Я попросил Люку подождать здесь, а сам направился в барак. Там я вкратце рассказал Шлойме о разговоре с Гришей и распорядился немедленно поставить возле уборной парня, чтобы тот хорошенько наблюдал за происходящим у проволочных заграждений и, если что заметит, немедленно сообщил мне.
Потом вернулся к Люке.
- Саша, о чем ты говорил с Гришей?
- О глупостях.
- Неправда, вы так горячо спорили. Ты думаешь, я не понимаю твои разговоры с людьми, когда сидишь у меня? Я хорошо понимаю. Я тебе нужна только как ширма. Да, мне это ясно.
- Допустим, что так. Но ты ведь дочь коммуниста. Ты ведь сама сказала, что готова немцев резать на куски.
- Да, но я боюсь, Саша, а вдруг провалитесь? Тогда они всех нас загонят в третий лагерь. Ах, как бы вырваться отсюда! Но это невозможно, невозможно.
Она вся дрожала и все время повторяла: за что это нам? Почему нам жить не дают? Почему?
Я ее успокаивал:
- Люка, обещай, что никому не проговоришься, о чем мы с тобой только что говорили.
- Когда я была еще ребенком, - с досадой проговорила она, - мне было тогда восемь лет, полиция меня мучила, добиваясь, чтобы я рассказала, где мой папа скрывается, а я молчала. А теперь… Эх ты, Саша…
Со слезами на глазах Люка убежала в свой барак.
10 октября
Вечером меня и Шлойме пригласили в слесарную послушать патефон, который охранники дали отремонтировать. Там было несколько лагерников и Бжецкий. Среди вещей уничтоженных людей оказалось несколько советских пластинок, их и проигрывали. Если бы нас накрыли, избили бы до смерти. Но такова жизнь в лагере - ты всегда на грани смерти. Кузнец Рейман выпекал оладьи из настоящей муки и посыпал их сахаром.
- Откуда вы взяли муку и сахар? - удивился Шлойме.
- Во втором лагере. Среди отобранных вещей обреченных попадаются продукты. Нам иногда удается немного припрятать для себя.
Бжецкий потеснился и пригласил меня и Шлойме сесть.
- Кушайте, - сказал он, пододвигая к нам тарелку с оладьями.
- Спасибо, я не могу, - отказался Шлойме.
- А из чего, думаете, готовят обед, который нам дают? Из этих же продуктов. Других продуктов они на нас не расходуют.
- Казенный обед - другое дело. Может, вы и правы, но мы не привыкли, поэтому неприятно, извините.
Чтобы покончить с этим тяжелым разговором, я стал рассказывать о разных пластинках, которые когда-то мне пришлось слушать. Бжецкий несколько раз пытался завести о чем-то разговор, но беседа не клеилась. В конце концов он мигнул кузнецу, чтобы тот отнес патефон в другую мастерскую, находившуюся в соседней комнате. Рейман взял патефон, и все пошли за ним.
- Саша, пойдем, - сказал Шлойме.
- Он сейчас подойдет, - ответил за меня Бжецкий.
Я заметил, что в слесарной мастерской только он стоит и все время смотрит в окно. "Значит, и капо тоже боится", - подумал я.
- Я хочу с вами поговорить, - начал Бжецкий. - Вы, вероятно, догадываетесь, о чем.
- Почему вы думаете, что я догадываюсь?
- Чего вы так боитесь?
- К сожалению, - сказал я, - нам трудно договориться. Я не понимаю ни по-еврейски, ни по-польски.
- С Люкой вы все-таки договариваетесь. Так что это препятствие отпадает. Я понимаю по-русски. Разговариваю плохо, но если захотите, то поймете меня.
- Почему бы мне не хотеть? И вообще, что означают ваши уколы?
- Прошу вас, не перебивайте. Выслушайте меня, потом ответите. За последнее время в лагере что-то происходит. Люди стали беспокойные.
