- С кем именно?
- С тем, что не понимает по-еврейски. Приходите с ним вечером в женский барак.
- Чего это в женский?
- Красивый парень. Почему не провести немного времени с женщинами?
Раздался второй свисток, и мы разошлись по местам.
На работе Шлойме шепнул мне, чтобы я вслед за ним попросился в уборную. Я так и сделал. Там он мне передал разговор с Борухом.
- Девушки хотят с тобой познакомиться, - сказал мне Шлойме.
- А ну их к чертям.
- А я думаю, что нужно. Не зря он приходил и говорил об этом.
- Кто он?
- Говорят, портной, его зовут Борух.
- Хорошо, пойдем вместе.
Я понял, что под предлогом ухаживания за какой-нибудь девушкой можно будет держать с ним связь, не вызывая подозрений…
Вечером мы отправились в женский барак. Сто пятьдесят еврейских женщин и девушек из разных стран находились здесь. Как только мы вошли, нас окружили со всех сторон. На наше приветствие нам ответили по-русски и по-польски, по-чешски и по-румынски, на немецком языке, на французском, на голландском.
Всего несколько часов назад отсюда забрали в третий лагерь тех, кто уже не в состоянии сортировать и упаковывать одежду. Но кто из оставшихся в этом бараке женщин мог быть уверен, что завтра и с ней не случится что-либо, и тогда одна дорога: Иммельштрассе.
Посыпались вопросы о Советском Союзе, о фронте, когда закончится война, кто победит?
Я оглядывал их всех. Думал, с чего начать. Мой взгляд упал на молодую, невысокую девушку с коротко стриженными каштановыми волосами и большими грустными глазами. Я подошел к ней, она отодвинулась, освободила возле себя место, приглашая сесть.
- Как вас зовут? - спросил я ее по-русски.
- Вас? - откликнулась она.
Я немного знаю немецкий и повторил свой вопрос. Она ответила:
- Люка. - И добавила: - Расскажите, что делается на фронте. Вся надежда на вас.
Я говорил по-русски. Шлойме переводил на идиш, а другие - на прочие языки.
- Немцев разбили под Москвой, Сталинградом, Курском, рассказывал я. - Советские дивизии приближаются к Днепру. В тылу у немцев, в Белоруссии, на Украине, в Польше действуют партизанские отряды, в Варшавском гетто было восстание.
Правда, я был мало осведомлен, но те, кто слушали, знали еще меньше. Прозвучал вопрос:
- Если так много партизан, почему они не нападают на наш лагерь и не освобождают нас? Тут ведь до леса рукой подать…
- Не забывайте, - сказал я, - что немецкая армия еще сильна. У партизан свои задачи - бить фашистов. Вывести столько людей из оккупированных районов партизаны не могут. О себе мы сами должны позаботиться…
Оказалось, что последние слова слышали не только женщины, но и капо Бжецкий, который несколько минут назад незаметно вошел в барак.
29 сентября
В 6 часов утра собрали нас всех, сколько было в лагере, - шестьсот человек мужчин и женщин, построили в колонну и повели к внутрилагерной железнодорожной ветке. Там стояло восемь больших платформ, груженных кирпичом. Было приказание выгрузить кирпич. Каждый берет шесть-восемь штук и бегом относит их на расстояние в двести метров, там складывает и снова бежит за кирпичом. За малейшую неповоротливость стегали кнутом. Все делалось в спешке, в толкотне. На каждую платформу поставили по 70-75 лагерников. Мы наступали друг другу на ноги, толкались. Если не поймаешь брошенный с платформы кирпич, получишь двадцать пять розог.
Задержался на минуту - тоже пороли. В воздухе стоял свист от хлыстов, бьющих по людям. Все вспотели, тяжело дышали, глаза устремлены в одну точку - на кирпич: получить, отнести и положить.
Через пятьдесят минут все восемь платформ были разгружены. По окончании работы нас построили в колонну и увели. Немцы спешили, ожидался эшелон с новыми жертвами.
2 октября
Восемьдесят человек отправили в северный лагерь. Здесь нас разбили на две группы. Сорок человек поставили на рубку дров, остальные, в том числе я и Шлойме, работали в бараке. Вскоре с рубки к нам подошел один лагерник и заявил: - Саша, мы решили бежать, и немедленно.
- Как? Кто сказал?
- Мы договорились. Здесь осталось всего пять охранников. Мы их перебьем и прорвемся в лес.
Такой легкомысленный шаг мог бы очень навредить. Я старался доказать парню, почему нельзя это делать.
