Теперь Наташа была убеждена, что весь этот народ занимался ее истребителем. Хвост "яка" был приподнят с земли трехногим домкратом. "Неужели выявились новые повреждения?" - озабоченно подумала Быстрова и заторопилась к машине.
Остановившись в десяти шагах, она вопросительно посмотрела на Кузьмина и двух оружейников. Ей хотелось по их лицам угадать - большая ли беда стряслась с ее самолетом? Что еще обнаружили в нем?
Первым Быстрову заметил Кузьмин и, бодро взяв под козырек, расплылся в улыбке:
- Здравия желаю, Наталья Герасимовна!
- Здравствуй, Тиша… Как дела-то? - спросила она.
- Дела идут! - ответил механик и снова улыбнулся.
О чем бы Кузьмин ни говорил, улыбка не сходила с его обветренного, коричневого лица. Наташе всегда казалось, что улыбаются не только губы Кузьмина, но и глаза, нос, лоб и даже уши. От механика веяло какой-то завидной легкостью и уверенностью.
Его большие выразительные глаза, опушенные длинными черными ресницами, вызывающе смотрели на все и вся. На самом же деле Кузьмин был на редкость скромным, выдержанным. Эта черта его характера особенно нравилась Наташе, и потому она была дружески расположена к своему механику, безоговорочно доверяла ему.
Веселая физиономия Кузьмина, однако, не успокоила летчицу. Осторожно, словно боясь услышать что-то страшное и роковое для себя, она спросила:
- Идти-то идут, а может быть, плохо?
- Что вы, товарищ гвардии капитан! - с упреком воскликнул Кузьмин. - Я же обещал вам за тридцать шесть часов управиться, да и командиру полка об этом заявил. Значит - порядок!..
- Но где он, порядок твой? - спросила Наташа, комкая в кармане реглана перчатки, свернутые клубочком.
- Мотор уже здоров, Наталья Герасимовна. Стало быть, машина в строю, - пояснил Кузьмин.
Ободряющий тон механика несколько успокоил Быстрову. Она подошла ближе. Под крылом самолета два оружейника чистили замковые части пулеметов. Наташа поздоровались с ними.
- Садитесь, ребята, продолжайте…
Кузьмин, вытирая ветошью замасленные руки, снова заговорил:
- Вчера дотемна, а сегодня с рассвета паримся… Больно здорово вас чесанули! Одна пуля над затылком сантиметра за три прошла, а то и поменьше… Остальные восемь - по фюзеляжу к хвосту.
- А я и не заметила…
- То-то, что не заметили! А надо бы, товарищ капитан, примечать, когда на волосок от смерти…
- Три сантиметра - не волосок.
- Еще с другого направления одна по прибору стукнула, две по мотору и четыре по левой плоскости, недалеко от бака… Словом, дали как полагается! - улыбнулся в заключение Кузьмин, будто был всем этим очень доволен. - Краем крыла не черканули по земле при посадке? - спросил он.
- Нет. Немца задела. Шла в лоб. Сам знаешь, отворачивать первому нельзя. А он тоже чего-то замешкался…
- Значит, горячо было?
- Ничего, нормально… В общем, наладите? - Наташа заглянула в глаза Кузьмину.
- Что ж вы сомневаетесь, Наталья Герасимовна?! Акт у меня в кармане. Самолет принят.
Черными, лоснящимися пальцами Кузьмин полез в нагрудный карман комбинезона и вытянул оттуда сложенный вчетверо лист бумаги.
- Не надо, - остановила его Наташа, - испачкаешь. Я и так верю.
- Будьте покойны! - просиял Кузьмин. - Мы, бывало, и не такой ремонт сами делали.
- Ну, ну! Очень рада. Спасибо, Тиша… Беспокоилась, думала, задержка будет.
На стоянку прибежал запыхавшийся старшина и, щелкнув каблуками, доложил Быстровой, что ей приказано явиться в штаб полка к четырнадцати часам.
До назначенного часа оставалось минут сорок, и Наташа решила "пострадать" возле "яка", тем более что Кузьмин собирался еще раз опробовать мотор.
