- Вы знаете, что Бжецкий должен был отвести несколько человек во второй лагерь?
- Знаю.
- Теперь придется вам это сделать.
- Это невозможно. Я не имею права туда ходить.
- Вы должны это сделать. Скажите, что Бжецкого нет и надо там что-то делать. Придумайте.
- Давайте лучше отложим на другой день, когда будет Бжецкий.
Было ясно, что откладывать даже на один день нельзя. Хотя подготовка шла в узком кругу, но все чувствовали, что вскоре должно что-то произойти.
На один из этих дней выпал Йом-Кипур. Верующие люди молились, просили Бога. Кто-то сказал: "Не просите Бога, просите Сашку, он скорее вам поможет". На что люди отвечали: "Мы просим Бога, чтобы он помог Сашке". Вопросы "Что слышно?", "Что будет?" мне задавали на каждом шагу. Я еле уворачивался от них.
Кроме того была еще одна причина, вынуждавшая нас поспешить. Вскоре должен был вернуться Гомерский. Френцель со всеми своими выходками был игрушкой в сравнении с тем извергом.
- Нет, - сказал я Чепику категорически. - Для то-го, что должно произойти сегодня, завтра - может быть уже поздно. Мы договорились, вы дали свое согласие. Отказаться в таком деле невозможно. Делайте, что я говорю.
В 3.20 капо Геник вошел к Лейтману в барак, и я видел, как он с Цыбульским и еще двумя лагерниками ушли в направлении второй территории.
Унтершарфюрер Эрнст Берг подъехал верхом к порт-няжной мастерской раньше назначенного ему времени. Он соскочил с лошади, оставил ее с опущенными по-водьями и вошел в мастерскую.
Внутри, по полученным мною впоследствии сведениям, события развивались так: когда унтершарфюрер вошел, все, как обычно, встали. Шубаев отошел к краю стола. У ножки стола стоял топор, прикрытый гимнас-теркой. Унтершарфюрер снял пояс с кобурой вместе с пистолетом и положил на стол. Снял френч. Портной Юзеф сразу же подскочил с костюмом и стал его примерять Бергу. Сеня пододвинулся к столу, чтобы, в случае необходимости, он смог перехватить пистолет. Под предлогом лучшего освещения, Юзеф повернул немца спиной к Шубаеву. В этот момент Шубаев ударил фашис-та обухом топора по голове. Тот так заорал, что лошадь на дворе вздрогнула, навострила уши и рванулась. К счастью, одному из парней удалось схватить лошадь за уздечку. От второго удара немец замолк навсегда. Труп задвинули под кровать и закрыли тряпками. Вытерли и накрыли следы крови на полу.
Сразу же после этого ко мне в барак прибежал Шубаев.
- На, возьми, - протянул он мне пистолет немца.
- Теперь, если даже кто захочет раздумать, уже не сможет. Спасибо тебе, Калимали.
Мы обнялись и расцеловались. Он спешил. Скоро должен был явиться в мастерскую "второй клиент".
- Беги, беги обратно. Как держались остальные ребята?
- Прекрасно.
И Шубаев направился к себе. Через десять минут в швейную мастерскую заявился начальник общелагерной охраны обершарфюрер Эрберт Хельм. Оттуда он уже не вышел. Сеня его уложил одним махом, как только немец переступил порог мастерской.
Точно к условленному времени, к четырем часам дня, явился в сапожную мастерскую начальник третьего лагеря обершарфюрер Гетцингер. Аркадий Вайспапир ремонтировал табуретку. Гриша стоял у двери.
Обербандит был в хорошем настроении.
- Сегодня солнечный денек. Солнышко греет хорошо, - болтал он. - Ну как, сапоги готовы?
- Пожалуйста, - преподнес ему Якуб сапоги, - примерьте.
- Слушай, ты, Якуб, - сказал обершарфюрер, примеряя сапоги, - через пять дней я еду в Германию. Ты должен пошить для моей жены пару туфель, но помни…
- Надеюсь, что ваша жена останется довольна, - ответил Якуб.
