Что же касается нашего пополнения, то, когда стали разбираться в Порт-Артуре с новобранцами, оказалось, что пятьдесят с лишним тысяч человек из прибывших (точная цифра - 52 340 человек) не могут держать в руках оружие и ходить в атаки. Это были обычные "болезные" люди, полуинвалиды, попадались среди новобранцев и обычные деревенские дурачки с открытыми ртами, в уголках которых пузырилась слюна, а на языке бугрилась пена. А их экипировали по полной программе - одели, обули, перевезли за многие тысячи километров, но поставить в строй не смогли - они сделались "обыкновенным ярмом", как подметили иностранные военные наблюдатели.
И вообще, у армии авторитет уже был не тот, что, допустим, во времена Шипки и Плевны или азиатских походов генерала Скобелева, - её бросали то в одно сомнительное мероприятие, то в другое, она давила мужицкие и рабочие бунты, в адрес солдат неслись проклятия, а после того как армия сыграла в девятьсот пятом - девятьсот седьмом годах роль сурового карателя, авторитет человека в погонах вообще рухнул. Не должна была армия идти против своего народа, но она пошла. Это случилось уже позже, после Русско-японской войны, но основы пренебрежения к солдатским и офицерским погонам были заложены за пять, максимум за семь лет до войны.
Генерал Куропаткин умел хорошо ездить на лошади, ловко танцевал мазурки, любил путешествовать и интересно об этом рассказывать, но военачальником он оказался никаким - это окончательно выяснилось в пору боевых действий с японцами. Более растерянного, смятого, даже испуганного человека на фронте не было, зачастую он просто не знал, что делать.
Толковых офицеров на фронте также не хватало. Корнилов несколько раз подавал рапорт о переводе в действующую армию, получал отказы и снова садился писать бумагу о переводе... В конце концов он был направлен на фронт, в штаб Первой стрелковой бригады. Бригадой командовал генерал-майор Добровский.
Куропаткин делал ошибку за ошибкой, принимал неверные решения, чаще планировал отступления, чем наступления, чем вызывал ярость не только у офицеров, но и у солдат.
- Куропатка - птичка для косоглазых безвредная, лишний раз не клюнет, - горько посмеивались солдаты в окопах, - даже муху обидеть побоится, не то что япону мать... Что же касается нас, то... - солдаты невольно вздыхали, - а-а, лучше об этом не говорить вовсе.
Проиграв все битвы, выпавшие на его долю, Куропаткин по реке Хуньхэ отступил к Мукдену. Генерал Стессель к этой поре благополучно подготовил сдачу Порт-Артура. Дело дошло до того, что не только командующие армиями, - как, например, генерал Гриппенберг, но даже командиры корпусов - Церпицкий, Штакельберг - начали принимать решения самостоятельно и, когда Куропаткин отдавал приказ отходить, наоборот, яростно бросались на неприятеля в атаку.
Так, двенадцатого января 1905 года Первый сибирский корпус генерала Штакельберга в вое метели без единого выстрела и без всяких приказов взял Хейгоутай - хорошо укреплённый опорный пункт генерала Оку. Оку засуетился, занервничал, двинул на выручку своему окружённому штабу резервы - те расколотились о полки корпуса, как недоваренные куриные яйца о кирпичную стенку, только желток потёк вниз да к кладке прилипла скорлупа. Не в шутку напуганный таким успехом Штакельберга Куропаткин поспешно послал к нему штабного офицера, приказывая остановить наступление, но упрямый генерал не послушался приказа и скрестил шпаги с армией Оку. Один-единственный корпус с целой армией. Это было, выражаясь убогим языком современных мыслителей, "круто".
Штакельберга поддержал командир Десятого корпуса генерал Церпицкий, малость поднажал - и японцы побежали. Побежали как миленькие - лишь снег сзади вздымался кудрявыми облачками.
Командующий армией Гриппенберг назначил штурм Сандепу - главного укрепления генерала Оку, и генералу этому также пришлось бы смазывать пятки либо поднимать руки и под белым флагом прошествовать куриной поступью в русский тыл, но опять вмешался Куропаткин, отменил штурм, корпус Церпицкого отвёл за реку Хуньхэ, Штакельберга же за самостоятельность отстранил от должности и провалил наступление. Победу, которую с таким трудом добыли его подчинённые, он буквально выломал из их рук и швырнул японцам под ноги, в грязь. Штакельберг, пребывая в ярости, говорят, сам себя отхлестал плёткой.
Гриппенберг сложил с себя полномочия командующего армией и послал телеграмму в Санкт-Петербург, царю, с объяснением, почему он это сделал. Попросил разрешения приехать в столицу и лично, "вживую" рассказать о том, что происходит на фронте.