5
В одной из просторных комнат штаба авиаполка, разместившегося в левом крыле длинного одноэтажного здания цитрусового совхоза, сидел за столом заместитель начальника штаба старший лейтенант Борис Иванович Горюнов, молодой, рано полысевший, румяный блондин. Две обитые коричневой клеенкой двери вели из его комнаты в кабинеты командира полка и начальника штаба. По левую руку от Горюнова стоял столик с несколькими телефонами; справа, у стены, возвышался несгораемый шкаф, а у широкого окна - из зеленого бочонка большими резными листьями тянулся к свету филодендрон. Рядом с ним - круглый стол и пять дачных плетеных стульев. Вдоль другой стены - два легких дачных дивана и несколько бамбуковых кресел.
На стене, против стола Горюнова, висели круглые часы, а под ними, на специальном гвоздике, чернел овалом ушка ключ для завода часов, напоминавший своей формой ключ для коньков. Этим ключом лейтенант очень дорожил, так как при взгляде на него всегда вспоминал свое вологодское деревенское детство и каток на реке Сухони.
В кабинете командира полка полковника Николая Николаевича Смирнова одну из стен занимала огромная карта Черного моря. Шелковый занавес, сшитый из трех оконных штор, отодвигался обыкновенным кием, стоявшим тут же, в углу. Без нужды карта не открывалась, и занавес помимо своего прямого назначения придавал комнате, как шутили летчики, "уют и солидность".
Сегодня с самого утра в кабинете Смирнова за широким столом, сплошь застланным картами, сидели четыре человека. По одну сторону - командир полка Смирнов и замполит майор Станицын; по другую - два моряка: контр-адмирал Славин и капитан третьего ранга Сазонов.
Офицеры заканчивали разработку боевой операции.
По данным разведки, шесть немецких транспортов под охраной авиации выходили в четыре часа утра из Новороссийска в Ялту. Представлялась возможность уничтожить караван. Моряки снаряжали для этого торпедные и сторожевые катера. Прикрывать их с воздуха должны были летчики Смирнова, о чем был получек приказ командира дивизии генерал-майора Головина.
Полковник Смирнов, человек завидного здоровья, жизнерадостный крепыш, со светлыми выгоревшими бровями и темно-серыми выпуклыми глазами, шагая циркулем по карте, рассчитывал полеты авиагрупп сопровождения, зная, что вся операция с момента выхода кораблей и до их возвращения на базу займет около девяти часов.
Первую группу летчиков вызвали в штаб на тринадцать тридцать. За несколько минут до ее прихода Горюнов доложил Смирнову, что в полк прилетел командир дивизии. Генерал-майор Головин решил присутствовать при постановке летчикам боевой задачи, так как операция предстояла серьезная.
Смирнов хорошо знал и любил генерала. И Головин ценил Смирнова за его организаторские способности и высокое мастерство личного состава. Полк Смирнова одним из первых был удостоен звания гвардейского. Он отлично дрался с врагом в первые, самые трудные месяцы войны, а теперь, в начале тысяча девятьсот сорок третьего, переброшенный на Кавказ, помогал морякам уничтожать транспорты противника, который морем подбрасывал к фронту резервы и вывозил добро, награбленное в захваченных советских городах и селах…
Не успел командир полка встать, чтобы встретить генерала, как он сам появился на пороге комнаты. Высокий, молодцевато подтянутый, с приметной сединой на висках и строгим холодным взглядом генерал дружески поздоровался со всеми. Затем подошел к столу и склонился над картами.
Смирнов вкратце доложил план операции, только что разработанный совместно с моряками.
Генерал слушал внимательно, не перебивая, лишь изредка одобрительно кивал головой. После доклада Смирнова он пристально взглянул на него и, сдерживая улыбку, спросил:
- Ну как, старина? Заело на новой работенке?..
- Дело действительно новое, Сергей Сергеевич, - уклончиво ответил Смирнов, не желая высказываться первым о не совсем обычной для истребительной авиации обстановке боев.
Оба они понимали, что в решающих боях война может поставить перед ними всякие задачи и их надо выполнять так, как велит воинский долг.
- А все же? - настаивал Головин.
