Азаренков открыл сейф, нашел ячейку с документами третьей роты и вытащил из пачки первую попавшуюся под руки папку. Раскрыв папку, он прочитал на первой странице личного дела: " Рядовой Мамакин Вячеслав Иванович, тысяча девятьсот пятьдесят девятого года рождения, русский, из семьи рабочих. Отец трудится шофером в СМУ номер 5 города Кустаная, мать – ткачихой первого разряда на комвольно – суконном комбинате. Рядовой Мамакин В.И морально устойчив, от общественных нагрузок не уклоняется, комсомолец, до призыва в армию пел в школьном хоре. Рост сто восемьдесят шесть сантиметров, вес восемьдесят три килограмма, размер головного убора пятьдесят девятый, кандидат в мастера спорта по греко-римской борьбе….".
Читая личное дело рядового Мамакина, капитан прервался на минутку, чтобы глотнуть холодной воды из граненого стакана и его взгляд, скользнув по перекидному календарю на стене, задержался на цифре – 22.
"Ё-моё, сегодня же двадцать второе июня! – сокрушенно покачал головой чекист. – Прямо как в то утро сорок первого года!"
Вода, стремительно пробежав по пищеводу, тяжело, утробно булькнула в голодном желудке и капитан, решительно выбросив из голову пугающие параллели, углубился в аналитическую работу.
Солнце за окном его кабинета уже во всю ивановскую жарило ребристые плиты плаца, предвещая непростой, нервный и жаркий на события день.
ЗА ДВАДЦАТЬ ЧАСОВ ДО Ч.П
– Рота, подъем! – заорал во всё горло дневальный от тумбочки из центра казармы.
Славка Мамакин кубарем скатился с верхнего яруса. На нижних кроватях, даже не пошевелившись, дрыхли после ночной пьянки деды, для которых команды подъем не существовало, они просыпались только к началу развода. Завтрак им в постель приносили салабоны – вроде Славки.
Из дедов проснулся только Ренат Габидуллин, маленький, вёрткий и злой татарин, который вот уже месяц доставал Славку придирками: то он медленно просыпается, то подворотничок серый, то сапоги плохо начищены.
На гражданке Славка одной левой вмиг бы размазал этого прыща о стенку, да так, что и косточек не найдешь, а здесь нельзя. Деды дружные, соберутся, сбегутся толпой из соседних казарм, запинают до смерти, ещё и другим ребятам из-за его борзоты достанется.
Пытались переломить новобранцы ситуация в части, да попытка провалилась. Когда через неделю после курса молодого бойца одного из их призыва дед попытался заставить стирать свои носки, то по казармам побежали посыльные собирать ребят для отпора. Новобранцы решили драться с дедами стенка на стенку. Силы были примерно равными: их человек двести пятьдесят и дедов столько же. Дембеля, скорее всего, впрягаться не стали бы – они уже о доме думали, сладкие сны видели, даже сливочное масло не ели, как и положено за сто дней до приказа. Черпаки и полугодки в их части призывались из разных регионов и были неорганизованными, зашуганными, они ни к тем, ни к другим не решились бы примкнуть. Драться с дедами договорились после отбоя на асфальтированной площадке за хозблоком.
На стройке ребята отыскали целую груду обрезков арматуры и спрятали недалеко от хозблока. Деды тоже вооружились чем могли: обрезками труб, железными прутьями, черенками от лопат, самодельными ножами. Но за час до грандиозной драки в часть, из гарнизонной комендатуры, неожиданно нагрянули "рексы" с собаками, автоматами и штык-ножами, примчались две пожарных машины и драка расстроилась. "Рексами" в гарнизоне называли комендантский взвод, который денно и ношно рыскал по частям, дорогам, лесам, вылавливая "самоходчиков" и дезертиров. Солдаты их боялись и ненавидели. Худо было тому, кого они ловили и отвозили на гарнизонную губу. Даже знаменитые Алешинские казармы не могли похвастаться такими зверствами, которые творились у местных "рексов". А командовал "рексами" майор Аппель. Одна фамилия говорит о многом. Славка никогда не видел этого Аппеля, но всегда представлял его почему-то в гестаповской форме.
