисов, а оттуда в Минск.
В Минск мы прибыли в конце лета 1942 года. В лагере, в лесу, нас было несколько сот человек. В один из августовских дней нас выгнали из бараков и построили в шеренгу по два для отправки в Германию. Перед отправкой произвели медицинский осмотр и обнаружили, что я еврей. Кроме меня было выявлено еще восемь евреев. Нас ждал трудовой лагерь…
Первые испытания
Солнечным августовским днем 1942 года нас, девятерых советских военнопленных, привезли в район Минска, в "лесной лагерь".
Вооруженный полицай, здоровенный, расхристанный, ведет нас мимо длинных деревянных бараков по двору с разными хозяйственными постройками, останавливает около подвала, который, похоже, совсем недавно сооружен, и велит спускаться туда. Я считаю ступеньки - двадцать четыре, и понимаю, что мы находимся глубоко под землей. Нас бросили в так называемый "еврейский подвал".
- Отсюда, - сказал полицейский, охранявший подвал, - одна дорога - только на тот свет. - И с пьяным смехом добавил: - Это лишь прихожая преисподней. В настоящий ад попадете попозже. Другого пути из этого погреба нет.
Вместе с нами в подвал врывается немного дневного света. Мы успеваем увидеть на земляном полу несколько досок и ночное ведро, стоящее в углу.
Дверь закрывается, скрежещет засов, звякает висячий замок.
В подвале царила кромешная тьма - подвал глубок - ни окошка, ни щелочки. А людей там было набито столько, что и приткнуться негде. Лишь на пятый-шестой день, когда большая часть загнанных сюда людей погибла и трупы были вынесены из подвала, можно было прилечь на пару часов, и то только на боку. Мы валялись на голой сырой земле. Мы не могли отличить дня от ночи, потеряли счет времени. Есть нам почти не давали, лишь раз в день приносили баланду и пайку хлеба в сто граммов, и мы могли догадаться, что прошли сутки. Только по голосу мы соображали, кто где лежит.
В подвале мы пробыли десять суток. За это время нас ни разу не выводили.
Каждый раз, когда открывалась дверь, чтобы вынес-ти очередной труп, охранник кричал в подвал:
- Долго еще ждать, пока вы все сдохнете?
Однажды старший охранник сказал:
- Вы нам уже надоели, но нет приказа вас расстрелять. Может, хватит вам мучиться, давите друг друга.
Я бросил ему в ответ:
- Вы этого не дождетесь.
…Кому-то из наших ребят удалось подстелить под себя доски, остальные бессильно повалились на холодную влажную землю. Темнота вокруг непроглядная. Осторожными маленькими шагами, чтобы кого-нибудь не зацепить, добираюсь до стены и как-то устраиваюсь. Вытягиваю усталые ноги, кладу руку под голову, пытаюсь уснуть…
Мертвая тишина царит в подвале. Каждый погружен в свои тяжкие раздумья. Но вот справа от меня кто-то со вздохом зашевелился.
- Что ж дальше-то будет? - спрашивает сосед.
- Ты разве не слышал? Это дорога в ад…
- Как тебя звать?
- Саша.
- Откуда ты?
- Из Ростова.
- А я с Донбасса. Борис Цыбульский…
- Познакомились.
Мы помолчали. Спустя некоторое время он сказал:
- Давай, Саша, спать, что ли. Разве от мыслей польза будет?
- Я пытался уснуть - не получается.
- А ты представь, что летишь между облаками, - посоветовал Борис.
Я услышал, как он перевернулся на другой бок и через минуту тихо засопел. "Крепкие у него нервы", - подумал я и попытался представить себе, как выглядит мой сосед, но не смог. В конце концов уснул и я.
Разбудил меня знакомый романс. Пел Вадим Козин: "Осень. Прозрачное утро, небо как будто в тумане…" Романс этот, как видно, очень нравился полицаям, потому что пластинку они ставили раз за разом. И бесшабашная мелодия, и сентиментальные слова казались в нашем положении неестественными, дикими. От них щемило сердце, перед глазами вставал родной город, дом, семья. Но как далеко было все это, как туманно!