Тут Аркадий ударил топором. Труп утащили за ноги в угол, накрыли тряпьем. Кровь засыпали песком. Всё делали очень быстро. Обершарфюрер Грейшуц уже шел за получением своего заказа.
В четверть пятого Цыбульский возвратился из второго лагеря. Он был возбужден, но отнюдь не расстроен.
- Готово! Все четверо, - доложил он. - И телефонная связь перерезана там, где нужно. Из второго лагеря никого не выпускают. Борух поддерживает там полный порядок. Он просит своевременно сообщить ему, когда выпускать народ.
- Где пистолеты?
- Два остались там, один у меня, один у Михаила.
- В порядке. Иди пока в барак к Лейтману.
В четыре часа пришла Люка. Я ее вызвал.
- Люка, - сказал я ей, - через полчаса мы все бежим. Оденься в мужское. В лесу в юбке тебе будет холодно и неудобно.
- Кто бежит? Как? Что ты такое говоришь, Саша?
- Люка, дорогая, не трать время на пустые разговоры. Почти все офицеры лагеря уже перебиты. Никаких колебаний не должно быть, - уговаривал я ее.
- Да, да, я понимаю, Саша, но я напугана. Столько времени смерть стояла перед моими глазами, не обращая на меня внимания. Делай, что считаешь нужным.
- Люка, видишь, мы стали с ними рассчитываться. Но это только начало. Подожди, нам бы вырваться отсюда. Будь бодра, сильна.
- Саша, я боюсь, боюсь, - говорила девушка как в лихорадке. Нет, не смотри так на меня… Я боюсь не за себя. Мне уже все равно, все равно… Но что станет с тобой, если все провалится? Ты себе представляешь, что палачи сделают с тобой?
Она обхватила мою шею, лицом уткнулась мне в грудь и расплакалась. Но проявить мягкость в решительный момент было нельзя.
- Сейчас же возьми себя в руки! - сказал я со всей строгостью, на какую я только был способен. - Как тебе не стыдно? Ты ведь дочь коммуниста. Иди и переоденься. Будет сигнал, придешь и встанешь рядом со мной. Ты веришь мне?
- Да, Саша, верю.
- Вот я и говорю тебе: ты должна жить, и то, что мы делаем, - единственный путь к жизни. Ты понимаешь, Люка? Мы должны жить, потому что должны мстить. Беги скорее.
Она убежала и вскоре вернулась, переодетая в мужскую одежду. В руках у нее была метелка.
- Метелку я взяла на всякий случай, а вдруг меня спросят, что я здесь делаю, - оправдывалась она.
Люка вынула из-за пазухи мужскую верхнюю рубаху и дала мне.
- Зачем это? - спросил я.
- Надень.
- Я ведь в рубахе.
- Надень.
- Зачем?
- Саша, прошу тебя, надень. Она принесет тебе счастье.
- Люка, любимая, не надо, это суеверие. Да и некогда мне.
- Нет, ты наденешь! Ты должен! - заупрямилась она и стала стягивать с меня пиджак.
- Если не хочешь сделать это ради меня, то сделай это ради своей дочери. Ты говоришь, что она тебе дороже всего на свете, так сделай это ради нее. В этой рубахе ты пройдешь через все опасности. А если ты пройдешь, то и мы будем жить.
Я быстро надел рубаху и положил конец разговору. Улыбкой радости засияло лицо девушки. Она меня поцеловала в губы и поспешно выбежала из барака.
Французский еврей, работавший вместе со мной и наблюдавший эту сцену, подошел ко мне и серьезно сказал:
- Не смейся над рубахой. Это счастье. Люка принесла тебе счастье.
В половине пятого вернулся из северного лагеря Бжецкий со своей группой. В это время показался во дворе унтершарфюрер Гаульштих. Шлойме Лейтман побежал к нему навстречу.