Свидетельств того, что царь ответил на телеграмму Гриппенберга, нет - он продолжал по-прежнему доверять "бабушке в галошах" - генералу Куропаткину.
Хоть и было много снега, валил он с небес и валил, и выглядела зима под Мукденом страшной, лютой, а морозов особых не было. Многие офицеры так и не надели на головы папахи - предпочитали ходить в фуражках, щегольски сдвинув их на одно ухо.
Поскольку Куропаткин в ход событий ещё не вмешался, то здорово пахло победой - в воздухе носился её хмельной дух, смешанный с запахом хорошего вина.
Все беды начались, когда вялый, словно невыспавшийся, нерешительный Куропаткин высунул голову из тёплого бабьего капора наружу и отдал первое приказание... Вскоре Корнилова вызвал к себе генерал Добровский:
- Лавр Георгиевич, выручайте! Кроме вас послать больше некого...
- Что случилось?
- Второй стрелковый полк на плечах японцев ворвался в деревню Чжантань-Хенань и попал под сильный огонь. Командир полка Евниевич погиб...
- Господи, - не выдержал Корнилов. Полковника Евниевича он хорошо знал. - Толковый был командир!
- Полк залёг под огнём. Его надо срочно вывести, иначе японцы вырубят полк целиком, не оставят ни одного солдата.
Вскочив на лошадь, Корнилов бросил ординарцу - прыткому тамбовскому парню по фамилии Федяинов:
- За мной!
Федяинов также поспешно вскочил на лошадь, шлёпнул её ладонью по гулкому боку.
Под копытами чавкал, летел в разные стороны мокрый снег, тяжёлые сырые облака, низко повисшие над дорогой, тряслись и мотались из стороны в сторону в такт лошадиному бегу.
Неожиданно над дорогой с трубным гудом пронёсся снаряд, лёг на боковину пологой, с облезлой макушкой сопки. Вывернутая наизнанку земля покрыла сопку чёрным бусом. Корнилов в сторону взрыва даже не повернул головы - пригнувшись, продолжал скакать.
За первым снарядом принёсся второй, всадился в неубранное гаоляновое поле, расположенное в низине между двумя взгорбками, в воздух взлетел высокий плоский столб, снег, собравшийся на поле, разом вскипел и сделался чёрным. Федяинову стало страшно, он ткнулся головой в шею лошади и зажмурил глаза.
Стрельба была неприцельной, японцы послали эти снаряды случайно, но всадники попали точно в вилку, и третий снаряд мог накрыть дорогу вместе с людьми, ординарец это понимал хорошо, потому так и жался к шее лошади.
Но третий снаряд не пришёл, стрельба прекратилась так же неожиданно, как и началась.
Полк Евниевича, зажатый в лощине, лежал под огнём уже целый час. Весь, до последнего солдата, был на виду... Не оставалось никаких сомнений: если полк поднимется, то тут же будет скошен японскими пулемётами.
Корнилов соскочил на землю, бросил повод ординарцу:
- Скачи обратно! Доложи, что до полка я добрался благополучно и принял его.
Федяинов послушно подхватил повод и развернул лошадь. Под копыта коню попала японская фуражка - новенькая, с ярким красным околышем и синим верхом, похожая на цветной поварской колпак с прикреплённым к нему лаковым козырьком, - конь вдавил головной убор в грязь, расплющил кокарду. Федяинов прикрикнул на него, конь протестующе мотнул головой и тем не менее перешёл на галоп, вскоре Федяинов исчез за пологой, издырявленной снарядами сопкой.
- Только бы не побежал полк, только бы не поднялся, - пробормотал Корнилов, пробираясь лощиной к лежащим солдатам, - если поднимется - будет плохо. Только бы не поднялся.
Стало понятно, какой манёвр решил совершить погибший Евниевич.
Над головой с тугим треском лопнула шрапнель, горячее свинцовое сеево рассыпалось кругом - дробь с шипеньем всаживалась в чёрный снег, взбивала тёмный пар, Корнилов на шрапнель даже внимания не обратил.
Евниевич, взяв с ходу одну деревню, решил по пологой лощине, которую сейчас одолевал Корнилов, неприметно пройти ко второй - к деревне Вацзявопу, битком набитой японцами, - но попал под сильный огонь. Лощина оказалась хорошо пристрелянной, и полк залёг. Полковник погиб. Теперь надо было спасать людей, оттягивать их к деревне Чжантань-Хенань.
Хоть и трудны были сложные китайские названия для русского уха и тем более - для языка русского, сразу не возьмёшь, но Корнилов выговаривал их легко.
К Корнилову подполз капитан в разодранной шинели, испачканной грязью.
- Господин подполковник!
Это был капитан Луневич, с которого, собственно, и началась эта рискованная атака, - именно Луневич мерной январской ночью взял Чжантань-Хенань.