- Им есть отчего беспокоиться.
- Да, но до вашего прибытия это не было заметно в такой мере. Ясно, вы что-то готовите. Я скажу вам проще: вы готовите побег.
- Обвинить легче всего. Какие у вас доказательства?
- Вы это делаете очень осторожно, избегаете общества, мало говорите с людьми. Вы проводите время с Люкой. Люка - хорошая ширма. Несколько дней назад вы бросили в бараке фразу: "О себе мы сами должны позаботиться". Потом эту фразу повторяли во всех уголках лагеря. Если бы я захотел, то только за эти слова вас бы уже не было на свете, но вы видите, что я никому ничего не сказал. Я знаю, вы считаете меня низким человеком. Не буду сейчас оправдываться перед вами. Хочу только сказать, что я знаю всё. Вы почти ни с кем не разговариваете. Вместо вас говорит маленький Шлойме, умный парень. Вы спите рядом и имеете возможность обо всем договориться. Я обо всем догадался, но вас не выдал и, как видите, не собираюсь этого делать.
- Продолжайте, я вас слушаю, - сказал я, когда Бжецкий ненадолго умолк.
- Саша, - продолжал Бжецкий, - я вам предлагаю включить меня в дело. Вместе мы проведем операцию гораздо легче и удачнее. Мы, капо, имеем возможность в часы работы свободно передвигаться по лагерям, кроме третьего. Мы можем поговорить с кем надо, не навлекая подозрения. Вы подумайте, насколько мы можем быть полезны вам. Вы спросите, почему я вам это предлагаю? Очень просто. Потому что не верю немцу. Когда наступит момент ликвидации лагеря, мы будем стоять в одном ряду с вами. С нами покончат, как и с вами, это ясно.
- Хорошо, что вы это понимаете, - согласился я. - Но почему вы обращаетесь именно ко мне?
- Потому что вы руководите этим делом. Вы ведь видите, что я это знаю. Зачем время тратить зря? Мы хотим вам помочь, мы хотим идти с вами.
- Кто это мы?
- Я и капо Геник.
- А Шмидт?
- Он может донести.
Я часто присматривался к Бжецкому. Пиджак расстегнут, кепи набекрень, глаз с прищуром, ходит хозяи-ном повсюду, всегда с нагайкой в руке, позволяет себе бить лагерников. Если девушка понравится ему, он ей спуску не дает, пока та не уступит. Но ни разу не слышал я, чтобы он доносил немцам.
- Скажите, - спросил я его, - вы могли бы убить немца?
Бжецкий ответил не сразу.
- Если бы это нужно было для дела - да.
- А так просто, без всякой необходимости вот так, как они убивают сотни тысяч наших сестер и братьев, - вы могли бы?
Он немного подумал.
- Трудно сказать. Я об этом не думал. Ну, пора спать, спокойной ночи!
На этом наш разговор закончился, и он ушел.
Что и говорить, капо были бы нам полезны. Но можно ли им доверять? Бжецкий задумался, когда я ему задал вопрос, убил ли бы он немца. Предатель ответил бы сразу, что на все готов. А далее, черт его знает, что он думает. Трудно залезть в чужую душу. Нужно посоветоваться с Лейтманом.
11 октября
Утром внезапно послышались душераздирающие крики и вслед за этим стрельба из автоматов. Сейчас же поступил приказ не выходить из мастерских. Были закрыты ворота первого лагеря, усилена охрана, крики и стрельба нарастали.
- Что могло случиться? - обеспокоился Шлойме. - Мне кажется, что стрельба доносится из северного лагеря. Может, ребятам не стерпелось и они дали деру?
- Нет, это не там стреляют, ближе, где-то здесь, во втором лагере. Я слышу женские крики. Видно, прибыл эшелон, но что бы означала стрельба?
Прошло много времени пока все успокоилось. Лишь к вечеру, часов в пять, мы узнали, что произошло.