- Не знаю, Сергей Сергеевич… Как по-вашему? Начальство вы, вы и судите… А нам что? Воздух везде одинаков: и над морем, и над сушей.
- Мне кажется, ваш полк справляется с делом отлично! - Головин повернулся к Славину: - Вы как думаете, товарищ адмирал?
Моряк охотно подтвердил:
- Сработались мы хорошо, и результаты налицо…
Славин подошел к Головину и, взяв его под руку, увел в дальний угол комнаты:
- Хочу сказать вам, Сергей Сергеевич, нечто, на мой взгляд, любопытное…
- Слушаю…
- Практика последних боев выявила ряд интересных деталей. Их стоит учесть и сделать кое-какие выводы.
- Основной вывод ясен, - забасил Головин. - Сильный воздух обеспечил вам оперативный простор на воде!
- Предприятие, слов нет, рентабельное… Наши потери от вражеской авиации сократились до минимума. Сейчас мы все на ходу и много топим, так сказать, помогаем авиации…
- Это вы бросьте! - хитро сощурился Головин. - Еще не известно, кто кому больше помогает!
Посмотрев друг на друга, генерал и контр-адмирал дружески обнялись и добродушно рассмеялись.
- Бог с вами, не настаиваю! - согласился Славин. - Вы нам здорово руки развязали! Признаюсь…
Контр-адмирал закурил трубку, затянулся, пустил облачко дыма.
- Мне докладывали: летчица у Смирнова есть, - заговорил он негромко. - Ходит с отрядом кораблей, которым командует Сазонов.
- Капитан Быстрова?
- Кажется. Не помню точно… Моряки рассказывают о ее внимании к ним. Здоровается, прощается ли - покачает машину. Разве не забавно?
Контр-адмирал умолк, зажег потухшую трубку. Услышав последние слова Головина, к беседующим подошел Смирнов.
- Она хороший летчик, - сказал он.
- Отличный! - поправил Головин. - Вчерашние "юнкерс" и "мессершмитт" - восьмой и девятый самолеты на ее боевом счету. Растет… В бою чертовски ловка. Капитан Никитин блестящую характеристику дал для представления ее к очередной награде.
- Сегодня она будет на задании? - полюбопытствовал Славин и покосился на Сазонова, что-то подсчитывавшего на листке блокнота.
Смирнов кивнул:
- Обязательно.
- Интересно взглянуть!..
- Почему она вызвана на задание, если ее машина вчера вышла из строя? - спросил Головин.
- Машина в строю, товарищ генерал. Сводку о материальной части вам передадут через час. Повреждения оказались под силу нашим механикам. Справились…
- Кстати, полковник, надо представить к награде ваших механиков. Когда они успевают с ремонтом, я, честно говоря, не понимаю!
- Представлю… Люди действительно золотые, - согласился Смирнов.
- Кто механик быстровской машины?
- Сержант Кузьмин.
- Тот, что вечно улыбается?
- Он самый…
- Представьте его к "Красной Звезде". Он ее давно заслужил.
6
Подложив тормозные колодки под колеса самолета, Кузьмин опробовал мотор на предельных оборотах. Мотор был в полном порядке. Затем вместе с оружейниками сержант развернул истребитель в направлении моря и помог отрегулировать пулеметы.
Внимательно проследив за подготовкой самолета, Быстрова отправилась в штаб, успокоенная и довольная. Машина снова была в строю. Кузьмин проводил летчицу до часового. Вернувшись к самолету, подтянул маскировочную сеть, потом неторопливо зашагал в каптерку. Он принес оттуда в консервной банке быстросохнущую красно-коричневую нитрокраску, сел на крыло машины, вытащил из бумажника небольшую кисть с отрезанной на две трети ручкой и, мурлыкая песню, стал освежать под линией выхлопных труб семь закопченных звездочек. Подновив их, старательно вывел еще две - по числу сбитых Наташей самолетов.
Кузьмин так увлекся работой, что не заметил, как подошел механик никитинского "яка" старшина Дубенко, веселый, задорный украинец.
Решив подшутить над товарищем, Дубенко нарочито громко и отрывисто чихнул.