- Капитан, полк будем выводить из-под огня, - сказал ему Корнилов, - иначе нас всех тут положат. Ваша задача - организовать прикрытие. Я займусь отходом.
Луневич обрадованно кивнул подполковнику.
- Берите добровольцев. Чем ближе вы подойдёте к деревне - тем лучше.
- Задачу понял, - по-неуставному произнёс Луневич и уполз.
Вскоре по окраинным домам деревни, где мелькали сине-красные фуражки японцев, грохнул винтовочный залп, следом застучал пулемёт.
- Молодец, Луневич! - похвалил капитана Корнилов.
Утром Корнилов подсчитал потери. Прореха, образовавшаяся в полку Евниевича, была немалая - двенадцать офицеров и пятьсот тридцать восемь солдат. Из боя было благополучно вынесено знамя, вытащены все раненые, а также все пулемёты.
Деревня Чжантань-Хенань оказалась забита трофеями. В девять тридцать утра девятнадцатого января в неё прискакал Добровский со своим конвоем.
Солдаты, стоя на улице, чесали затылки, разглядывая диковинные японские знамёна с изображением драконов и змей, украшенные яркими солнечными дисками.
- Из этих тряпок хорошо бы нам несколько скатертей в деревню на столы сгородить, - задумчиво произнёс Федяинов. - Там эти флаги в самый раз, а тут что с ними делать?
- Пусти на портянки.
- Портянки будут плохие, шёлк - материя скользкая, в сапоге будет сбиваться в комок - с мозолями потом намаешься. Нет, на портянки флаги не годятся.
- Тогда сделай из какого-нибудь стяга носовой платок.
- Это ж какую швыркалку надо иметь, чтобы её таким платком утирать. В такой платок вся деревня может сморкаться.
Вдалеке погромыхивало одинокое орудие - то ли наше, то ли японское, не разобрать - расстояние размывало звук. Над фанзами летали большие чёрные птицы.
Соскочив с коня, Добровский обнял Корнилова.
- Спасибо, Лавр Георгиевич, вы спасли полк. А у нас новости. Куропаткин вместо Гриппенберга на Вторую армию поставил генерала Каульбарса, на Третью - генерала Вильдерлинга.
Бильдерлинга Корнилов знал - ещё совсем недавно тот командовал Семнадцатым корпусом. Средний генерал среднего роста средних возможностей - всё среднее. От Куропаткина Бильдерлинг - в восхищении, и тот, понимая, что малоразговорчивый, с покладистым характером немец никогда не посмеет ослушаться начальства, отдал ему в руки армию.
- Комментариев на эти назначения у меня нет. - Добровский развёл руки в стороны. - Теперь - новость тревожная. На юге скапливаются значительные силы японцев. Похоже, генерал Ноги собирается пойти на выручку генералу Оку.
Добровский не ошибся: Ноги действительно двигался на помощь своему незадачливому коллеге. Человек предприимчивый, умный, хитрый, Ноги считал, что победа должна быть добыта любым способом, победителю прощается всё - обман, жестокость, трусость, коварство, пренебрежение нормами, обязывающими армию гуманно обращаться с пленными, и так далее. Ноги был достойным сыном Тенно, божественного микадо.
Стремясь сбить Куропаткина с толку, Ноги распространил слух, что собирается повернуть свои войска во Владивосток и взять его штурмом - это раз, и два - послал один японский эскадрон в полосу отчуждения КВЖД навести там шороху и цели своей достиг... Генерал Чичагов, начальник охраны дороги, у которого под командованием находилось двадцать пять тысяч человек, забил тревогу и стал бомбить Куропаткина телеграммами: "Японцы собираются захватить КВЖД, идут целыми полчищами", Куропаткин же, вместо того чтобы прикрикнуть на Чичагова, ослабил фронт, снял с него несколько сильных частей - в совокупности целый корпус - и перебросил в зону отчуждения.
Хитрецам, отмечавшим праздники рисовой лапшой, это только и надо было.
Хмурым утром семнадцатого февраля пять японских батальонов атаковали деревню Чжантань-Хенань. Плоские, скудно освещённые фигурки японских солдат передвигались по снегу, замирали, вскакивали, падали... Погромыхивала артиллерия.
Японцев подпустили совсем близко, так, что можно было различить их лица, и дружно ударили из пулемётов. Японцы бросили несколько дымовых шашек, прикрылись клубами вонючего сизого дыма и отступили.
В двенадцать часов дня они повторили атаку. Безуспешно. Седьмой полк бригады Добровского прочно удерживал деревню, сдавать её не собирался. К японцам тем временем подошло подкрепление, и они вновь двинулись на Чжантань-Хенань.