- Легко сказать. Охранники ведь не стоят все вмес-те. Одного убьете, а второй откроет стрельбу. А чем вы перережете проволоку? А как вы пройдете минное поле? Достаточно, чтобы вы задержались на несколько минут, и немцы могут принять необходимые меры. Может быть, кому-нибудь из вас и удастся прорваться, но что будет с теми, кто работает в бараках? Они ничего не знают, и их безусловно расстреляют. Вы говорите, что сейчас легко бежать. Я не уверен, что это так легко. Полагаю, что при хорошей подготовке можно сделать больше даже в более сложной обстановке, чем необдуманно при относительно легких условиях. Делайте что хотите, я вам мешать не буду, но я с вами не пойду.
Видимо, мои слова повлияли. Все опять взялись за работу.
Вечером я встретился с Борухом. Он начал с того, что мои слова в женском бараке "о себе мы сами должны позаботиться" произвели сильное впечатление. Все поняли мою мысль. Но в тот момент в барак вошел высокий худой капо Бжецкий. Всегда у него прижмурен один глаз.
Борух забеспокоился:
- Это нехороший человек. Его надо остерегаться.
- А у меня нет причин остерегаться. Я ничего не собираюсь делать, кроме того, что мне приказывают.
- Я понимаю. Вы должны так ответить. Но мы все-таки должны договориться, - сказал Борух.
- Френцель как-то дал понять, что имеются указания Гитлера оставить определенный процент евреев. Мы, рабочие лагеря, наверно, входим в этот процент. Представьте себе, что имеются такие дураки, которые верят этому. Насколько я понимаю, вы не будете сидеть сложа руки. А подумали вы, что с нами будет, если вы сбежите? Немцы не допустят, чтобы тайны этого лагеря смерти дошли до мировой общественности. Если кто-то покажет дорогу к бегству, так нас всех ликвидируют, это ясно.
- Скажите, вы давно уже здесь в лагере? - спросил я.
- Около года.
- Значит, вы тоже верите немцам, что вас не убьют. И я так же верю, как и вы. Почему же вы думаете, что я собираюсь бежать?
- Не спешите, - схватил меня за руку Борух. - Подождите еще минуту. Вас удивляет, почему мы до сих пор не бежали? Так я должен вам сказать, что мы об этом не раз думали, но не знали, как сделать. Вы - советский человек, военный, берите это на себя. Скажите, что делать, и мы вас послушаем. Я понимаю, вы боитесь меня. Мы так мало знакомы. Но, так или иначе, мы должны договориться. Давайте играть в открытую. Вы же сами не будете бежать, оставив нас здесь на произвол судьбы.
- Но вы ведь находитесь здесь больше года. Что вы сделали?
- Я вам доверяю. Делали… Но нам нужен такой человек, как вы, мы хотим, чтобы ваш товарищ Шлойме Лейтман тоже вошел к нам в комитет.
Я взял его за руку.
- Значит, в лагере есть подпольный комитет?
- Нет, но имеется группа. Она мне поручила связаться с вами.
- Кто туда входит?
- Кроме меня те, кто работает вместе со мной во втором лагере: старший швейной мастерской Юзеф, сапожник Якуб, столяр Янек.
Какое-то время я смотрел на него. Он стоял против меня - невысокий, плотный, умное, серьезное лицо. Он мне понравился.
- В любом случае, я вам благодарен за предупреждение о Бжецком, - сказал я. - Вы уже давно в лагере. Может, знаете, как заминировано поле за оградой, как час-то и в каком порядке?
Оказалось, что лагерники, в том числе и Борух, помогали копать ямки для мин. Мины расположены в шахматном порядке.
- А что это за двухэтажная развалина стоит по ту сторону заграждений? Это не замаскированный наблюдательный пункт?
- Думаю, что нет. Когда-то там была мельница.
- Борух, скажите, вы тоже заметили, что немцы не доверяют охранникам?
- Конечно, когда они отправляются на пост, им выдают только по пять патронов. Немцы держат патроны в помещении коммутатора, недалеко от центральных ворот. Там стоит немецкий охранник. Если требуется еще что узнать, скажите, мы всё сделаем.
- Наблюдайте за мельницей, ходит ли кто-нибудь туда. Это можно сделать с чердака столярной мастерской. Проследите, происходит ли смена караула всегда в одно и то же время. В дальнейшем будем встречаться с вами в женском бараке, у Люки. То, что она не понимает по-русски, может, и лучше.
Потом я пошел в женский барак. Обитатели барака сидели на нижних нарах. С ними проводили время "восточники" - так звали советских. Люди изголодавшиеся, утомленные от непосильного труда, исполосованные кнутами, обреченные на смерть. Но стоило им немного отдохнуть, как наступало оживление, особенно здесь, в обществе женщин. Каждый старался распрямить спину, глаза блестели, раздавался смех, повсюду слышались оживленные разговоры.