- Господин унтершарфюрер! Нам приказали закончить нары, а у нас нет точных указаний. Столяры стоят без дела. Может, вы на минутку зайдете?
Гаульштих направился к бараку. За ним следовал капо Шмидт. Когда я это заметил, то выбежал к Бжецкому:
- Забери Шмидта. Он не должен войти в барак.
Бжецкий взял Шмидта за руку:
- Не ходи туда, - сказал он ему.
- В чем дело?
- Если хочешь остаться в живых, не вмешивайся. Почти все офицеры уже перебиты. Следят за каждым твоим шагом. Не вмешивайся, говорят тебе.
С дрожью выслушал Шмидт слова Бжецкого. Губы его затряслись, он не мог произнести ни единого слова.
Лейтман пропустил Гаульштиха вперед и дал ему подойти к нарам. От первого же удара унтершарфюрер распластался на полу, раскинув руки. Маленький сухонький Шлойме так ударил топором фашиста, что не было надобности повторять удар.
Пора было уже подавать сигнал. Но еще был жив Френцель. Он не спешил явиться для осмотра шкафов. Некоторое время тому назад он проходил по территории, но в мастерскую не зашел. Глава лагеря еще не был обезглавлен.
Жестянщики пришли с металлическими трубами, к которых было спрятано шесть винтовок с патронами. Одна девушка принесла патроны к пистолетам. Она забрала их в квартире убитых офицеров. Сообщили, что Энгель, слесарь из Лодзи, убил в гараже, где сегодня работал, унтершарфюрера Вальтера Рыбу. Немец вошел в гараж с автоматом. Это показалось Энгелю подозрительным, и он недолго думая уложил фашиста прямо на пороге. Эта история могла быстро получить огласку. Ясно, что дальше ждать нельзя. Но что делать с Френцелем?..
- Черт с ним, - решительно сказал Лейтман. Раньше или позже, он свою порцию свинца получит и без нас. Пора убираться отсюда, время не ждет.
Минуту мы прислушивались. В лагере царила мертвая тишина. Я велел Бжецкому подать сигнал. Тишину разрезал резкий свисток. Лейтман отправился во второй лагерь сообщить, что начинается выход.
Со всех сторон хлынули люди.
Заранее было выделено семьдесят человек, почти все наши, советские военнопленные, которые должны были напасть на оружейный склад. Поэтому они шли в передних рядах колонны. Но сотни людей, которые только догадывалась о том, что что-то в лагере происходит, но не знали ничего конкретного об операции, теперь, в последнюю минуту поняли и стали напирать и толкаться. Каждый боялся остаться позади и стремился вперед. В таком беспорядке дошли мы до центральных ворот первого лагеря.
И тут нам навстречу вышел начальник караула, поволжский немец.
- Вы слышали свисток, так чего же вы толкаетесь, как стадо баранов?
Он не мог понять, почему сбор лагерников происходит с таким шумом, и стал орудовать кнутом направо и налево. Ему уже почти удалось построить колонну по пять человек в ряд. Но в этот момент он заметил, что кроме Бжецкого за ним следует еще несколько человек.
- Смотри, капо, как они все сейчас будут стоять, - крикнул он и взялся за кобуру.
Но в этот момент Розенфельд и еще несколько человек опустили на немца одновременно свои топоры, которые как по команде появились у них в руках.
Сдерживать возбужденную толпу было больше невозможно.
В это время к воротам стала подтягиваться колонна из второго лагеря. Некоторые женщины, потрясенные происходящим, от неожиданности подняли крик, кто-то был близок к обмороку, кто-то пустился бежать куда глаза глядят. Стало ясно, что построить людей в колонну невозможно. Тогда я громко крикнул: - Товарищи, вперед к офицерскому дому, режьте проволочные заграждения!
- Вперед! - кто-то поддержал меня.