Прибыл очередной эшелон. Когда люди уже были раздеты, они, видимо, догадались, куда их ведут, и, голые, в страхе, побежали. Но куда могли они бежать? Они ведь были внутри лагеря, огороженного со всех сторон. Все ринулись к проволочным заграждениям, а там их встретили огнем из автоматов и винтовок. Много народу погибло от пуль, остальных загнали в газовые камеры.
На этот раз костры горели до поздней ночи. Высоченное пламя освещало своим кошмарным светом и вечернее черное небо, и весь лагерь с округой. Немые от ужаса, смотрели мы на огонь, в котором пылали тела наших замученных братьев и сестер.
12 октября
Этот день на всю жизнь останется в моей памяти. Уже несколько дней как восемнадцать человек из лагерников были больны. Утром в барак вошли немецкие офицеры во главе с Френцелем. Френцель приказал больным подняться и выйти из барака. Без сомнений, их повели убивать. Среди восемнадцати был один парень из Голландии. Он еле стоял на ногах. Жена его, узнав, куда ведут мужа, побежала за колонной с криками: - Убийцы! Я знаю, куда вы ведете моего мужа. И меня берите с ним. Не хочу жить без него. Вы слышите, подлецы? Не хочу…
Она взяла мужа под руку и, поддерживая его, пошла вместе с колонной на смерть.
В обед мы условились с Шлойме собраться узким кругом сегодня в девять вечера, чтобы посоветоваться, как действовать дальше.
Совещание устроили в слесарной мастерской. Присутствовали: Борух, Шлойме, старший бригады столяров Янек, старший портняжной бригады Гжев, сапожник Якуб, Моня, я и еще двое.
Во дворе, у ворот первого лагеря, были расставлены люди для наблюдения за любыми передвижениями. Они должны были нас предупредить в случае необходимости, чтобы мы успели разойтись. Там стояли Аркадий Вайспапир и Семен Розенфельд. Под неусыпным наблюдением Семена находились центральные ворота.
Прежде всего я рассказал о своем разговоре с Бжецким и просил товарищей высказать свое мнение, следует ли его включить в нашу группу. Общее мнение было, что следует и нужно это сделать.
За Бжецким отправился Моня. Как только Моня с Бжецким переступили порог мастерской, я объявил, что начинаем совещание.
У Бжецкого на этот раз куртка была застегнута на все пуговицы. Он оглянулся по сторонам и спросил:
- Что, Саша, вы хотите меня испытать или только предупредить?
- Сейчас не время для пустых разговоров. Вы заслужили, чтобы вас судили, и все-таки мы доверяем вам жизнь шести сотен людей. Зачем предупреждать? Вы сами хорошо понимаете, что вас ждет в случае провала… А теперь о плане восстания…
А мой план был такой: в первую очередь мы должны уничтожить офицерскую группу, управляющую лагерем. Понятно, поодиночке, без малейшего шума. Но за короткое время, полагаю за час, не больше. Быст-рее вряд ли получится, а растянуть на более длительное время - опасно, могут спохватиться, что кого-то не хватает, поднимут тревогу.
Уничтожение немецких офицеров осуществляют самые надежные люди из советских военнопленных, которых я лично знаю, и уверен, что на них можно положиться. Ясно, что для такого дела требуются люди отважные, решительные, с твердой рукой. Минута колебания, провал только одного участника операции могут привести к гибели всех.
После обеда, в половине четвертого, капо Бжецкий под каким-либо предлогом отведет во второй лагерь трех человек, по моему указанию. Эти трое ликвидируют там четырех гитлеровцев. Борух должен обеспечить явку, поодиночке, офицеров в помещение, где и будет всё осуществлено. Также надо обеспечить, чтобы в это время никто из лагеря не выходил. Кто попытается поднять шум - надо любыми способами заставить его замолчать, вплоть до уничтожения. К четырем часам операция во втором лагере должна быть завершена.