Кузьмин вздрогнул:
- Тьфу ты, пропасть! Чего заявился?
- Пришел подывиться, як ты малюешь, - засмеялся Дубенко. - Бачу, настоящим живописьцем стал!
- А как же! Приходится… Видишь, семейство у Натальи Герасимовны прибавилось. Зорюшка звездочку родила…
Он снова углубился в работу. Дубенко молча наблюдал за ним. Так прошло минут пять. Наконец Кузьмин дорисовал последний уголок девятой звездочки и, разглядывая ее, громко вздохнул.
- Упарился? - спросил Дубенко.
- Нет, не то. Делаю, а боюсь…
- Чего боишься? Дело доброе.
- Кроет меня Наталья Герасимовна за это доброе дело. Не соглашается в открытую счет вести.
- А ты не слухай! Ведь намалювал все же?
Кузьмин о чем-то подумал и тихо предложил:
- Ты бы и своему вывел…
- Да, надо бы, - согласился старшина. - Ему двадцать три положено!
- Вот и сделай!
Дубенко нерешительно посмотрел на трафарет звездочки, аккуратно вырезанный в куске промасленного картона.
- Хиба по ней просто малювать?
- Конечно просто. Расчерти так же и ножиком вырежь.
Старшина взглянул на друга ясными, наивными глазами:
- А зачем? На что мэни цэ дило робыть, коли твоей одолжиться можно? Разве не одолжишь?
- Ох и ленив ты, зажирел совсем! - покачал головой Кузьмин. - Тебя бы на корде погонять, как застоявшегося коня.
- Щось тэбэ моя личность беспокоит?
- Личность! Не личность, а… Я бы сказал тебе… - Кузьмин махнул рукой. - Бери трафарет, кисть и краску! Тут ее на сто звездочек хватит… Только густо не мажь, а то потечет с нижних уголков.
Дубенко осторожно взял из рук товарища все живописное "хозяйство", показавшееся ему сложным и каверзным. Хмуро глядя внутрь банки, он наклонял ее в разные стороны, проверяя густоту краски, которая, по словам Кузьмина, могла потечь с нижних уголков звездочек. Постояв так с минуту и не сказав ни слова, старшина нерешительно поплелся к машине Никитина, будучи не в силах оторвать озадаченный взгляд от банки с краской: она почему-то смущала его больше всего.
- Не накриви, смотри! - крикнул ему вслед Кузьмин.
Дубенко остановился. Сознание новой опасности заставило его съежиться и вобрать голову в плечи. Наконец он повернулся к товарищу:
- Слухай, ты иди сам разметь. Начало хоть покажи: я же цэ дило сгублю!
Кузьмин добродушно сплюнул:
- Ну и родила ж тебя мама, косолапого такого!
Он отправился вслед за другом, с улыбкой разглядывая здоровенного, но такого беспомощного Дубенко, а тот шел вперед и, не оглядываясь на Кузьмина, исподтишка довольно посмеивался: "Ух, и добрый же и уступчивый ты хлопец!"
Подойдя к никитинскому самолету, Кузьмин забрался на крыло и, не найдя в карманах карандаша, потребовал его у Дубенко.
- Погоди, я ж буду помогать. Очень ты быстрый… Недаром у Быстровой…
Дубенко снял пояс, расстегнул воротник, по-хозяйски, не спеша засучил рукава, словно готовился пахать землю или колоть дрова. Капли пота выступили на его толстом, добродушном лице. Он сопел, тяжело дышал.
- Что тебя в жар бросает?.. Январь на дворе! - улыбнулся Кузьмин.
- Цэ не двор, цэ Кавказ. Январь здесь не шибко дюжий. Як апрель… То меня страх берет, что хочешь ты гвардии старшину Дубенко в маляры обучить. Ну, нехай, забавляйся! И я доберусь до тебя когда-нибудь.
Вытянув из кармана огрызок тупого карандаша, Дубенко подал его Кузьмину.
- Двадцать три, говоришь? - спросил тот.
- Точно!