О чем только здесь не говорили… О войне и как пойдут дела на фронте, о странах и городах, о науке и технике, о театре, музыке, литературе, о противоречиях человеческой природы, о будущем. Здесь смеялись и плакали, целовались. И оживали давно забытые чувства: любовь, ревность и другие переживания - всё, чем живо человеческое сердце.
Мы подошли к Люке. В ней было что-то такое, что вызывало к себе доверие. Оказалось, она из Голландии. Мне только неясно было, как мы поймем друг друга. Но тут же я подумал, что, может быть, для начала это и лучше. Сидя возле нее, я смогу разговаривать с людьми свободно обо всем, что мне нужно. Мы разговорились. Я говорил по-русски. Люка по-немецки. Шлойме - на идиш. Так что беседовали с Люкой через него, и нередко получалась забавная путаница, что вызывало смех, и у нас, и у тех, кто сидел поблизости и слышал наш разговор "втроем".
С этого времени мы стали видеться с Люкой каждый вечер. Понемногу мы научились понимать друг друга. С одного моего слова она догадывалась, что я хочу сказать. Несмотря на свою молодость, она уже многое пережила.
5 октября
Прошло несколько тяжелых дней, в течение которых прибыло два новых эшелона с жертвами. Опять гоготали гуси. В один из таких вечеров сидели мы с Люкой во дворе на штабеле досок. Она много курила. Я ее спросил: - Люка, сколько тебе лет?
- Восемнадцать.
- А мне тридцать пять, ты могла бы быть моей дочерью. Я гожусь тебе в отцы, поэтому ты должна меня слушаться.
- Пожалуйста, я готова.
- Брось курить. Мне это неприятно.
- Не могу. Нервы. Знаешь, что это такое?
- Нервы и по-русски тоже нервы. И не нервы виноваты в этом. Это плохая привычка.
- Не говори так. Ты знаешь, Саша, где я работаю? Во дворе с кроликами. Двор перегорожен деревянным забором. Через щели забора я вижу всё… Сперва выпускают сотни гусей. Они идут так величаво… За гусями часами тянутся голые, сгорбившиеся люди - мужчины, женщины, дети. Их гонят партиями, по восемьсот человек сразу - туда, в третий лагерь, к кирпичным зданиям. Когда они туда входят, за ними закрываются железные ворота, затем включается дизель и начинает поступать газ… Я смотрю, меня трясет как в лихорадке, но я не могу оторвать глаз. Иногда некоторые спрашивают: "Куда нас ведут?" - словно их кто-то слушает и может им ответить… А я дрожу и молчу. Крикнуть, сказать им, что их ведут на смерть? Разве этим я помогу? Наоборот, так они идут хотя бы без слез, без криков, не унижаются перед убийцами. Но это так страшно, Саша, так страшно…
В этот вечер Люка рассказала…
Она не голландка. Она еврейка из Германии. Они жили в Гамбурге. Ее отец был видным немецким революционером. Когда Гитлер пришел к власти, отца хотели арестовать, но он скрылся. Мать пытали, требовали, чтобы она указала, где скрывается муж, чтобы назвала людей, посещавших их дом. Того же добивались от Люки, угрожали пытками. Она плакала. Но немцы от них ничего не добились. С помощью друзей отца по партии мама с детьми переехала в Голландию, а спустя некоторое время приехал туда и отец. У них был радиоприемник, по вечерам в их доме собирались люди и слушали передачи из Москвы. Потом немцы оккупировали Голландию, и отец опять бежал. А мать и Люку с двумя ее братьями арестовали и привезли в Собибор. Братьев убили, а они с матерью живы, работают.
- Саша, скажи, вот здесь мы и закончим свою жизнь?
7 октября
Я через Шлойме передал Боруху, что хочу его видеть. Он явился, и мы с ним сели играть в шахматы. Во время игры я его расспросил об организации охраны. Борух дал мне полную информацию. Далее я его спросил, имеет ли он в швейной, сапожной и столярной мастерских и втором лагере верных людей, на которых можно опереться.
- Вы только скажите, когда и где, и все будет сделано, - был ответ Боруха.