В четыре часа специально выделенная для этого группа людей перережет телефонную связь, идущую через второй лагерь к резерву охраны. Провод надо срезать с обоих столбов и обязательно спрятать, чтобы лишить возможности скорого восстановления связи.
В это время начинается уничтожение офицеров в нашем, первом лагере. Офицеров, также поодиночке, приглашаются в мастерские. В каждой мастерской их будут поджидать по два человека, которые осуществят их ликвидацию. До половины пятого все должно быть закончено.
В половине пятого Бжецкий с Геником построят в колонну всех лагерников, как будто для выхода на работу. Половина колонны должна направиться к выходу. В первых рядах пойдут наши "восстанники". Передние нападают на оружейный склад. Остальные идут дальше, прикрывая нападение. Те, кто захватят оружие, нагоняют колонну, опережают ее, снимают охрану у ворот и нападают на караульное помещение.
Может случиться, что охрана спохватится раньше, чем мы рассчитываем, и нам перережут дорогу к воротам и откроют огонь из двух пулеметов, имеющихся у них. Если мы захватим оружие - вступаем в открытый бой, но, если не удастся, надо предусмотреть другой выход.
Недалеко от столярной мастерской, почти у самого ограждения, находится офицерский дом. Надо полагать, что если даже прилегающее к нему поле заминировано, то, скорее всего, сигнальными минами, не представляющими опасности. Вот здесь, у офицерского дома, и надо прорвать проволочные заграждения. Передние должны бросать перед собой камни, мины взорвутся, и дорога, хотя бы частично, будет очищена.
- Таков план, - в заключение обратился я к собравшимся. - Мы с Шлойме продумывали этот план не раз. Лучших вариантов не видим. Пусть каждый из присутствующих продумает, сможет ли он как следует обеспечить то, что на него возлагается. Завтра вечером опять встретимся. Помните товарищи, что никому - ни жене, ни брату, ни кому-то другому вы не должны и словом обмолвиться, о чем мы здесь говорили.
Обсуждения не было. Разошлись поодиночке.
В последние дни я обратил внимание, что отправляющемуся в караул наряду, утром выдают по пять патронов каждому. И потом патроны передаются по смене. Значит, можно было сделать вывод, что охранники, находящиеся вне караула, не имеют патронов. Хотелось в этом убедиться, и я договорился с Бжецким, чтобы меня послали в барак, где размещаются охранники, произвести там какой-нибудь ремонт.
13-го утром в столярную мастерскую пришел Бжецкий и раскричался на Янека, почему в казарме, где находятся охранники, плохо закрываются двери.
- Откуда мне знать, - оправдывался Янек, - мы ведь не имеем туда доступа.
- Всегда у вас наготове оправдания! Дайте мне кого-нибудь из мастеровых, и я сам его проведу.
Легко понять, что мастеровым, который взял ящик с инструментами и направился в казарму, был я. Сперва я обошел казарму, осмотрел все двери. Затем зашел в комнату, где никого не было, и прикрыл дверь, будто для того, чтобы ее проверить, а сам быстро открыл шкаф, где в углу стояла винтовка. Заглянул в магазинную коробку - патронов нет. И патронташ, лежащий на полке, - пустой. В другом шкафу то же самое.
Вернувшись в столярную мастерскую, я поднялся на чердак. Оттуда местность хорошо просматривалась и по ту сторону заграждений. Слева от лагерных ворот проходила железная дорога, за ней - станция, а дальше - лес. Вдоль дороги валялись бревна. Напротив работали поляки, возившие лес. Стало ясно: бежать надо вправо.
В этот вечер было принято решение: завтра, 14 октября, - бежим.
Час пробил
Редко когда в октябре месяце в этих краях бывают такие солнечные и теплые дни, каким выдался день 14 октября 1943 года.