Всю ночь особист Азаренков вызывал к себе каждого воина и заставлял писать объяснения: из-за чего хотели драться, чем хотели драться, кто зачинщик и так далее, и тому подобное. Хорошо хоть Азаренков не дал этому делу широкой огласки, весь сор остался в недрах ВСО и даже на губу к "рексам" никто из солдат не попал в тот раз.
Ну а потом уже сопротивляться дедовщине стало просто поздно и бесполезно. Гражданский дух свободомыслия, гордости, чести улетучился безвозвратно. Ему на смену пришла рабская покорность, вызванная тяжелым каждодневным трудом на стройке, когда многие новобранцы мечтали только о том, чтобы после изнурительного трудового дня поскорее услышать команду "отбой" и, укрывшись одеялом с головой, впасть в спасительный сон. Многие ребята из Славкиного призыва поникли духом, кого-то, кто был послабее морально и физически, деды сильно зачмырили, зафуценили до неузнаваемости и практически превратили в послушных своей воле исполнителей.
Как-то Славка, когда был дневальным, нечаянно подслушал в казарме разговор командира роты с одним из самых злых, жестоких дедов их взвода по прозвищу Фикса. Командир говорил Фиксе, уезжая вечером домой.
– Смотри тут, на вас, своих помощников, казарму оставляю. Чтобы без всякого мордобоя, увечий и другого криминала ночь прошла. На остальное глаза закрою. В моё отсутствие в казарме должен быть порядок. Если что случится, сам знаешь, что я с тобой и твоими друганами сделаю!
И тогда Славка понял, что дедовщина активно поощряется сверху, самими командирами, где уж тут салабонам справиться с нею. Это как в тюрьме, где зэками, с разрешения администрации, командуют смотрящие или воры в законе, что, впрочем, одно и тоже. Только теплилась в сознании у каждого, даже самого зачмырённого салабона, великая надежда, что он сам скоро станет дедом и тогда уже послужит как человек. А пока, ты салабон, терпи как можешь такую жизнь и мотай на ус науку выживания в агрессивной армейской среде. Тюремный принцип "никого не бойся, ничего не проси, никому не верь" здесь действует безотказно, как и там – за колючкой.
Мамакин долго недоумевал, каким образом он умудрился попасть в стройбат, ведь зрение у него сто процентов, слух отличный, серьезных травм не имеет, силёнок столько – хоть ещё кому взаймы давай. Даже случалось, что мастеров спорта на лопатки клал на тренировках. Да что тут говорить. Вон его одноклассник Валера Михно, мастер спорта по лыжам, прошлогодний чемпион области, тоже попал вместе со Славкой в стройбат, в одном отделении проходят службу. А ребята из корейского посёлка, что под Кустанаем, где много лет культивируется бокс, они – то как сюда угодили? Среди этих пацанов каждый второй кандидат в мастера спорта или перворазрядник по боксу. Нет, были, конечно, и среди Славкиного призыва странные люди. Например, рядовой Искаков, похожий на homo sapiensa в начальный период эволюции человечества. Длинные руки у Искакова свисают ниже колен, взгляд бессмысленный. Всю дорогу, пока их везли сначала в поезде, потом в крытых брезентом "УРАЛАХ", Искаков беспрестанно плакал. Родители от него отказались, когда Искакову было чуть больше года. Его забрала бабушка в глухой аул и воспитывала до восемнадцати лет. А перед призывом внука в армию она тяжело заболела. И вот она лежит в больнице, а внука везут в неизвестном направлении. Славка жалеет казаха, успокаивает, как может.