Рука невольно потянулась к карману и нащупала пакетик: между двумя плотными картонками, несколько раз обернутыми бумагой, лежала фотография группы детишек, воспитанников детского сада. Среди них - и моя Эллочка с куклой в руках. Эту фотографию я получил уже на фронте…
…В начале октября 1941 года немцы прорвали нашу оборону под Вязьмой. 596-й артиллерийский полк 19-й армии с боями пробивался из окружения. Был тяжело ранен комиссар полка Михаил Петрович Тишков. Полит-рук 4-го дивизиона Федор Пушкин получил приказ вынести раненого комиссара из окружения. Он взял с собой восемь бойцов, среди которых был и я.
Несколько раз мы пытались проложить себе дорогу огнем, но успеха не добились. Патроны у нас кончились. Осколками мины были убиты комиссар Тишков и один боец. Мы отошли к лесу, унося с собой погибших товарищей. Вечером похоронили их, положив на могилу две солдатские каски.
Произошло еще несколько столкновений с врагом. Мы отстреливались теми немногими патронами, которые нашли в окопах. И хотя нас сильно мучил голод, эти найденные патроны казались дороже хлеба.
Ослабевшие, истратив боеприпасы, мы угодили во вражескую засаду и вырваться уже не смогли. Про-изошло самое страшное, о чем не хотелось и думать, - мы попали в плен.
…Уже десять месяцев нас гоняют из одного лагеря в другой.
Смоленский лагерь. Ежедневно умирают сотни людей. Отходят во сне, падают, стоя в длинной очереди за баландой - супом из гречневой шелухи.
Мне пока еще удалось сохранить самое дорогое, что осталось от прежней жизни, - фотографию дочки…
- Борис, спишь? - спрашиваю Цыбульского, лежащего рядом со мной в подвале.
- Нет.
- Давайте разговаривать. Пусть каждый расскажет что-нибудь о себе. Историю какую-нибудь, байку. Можно и анекдоты травить.
Борис поддерживает меня:
- Ребята, что ж вы носы повесили? Еще не вечер. А чем журиться, так лучше языки почесать, и если кто завираться начнет, тоже не страшно - в темноте не видать…
- Придумал! - отзывается кто-то ворчливым голосом. - На душе и так тошно, а тут еще ты со своими разговорами. Сейчас вот откроется дверь - и всех нас к стенке…
- А ты, братишка, не думай об этом, - говорю я. - Возьми хоть меня, к примеру… - и я принимаюсь рассказывать, как однажды чуть не утонул и как, в другой уже раз, не хватило минуты, чтобы мне сгореть во время пожара, как я выпал с третьего этажа и, сами видите, остался жив…
Кругом немного оживились. Пошли рассказы обо всяких неслыханных случаях, посыпались и перченые анекдоты.
Так прошло несколько дней. Уже было рассказано почти все, что помнилось и придумывалось, и мы - я и Борис - с тревогой ждали часа, когда говорить станет не о чем.
На десятый день шаги по ступенькам раздались в неурочное время: для баланды было еще рано. Что это - конец наш? Может, нарочно мариновали нас в темном подвале, чтобы мы ко всему стали безразличными, даже к жизни?
Открывается дверь, и мы видим перед собой "старого знакомого" - полицая, который обещал нам путевку в ад.
- Развалились! Шевелитесь, да поживее!
Мы торопливо поднимаемся с земляного пола. Некоторые так ослабели, что не могут встать на ноги. А полицай торопит.
Борис подходит к человеку, который тщетно пытается подняться, и помогает ему. Направляемся к двери. Словно тысячи пудов висят на ногах. Я спотыкаюсь на ступеньках, хватаюсь руками за воздух.
Наверху кто-то ругается по-немецки: "Шнель, шнель, ферфлюхте швайне!"