Половина фанз в деревне уже была разбита, на окраине горели сараи с углём, густой дым низко стелился над землёй, уносился в поле - уголь, если он разгорелся, будет полыхать долго, вонь его разъедала людям глаза и ноздри, из уцелевших фанз доносился ядрёный русский мат. Очередная атака японцев была также отбита.
Не спал Корнилов уже двое суток. К вечеру почувствовал: если он сейчас не прикорнёт хотя бы на полчаса, то свалится с ног. Он отполз в угол фанзы, где было устроено пулемётное гнездо, и ткнулся головой в кучу соломы. К нему по-пластунски подгрёбся Федяинов с бутылкой ханки, заткнутой кукурузным початком:
- Это вам, ваше высокоблагородие, если замерзать будете... Хотел достать спирта, но не удалось. Не обессудьте.
- Не обессужу, - тяжёлым, неповоротливым языком проговорил Корнилов, отпил немного из бутылки и закрыл глаза. - Разбуди меня через двадцать пять минут, Федяинов, ни позже, ни раньше, ладно?
- Есть! - Федяинов, лёжа на земляном полу фанзы, стукнул одним сапогом о другой.
Корнилов мигом погрузился в сон. Во сне он неожиданно увидел своего сына Димку, который умер совсем маленьким, - Корнилов, чтобы в душе не скапливалась горечь, не точила живую плоть, о нём вспоминал редко и, видно, был тем виноват перед малышом. Димка смотрел из сна на отца очень ясными, осмысленными глазами, улыбался укоризненно, вот он что-то произнёс, но Корнилов его голоса не услышал, рванулся к нему, тот, отодвинувшись от отца, отрицательно качнул головой и исчез - словно бы растаял в пространстве. Подполковник вскинулся и протёр глаза.
- Вы чего, ваше высокоблагородие? - Федяинов осуждающе покачал головой. - Чего вскинулись? Вам отдохнуть надо, на вас лица нет - весь серый...
Подполковник усмехнулся:
- М-да, японцы дадут отдохнуть... В полную меру. И ещё добавят. Чтобы нам лучше жилось. - Он огляделся. - Ну, что там разведчики?
Сведения, принесённые разведчиками, были неутешительны: с юга к японцам продолжали поступать подкрепления.
Через несколько минут далеко за горбатыми сопками задушенно рявкнуло орудие, в воздухе что-то заскрипело, словно по небу пронеслась телега с несмазанными колёсами, и в семидесяти метрах от крайней фанзы лёг снаряд. В небо полетели чёрные спёкшиеся комки снега и чёрные оковалухи земли. Начался очередной артиллерийский обстрел Чжантань-Хенань.
- В покое они нас не оставят, - проговорил Корнилов с сожалением, - в конце концов выкурят из деревни.
Через два часа в деревне не осталось ни одной целой фанзы.
- Пристрелялись косоглазые! - восхищённо произнёс Добровский.
- Деревню придётся оставить, - повторил свою мысль Корнилов.
- Придётся, - согласился Добровский, - слишком уж точно они лупят.
К вечеру из штаба Куропаткина пришло сообщение: Добровского отзывали из бригады, он получил повышение - теперь будет возглавлять резерв Второй армии.
- Тьфу! - отплюнулся горячий поляк. - Не дали вволю повоевать. Принимайте, Лавр Георгиевич, бригаду как старший по должности.
- Я готов драться дальше, - вытянулся Корнилов.
- Драться не надо. "Бабушка в галошах" отдала приказ о всеобщем отступлении. Собирайте бригаду и перебрасывайте её к Мукдену.
Отходили под гулкими взрывами "шимозы". Эти "чемоданы" рвались прямо в облаках и поливали головы людей раскалённым свинцом. Иногда шрапнель ложилась так густо, что превращала землю в камень - она твердела, набитая свинцом, спекалась на глазах, на ней ничто уже не могло расти - ни трава, ни кусты.
За собою Корнилов вёл два полка бригады - первый и третий, второй полк по распоряжению "бабушки в галошах" был передан в отряд генерала Чурина. Куропаткин решил, что надо создать летучие отряды, которые и днём и ночью тревожили бы японцев чувствительными щипками. Проку от этих отрядов не было никакого, а вот дыры в линии фронта появлялись регулярно. Второй полк бросать было нельзя, и Корнилов послал к Чурину подпоручика - офицера для особых поручений.
Весь путь отхода подполковник разбил на несколько этапов. Первый отрезок - до деревни Унтогунь.
Над землёй носились чёрные быстрые птицы, нестройно галдящие, суматошные, иногда какая-нибудь их них попадала под охлест "шимозы", билась, орошала воздух кровью и впечатывалась в землю.
Невооружённым глазом было видно, что проигрывают они войну бездарно - так бездарно, что на глазах от досады, обиды, унижения невольно наворачиваются слёзы, и всё на свете, в том числе и сама война, делалось солдатам безразличным.