- Тогда давай быстрей в каптерку за бечевкой. И кусок мела прихвати. Отобьем строчки - так вернее будет…
Не желая попасть одетым не по форме на глаза кому-нибудь из начальства, Дубенко начал приводить себя в порядок. Застегивая пояс, он напевал "Ой, у лузи" и глядел исподлобья на Кузьмина. Идея отбить линии шнуром ему понравилась. Только поэтому он не спорил.
Одернув гимнастерку, старшина вразвалку зашагал к маячившей вдали каптерке. А Кузьмин, сидя по-турецки на плоскости истребителя, укоризненно покачивал головой, глядя на друга через лохмы маскировочной сетки.
7
Время близилось к двум часам дня.
В комнате Горюнова собрались восемь офицеров-летчиков. Они сидели на диванах и у столика под филодендроном и по привычке подшучивали друг над другом. Летчики держались с завидной легкостью и простотой, словно ничто их не угнетало, не заботило. Порой в тишине горюновского кабинета вспыхивал сдержанный смех. Это капитан Никитин, теребя волнистый чуб, свисающий до самых глаз, рассказывал какую-то забавную историю, а слушатели, опершись локтями о колени и подавшись вперед, внимательно следили за рассказом, стараясь не пропустить ни одного слова.
Наташа вошла, когда круглые часы на стене показывали без трех минут два. В кабинете Смирнова все еще находились летчики первой группы, вызванной на тринадцать тридцать.
Подойдя к столу Горюнова, доложила:
- По приказанию командира полка к четырнадцати ноль-ноль капитан Быстрова явилась.
Горюнов взглянул на часы и обвел взглядом присутствующих. Убедившись, что вызванные летчики первой эскадрильи все налицо, он потушил папироску, поправил пепельницу, подхватил со стола папку и направился в комнату Смирнова, откуда уже начали выходить летчики первой группы.
Наташа подошла к товарищам по эскадрилье, села на плетеный диванчик рядом с Никитиным.
- Пристраиваетесь? - спросил тот.
- Привычка! - ответила она.
- Какая?
- Пристраиваться к ведущему.
- И только?..
- К сожалению, да!
- Судя по всему, нервничаете? Оно и понятно: отдыха нет. Машина готова за сутки. Быстро ее…
- Очень быстро!
- Наверное, оттого, что вы - Быстрова?!
- Ново сострили! Когда разрешите посмеяться?
- Не успеете… Сейчас пригласят на задание…
Летчики с любопытством слушали шуточную пикировку между Никитиным и Быстровой и улыбались, предвкушая дальнейшее развитие событий.
- Мечтаю, чтоб скорей!
- Не знаю, мечтаете или нет, а будьте любезны! - Никитин откинулся на спинку диванчика. - Хватит, погуляли!
- Меньше вашего. Забыли, сколько времени прошлый раз вашу машину в порядок приводили? Пять дней в ремонте стояла, а вы изволили отсыпаться и в шахматы играть, благо не умеете, и поцарапанное ребро то йодом мазали, то стрептоцидом присыпали…
- Э-э! То особая статья! Повредил машину, не совсем верно рассчитал с тараном. Каюсь, но мне простительно: я в область сердца ранен был.
- Какой-нибудь особой?
- Не особой, а осколком…
- И живы остались только потому, что сердце к тому времени в пятки ушло?
Летчики рассмеялись. Смуглый, с огромными глазами, веселый и жизнерадостный старший лейтенант Мегрелишвили поднял руку и задорно провозгласил:
- Капитан Никитин, сдавайтесь! Наталья Герасимовна сегодня злее!
Уж так повелось, что именно он присуждал им "победы". Ни Наташа, ни Никитин не спорили с Мегрелишвили. Они всегда подчинялись его решениям.
Подобные "бои" Быстровой и Никитина возникали довольно часто. Со временем они перешли в привычку, потом в потребность. И теперь два капитана без словесных драк не могли обходиться, словно они восполняли им что-то неуловимо недостающее в жизни.
- Говоришь, сдаваться? - сморщился Никитин. - Ну ладно, пусть радуется… Сдаюсь!..
Он повернулся к Наташе, тихо произнес:
- Если когда-нибудь пойдешь на таран, увидишь, как трудно высчитывать сантиметры. Подрубить врага, сохранив свою машину, не так просто.