Ночью мы раздали ножи, а также несколько десятков изготовленных кузнецами по нашему заказу небольших топориков, таких, чтобы было удобно спрятать под полой. Нуждающиеся получили теплую одежду. Когда и как идем, было известно только руководителям организации.
Я и еще семь человек работали в филиале столярной мастерской. Через окна филиала хорошо просматривалась территория первого лагеря. В соседнем бараке работал на изготовлении нар Шлойме Лейтман с двадцатью отобранными красноармейцами, вооруженными спрятанными под рубахами ножами.
Была договоренность: в 4 часа в швейную мастерскую должен явиться унтершарфюрер Берг на примерку костюма, который ему там шили. В 4 часа 15 минут, с этой же целью, туда придет начальник лагерной охраны. Начальник третьего лагеря Гетцингер и обершарфюрер Грейшут к четырем часам приглашены в сапожную мастерскую. Ко мне в барак для осмотра изготов-
ленных шкафов должен прийти Френцель. В это же время унтершарфюрер Фридрих Гаульштих будет проверять работу Лейтмана. Явку четырех офицеров во второй лагерь под тем или другим предлогом обеспечивает Борух. Остальных офицеров тоже должны пригласить в мастерские.
Все, кому поручено осуществить ликвидацию офицеров, работали в этот день с Лейтманом. Он их поодиночке направлял ко мне для инструктажа.
Первым явился Калимали-Шубаев. В 1940 году он окончил Ростовский институт инженеров транспорта. Это был высокий, стройный парень лет двадцати пяти, с копной черных кудрявых волос, малоразговорчивый, решительный, простой и хороший товарищ.
- С тобой не надо много говорить, - сказал я ему. - Ты и Беня идете в швейную мастерскую. Берете с собой рубанок, топор и стамеску. Помни, все должно быть сделано так, чтобы немец не пикнул.
- Ясно.
- Иди. Желаю успеха.
Молча мы пожали друг другу руки, и он ушел. Я попросил его прислать ко мне Цыбульского.
- Борис, - обратился я Цыбульскому, - мы вместе сидели в "еврейском подвале" в Минске. Я тебя знаю лучше всех. Тебе поручается самое трудное задание. С тобой идет Михаил. Бжецкий отведет вас во второй лагерь к Боруху. Захватите с собою топоры. Помни, Боря, твой удар - первый. Своим ударом ты должен подбодрить других. Если кто-нибудь из ребят не сможет, замени его другим. К этому никого не следует принуждать.
- Будь спокоен, Саша, все только ждут сигнала.
- Не забудь снять с убитых фашистов пистолеты. Иди, и чтобы было хорошо.
- Должно быть хорошо.
Бжецкий в этот день свирепствовал как никогда. Он расхаживал с резиновой трубкой от противогаза в руках и лупил ею направо и налево. Начальник охраны Грейтшуц подозвал его к себе и угостил пачкой сигарет.
В два часа в первый лагерь явился унтершарфюрер Рыба и забрал Бжецкого и еще троих лагерников. Это нас расстроило. Унтершарфюрер был вооружен автоматом, а обычно на работу сопровождали без автоматов. Что бы это могло означать? Мы это связали с эпизодом, произошедшим час тому назад, и это усилило наше беспокойство.
Янек утром надел свой лучший костюм. Ведь придется бежать в чем стоишь, надо забрать хотя бы лучшее, что имеешь. Френцель его увидел и сказал:
- Ты что, свадьбу здесь справляешь? Чего ты так вырядился?
Я побежал к Янеку в столярную.
- Сейчас же узнай, куда повели Бжецкого.
- Как?!
- Это ваше дело. Как бригадир ты можешь свободнее распоряжаться, чем я.
Целый час прошел в страшном напряжении. Мы же знали, в каком мы положении.
В три часа пришел ко мне капо Геник Чепик и сообщил, что Бжецкого с людьми взяли в северный лагерь складывать бревна. Так как они шли без охраны, то унтершарфюрер взял с собой автомат.