Как гром раскатились по лагерю смерти выкрики людей. Шестьсот человек, измученные, истосковавшиеся по свободе, с криком "ура" рванулись вперед. В этом едином порыве объединились евреи России и Польши, Голландии и Франции, Чехословакии и Германии…
Лишь теперь охранники на вышках спохватились, что в лагере происходит что-то не то, и открыли стрельбу. Бывший майор Пинкевич и большая часть лагерников следом за ним кинулись к центральным воротам. Охранник у ворот был сметен и раздавлен под напором людей. Восставшие отрыли стрельбу из имевшихся у них нескольких винтовок, в фашистов полетели камни, в глаза им бросали песок, и все бежали, бежали к лесу. Но до леса многие не дотянули. Одни подорвались на минах, других догнали пули…
Советские военнопленные, следуя за мною, бросились на оружейный склад, но ураганный пулеметный огонь охранников прижал нас к земле. Оставшиеся в живых фашисты бросились отбивать склад. У восставших было всего несколько винтовок и пистолетов, и этого хватило, чтобы заставить фашистов ползать на четвереньках, но оказалось недостаточно, чтобы захватить оружейный склад. Захват склада не удался.
Почти у самых дверей склада я заметил начальника лагеря Френцеля, когда обершарфюрер пытался подняться с земли. Я в него выстрелил дважды, но не попал: видно, дало себя знать нервное напряжение.
За офицерским домом мы прорезали себе дорогу в заграждениях. Мой расчет, что поле за офицерским домом заминировано только сигнальными минами, оправдался. Но вот недалеко от заграждений рухнули трое наших. Возможно, они погибли не от осколков, а от пуль, так как с разных сторон немцы вели по нам беспорядочную стрельбу.
Сам я вместе с несколькими вооруженными лагерниками немного задержался, чтобы прикрыть безоружных беглецов.
Кто-то ко мне обратился:
- Товарищ командир! Пора отходить.
Какой внутренней радостью откликнулись во мне эти слова "товарищ командир", которых я давно уже не слышал.
Мы стали уходить. Заграждения теперь остались по ту сторону минного поля. Пробежали сто метров, еще сто… Скорее бы проскочить вырубленную полосу леса, где ты как на ладони и являешься хорошей мишенью для пуль преследователей. Поскорее бы достичь леса, чтобы скрыться там.
…И вот наконец мы под защитой деревьев.
Я остановился, чтобы перевести дыхание. Оглянулся назад и увидел, как отставшие мужчины и женщины, пригибаясь, продолжают бежать к лесу. Пули свистели всё чаще. Вот один упал лицом вниз. Другой подорвался на мине. Вот подкосило пулей женщину, которая была уже совсем близко от меня.
Где Люка, где Шлойме?
Большей части беглецов удалось вырваться из лагеря. Но многие погибли в этой просеке между лагерем и лесом.
Постепенно уцелевшие стали собираться вместе. После кипящего котла, откуда мы только что вырвались, показалось, что укрывший нас лес дремлет. Из лагеря все еще доносилась стрельба. Нельзя, никак нельзя задерживаться, надо бежать дальше, и в разные стороны, небольшими группами. Польские евреи пошли на запад, в сторону Хелма. Они и язык знали, и с местностью были знакомы, конечно, их тянуло туда. А мы, советские, - направились на восток. В тяжелом положение оказались евреи из Голландии, Франции, Германии - нигде на громадной территории, окружающей их, они ни с кем не могли объясниться.
Продолжающаяся ружейная и автоматная пальба служила нам ориентиром. Мы знали, что там - лагерь. Телефонная связь была нарушена, и поэтому Френцель не мог так скоро вызвать подкрепление. Стрельба тем временем удалялась и наконец совсем стихла.
Уже стемнело, когда справа от нас опять послышались выстрелы, пока неблизко, глухо. Было ясно, что это уже погоня за нами. Ко мне подошли Вайспапир и Цыбульский.
- Где Люка, где Шлойме? - задавал я всем один и тот же вопрос.
Но никто ничего не мог ответить.