- Я имею в виду два варианта, - сказал я. - Первый: прорыть из столярной мастерской тоннель диаметром в 75 сантиметров и выйти по ту сторону проволочных заграждений. Длина тоннеля должна составить 85 метров. На эту работу потребуется двенадцать-пятнадцать дней. Сложность этого варианта в малой его пропускной способности. При необходимости пропустить через этот тоннель за одну ночь несколько сот человек неизбежно возникнут споры между лагерниками, что может привести к провалу. Второй вариант - напасть и уничтожить немецких офицеров, управляющих лагерем. Для этого требуется, чтобы в кузнице было изготовлено семьдесят ножей. Я их раздам наиболее сильным, и в случае провала у нас будет чем обороняться. Для организации всего этого дела необходимо, чтобы я и Шлойме работали в столярной мастерской. Отсюда нам удобнее наблюдать и действовать.
- Хорошо, - сказал Борух, - по возможности все будет сделано. Теперь я должен вам еще кое-что сообщить. В нашу группу входит Моня из молодежной команды. Их капо Геник почуял: что-то готовится, и попросил, чтобы и его включили в дело. Моня ему, конечно, ответил, что он не знает, о чем идет речь. Но Моня считает, что капо следует привлечь, хотя Бжецкий и большая собака.
- Что вы ответили Моне?
- Что без вас я не могу решить этот вопрос.
- Разумеется, - сказал я, - если бы капо были с нами, это был бы большой выигрыш. Немцы им доверяют, и они свободно ходят по лагерю. Но кто знает, может, они хотят подключиться, чтобы потом предать.
Вмешался Шлойме:
- О капо мы вам еще скажем свое мнение, а теперь пора расходиться.
8 октября
Опять прибыл эшелон с людьми. Утром старший по столярной мастерской Янек вызвал из нашей колонны к себе на работу трех человек. Среди них были я и Шлойме. Вечером Борух передал Шлойме сорок ножей. Началась подготовка операции.
9 октября
Утром Гриша получил двадцать пять розог за то, что колол дрова сидя. Это был вообще тяжелый день. До обеда тридцать человек подверглись порке.
Вечером Калимали прибежал расстроенный:
- Ты спишь, а восемь человек собираются сегодня бежать. Они меня тоже приглашают. Займись немедленно этим делом.
- Ты что, с ума сошел? Чья это затея?
- Это задумал Гриша. Он сейчас в женском бараке.
Я отправился туда. В бараке застал много народу. Я подошел к Люке, взял ее под руку и пригласил выйти во двор, посидеть на досках. Но выйти из барака было не так просто. Меня окружили, и посыпались вопросы: что слышно? что будет?
- Я знаю столько же, сколько вы, - ответил я. А Грише негромко сказал: - Выйди на минутку во двор, Люка хочет с тобой поговорить.
И мы с Люкой вышли. Как только мы сели, появился Гриша.
- Люка, ты меня звала? Хочешь мне что-то сказать? - обратился к девушке он.
Люка удивленно посмотрела на Гришу. Откликнулся я:
- Не она. Мне надо с тобой поговорить. Калимали говорит, что вы собираетесь сегодня бежать.
- Давай и ты с нами, - предложил Гриша.
- А как вы думаете это устроить?
- Очень просто. Возле уборной слабое освещение. Там мы перережем проволоку, тихонько пролезем, снимем охрану и сбежим.
- Очень просто?! Представим себе, что вы уже по ту сторону. Но подумал ли ты о тех, кто остается здесь? Как только вы сбежите, немцы немедленно истребят остальных.
- А кто виноват, что они здесь сидят и ничего не делают?
- А ты им предложил какой-нибудь план?
- Я сюда попал недавно. А чего они здесь ждали?
- Вот что, Гриша, - твердо сказал я ему, - оставьте вашу затею. Здесь имеются люди, которые этим занимаются. Не мешайте им.
- А кто занимается, может, ты? - спросил он насмешливо.
- Может, и я.
- А где ты этим занимаешься? Вот здесь, с ней на досках?
Я старался сохранить спокойствие.
- Вот что, Гриша, брось этот тон, - сказал я ему. - Хочешь, я тебя включу в список, получишь задание. Больше пока ничего не могу сказать.
- Мы больше ждать не хотим. Сегодня уходим.
- Раз так, - сказал я, - я с тобой иначе поговорю. Если бы никто ничего не делал, ты был бы прав. Но подготовка почти закончена. Это вопрос дней. Речь идет о том, чтобы вывести отсюда всех. Так ты хочешь со своей группой расстроить наш план, тебе на всех наплевать, потому что тебе кажется, что тебе и твоим нескольким друзьям удастся бежать? Нет, это не пройдет. Предупреждаю тебя, что я повсюду расставлю людей, и если будет необходимо…
- Так что ты сделаешь? Убьешь меня?
- Если потребуется.
- Так нечего мне с тобой разговаривать, - заявил Гриша, повернулся и ушел.