Полицай шипит, как змея:
- Вам повезло. В ад вы еще попадете. Но сначала поработаете на пользу рейха. Так что пошевеливайтесь, скоты! Некогда мне с вами возиться!
И он пускает в дело свою дубинку.
После темного подвала - яркое сияние дня.
Мы вышли из подвала. Свет ослепляет нас. Вдохнули полной грудью свежий воздух. Но от утренней прохлады озябли.
Я закрываю глаза и, чтобы не упасть, прислоняюсь к стене. Полицай тут же бьет меня по голове. Я чувствую страшную боль. Борис подхватывает меня и уводит.
Пройдя несколько десятков метров, мы видим грузовик, двух немецких офицеров, оживленно беседующих около него, и нескольких власовцев.
- Значит, нас пока не расстреляют, - говорю я Борису. - Слышал, что полицай сказал? Отвезут, наверно, в трудовой лагерь. Может быть, в пути удастся напасть на охрану и бежать?
- Нет, Саша, пока нельзя. Мы ослабли и далеко не убежим.
Власовцы винтовками теснят нас к машине. Мы помогаем друг другу взобраться в кузов и садимся на полу у борта.
Несколько километров едем по шоссе, проезжаем пригороды Минска и направляемся к центру города.
Минск весь разрушен. Над руинами нависают тяжелые серые тучи. В обгоревших развалинах бродят сгорб-ленные люди, что-то ищут среди обломков. Сердце опять защемило.
Грузовик остановился. Построились. Нас было тридцать человек. Дальше повели колонной. К вечеру добрели до эсэсовского лагеря на улице Широкой. На воротах надпись: "Трудовой лагерь". По дороге пять человек было расстреляно.
Лишь теперь я могу внимательно рассмотреть Бориса. Он рослый, широкоплечий, с грубоватыми чертами лица. Из его "подвальных" рассказов я узнал, что какое-то время он был возчиком, потом мясником, потом стал шахтером. Аристократическими его манеры никак не назовешь, но за его несколько напускной грубоватостью много душевной теплоты. Позднее я понял, что за резкостью Бориса скрывалась постоянная готовность прийти на помощь, всепоглощающее чувство сострадания к боли ближнего.
В минском лагере
В лагерном дворе нашу колонну направили на регистрацию к домику, находящемуся недалеко от ворот. Там размещалась канцелярия.
За перегородкой сидела молодая красивая женщина. Когда один из нас на вопрос о профессии ответил, что он транспортный инженер, женщина внимательно на него посмотрела, бросила быстрый взгляд на боковую дверь и тихо сказала: - Лучше запишитесь разнорабочим.
Инженер только молча кивнул.
Я записался столяром, хотя столярным делом никогда не занимался. Остальные назвались чернорабочими.
Покончив с регистрацией, женщина вызвала капо (надсмотрщика) и велела ему отвести нас в бараки.
Забегу немного вперед и расскажу то, что мы узнали спустя некоторое время о "регистраторше" Софье Курляндской и капо Блятмане.
Когда гитлеровцы в 1941 году организовали этот лагерь, им понадобился человек, умеющий печатать на машинке по-русски и по-немецки.
Подпольный комитет минского гетто решил послать на эту работу Софью Курляндскую. Таким образом подпольщики получили возможность быть всегда информированными обо всем происходящем в лагере.
Софья Курляндская принимала активное участие в подготовке побегов. Осенью 1942 года по заданию подпольного комитета и отряда имени Фрунзе, входившего в состав барановичского партизанского соединения, она обеспечила необходимыми документами и переправила к партизанам две группы заключенных. В конце декабря того же года Софья вместе с капо Блятманом, который к тому времени также был заслан в лагерь с различными поручениями от подполья, организовала бегство коммуниста Голанда, который содержался в камере смертников. В лагерных списках отметили, что Голанд умер, а на деле он оказался в упомянутом партизанском отряде.