Я предложил продолжать отход всю ночь. Идти цепочкой, друг за другом. Я шел впереди, за мною Цыбульский. Цепь замыкал Аркадий. Не курить, не разговаривать, не отставать, не убегать вперед. Когда первый ложится, следом за ним ложатся все остальные. Если появляется ракета - сразу ложатся все. Что бы ни случилось - не поддаваться панике.
Так мы шли. То с одной стороны, то с другой к нам присоединялись участники побега, и каждого я спрашивал, не видел ли кто Люку, Шлойме.
Никто их не видел.
Мы победили
Мы вышли из леса. Километра три шли открытым полем. Неожиданно нам прегратил путь ров шириной в пять-шесть метров, заполненный водой. Похоже, глубокий, вброд его не перейти. Пошли вдоль берега. Вдруг метрах в пятидесяти от нас мы заметили группу людей. Легли. Я поручил Аркадию разведать.
Аркадий пополз по-пластунски. Прислушался - кто-то говорит с кавказским акцентом. Так мог говорить только наш Шубаев-Калимали! Так и есть. Шубаев со своей группой успел уже наскоро соорудить плот и переправиться через ров на ту сторону. А там опять лес.
Аркадий вернулся с радостным сообщением. Мы переправились через ров, обрадовались встрече.
О Люке Шубаев тоже ничего не знал. Но Шлойме он видел. Шлойме был тяжело ранен еще до того, как добрались до леса, километра три он еще шел, но потом обессилел и уже не мог держаться на ногах. Просил пристрелить его. Польские евреи сказали, что берут его на себя, не оставят раненого. Вместе с Борухом попытаются разыскать польских партизан. И Шубаев оставил с ними Шлойме, лежащего на носилках. По виду, Шлойме вряд ли доживет до утра…
Какая горечь, какая боль! Вырваться из лагеря и умереть, оказавшись на свободе!.. Столько дней мы с ним пробыли вместе в лагере. Дни, равные годам. Жили как братья. О чем только мы с ним не переговорили по ночам, лежа рядом на нарах. Его ясный ум, спокойствие, отвага, преданность поддерживали меня в трудные минуты. Восстание готовили мы вместе. Советовался с ним и о каждой мелочи, и о важных делах. Достаточно было, чтобы Лейтман кивнул головой, как я верил: иначе не может быть. Шубаев передал мне от Шлойме последний привет, его благодарность… Кого надо благодарить за то, что мы сейчас на свободе, если не Шлойме? Что с ним стало? Получу ли я когда-нибудь весточку о нем?
А Люка? Ее подарок я носил на своем теле. Она мне так доверяла… Где она сейчас, что с ней стало?..
Теперь в нашей группе пятьдесят семь человек. Такой большой группой трудно идти незаметно. Откуда-то доносится шум - и все стихает. Затаив дыхание, пошли дальше. А тут вдруг одна женщина раскричалась, как у себя дома: - Мойше! Где ты?
Правда, не очень громко, только чтобы ее Мойше отозвался. Но всем показалось, что этот крик: "Мойше, где ты?" разлетелся на многие километры вокруг. Так что же делать с ней? Шлойме безусловно покачал бы головой: "Нет".
Прошли пять километров. Послышался грохот проходящего поезда. Перед нашими глазами предстала открытая местность, кое-где заросшая кустарником. Мы остановились. Скоро рассвет, и надо подумать, где провести день. Было ясно, что днем нас будут искать. Лесочки в этих краях небольшие и легко просматриваются во всех направлениях. Я посоветовался с Цыбульским и Шубаевым, и мы решили, что лучше всего рассыпаться здесь, в зарослях кустарника. Именно потому, что местность открытая да еще поблизости железная дорога, никому и в голову не придет искать нас здесь. Но надо хорошо замаскироваться, лежать неподвижно и не пикнуть.
Я послал пару человек просмотреть, как далеко распространяются эти заросли во всех направлениях. Только после этого все улеглись.