В поезде и в кузове "УРАЛА" заставлял его чуть ли не силком есть и пить. Или вот другой казах – Ислямов. Тот здорово косит двумя глазами: левый у него смотрит вправо, правый строго вверх, и когда разговариваешь с этим солдатом, кажется, что Ислямов тебя совсем не видит. Но таких мало. В их роте только двое таких. А в основном все здоровые, крепкие ребята.
Откуда было знать Славке, что покупатель из стройбата приходится кумом местному военкому, и тот по просьбе стройбатовца, немного нарушив инструкцию, подобрал для кума самых крепких парней, а чтобы уж совсем не борзеть, разбавил сильную команду, которую впору отправлять в десантуру или в морпехи, несколькими доходягами вроде казахов Искакова и Ислямова.
Им не говорили, куда везут от железнодорожной станции на армейских "УРАЛАХ". Везли ночью. Через дырки в брезенте пацаны видели только густой темный лес, тянувшийся бесконечной стеной по обочинам узкой дороги, да яркие звёзды на небе, которые тускло освещали унылые места.
– Куда угодно, только бы не в ВВ, – сказал кто-то сдавленным голосом в темноте кузова.
О внутренних войсках, о краснопогонниках, подумали тогда все и у каждого в голове мелькнула нерадостная мысль: " Зэков сторожить везут". Но их привезли не к прожекторам, не к колючей проволоке и сторожевым вышкам ИТК, а в ВСО, и кто-то из будущих воинов, кто был помудрей и поопытней остальных, от души порадовался такому исходу…
Между тем рота окончательно проснулась. Бойцы выбегали на зарядку, строились в колонну по двое, и скоро по бетонке застучало множество тяжелых сапог.
После зарядки и водных процедур старшина повёл роту на завтрак. Перед столовой рота остановилась.
– Приготовиться к приёму пищи, – скомандовал старшина и бойцы, выполняя команду, дружно согнули в локтях руки.
– В столовую, слева по одному, бегом марш!
Солдатские сапоги дружно застучали по железным ступенькам крыльца и через две минуты вся рота сидела за длинными солдатскими столами.
– К приёму пищи приступить!
После завтрака рота проследовала к плацу на развод, только несколько бойцов выскочили из строя и побежали к казарме, они несли пайки для дедов.
Славка бежал первым, за ним едва поспевал длиннорукий и сутулый как дед-лесовик Искаков.
Деды уже проснулись и лежали на разобранных кроватях прямо в сапогах, начищенных, с вечера, салабонами до зеркального блеска.
Славка отдал пайку Ренату и собрался было догонять роту, но его задержали. Нужно еще красиво и по быстрому заправить кровати дедов.
В это время в другом конце кубрика старослужащий Вася Киселёв, воспитывал Искакова:
– Боец, кель манда, ко мне!
– Что ты сказал? – спросил с усмешкой его сосед по кровати младший сержант Шевяков.
– Да, вроде, по ихнему это "бегом ко мне", а может "от меня", кто их разберет, – стушевался Киселёв.
– Скорее – "ко мне", – вставил третий дед по кличке Хохол, родом из Кривого Рога, подключившийся к воспитательному процессу. – Потому что обратная команда "от меня" по ихнему звучит – "от манды кель".
Деды дружно заржали на удачную шутку.
Валявшийся на кровати Ренат Габидуллин, отсмеявшись и желая продолжить веселье, позвал Славку:
– Мамакин, нагнись, скажу что-то.
И едва Славка пригнулся к постели татарина, как тот врезал ему сапогом по челюсти.
Славка, уклоняясь от удара, резко дернул голову вверх и с силой впаялся затылком в острое ребро верхнего яруса. Из глаз, как бенгальские огни, брызнули искры и в голове помутилось. " Наверное раскроил себе черепушку, – обеспокоился Славка и провел по затылку правой рукой. Кость была цела, только ладонь испачкалась липкой кровью, которая тонкой струйкой потекла по шее к подворотничку гимнастёрки.
Довольный произведенным эффектом, Ренат радостно загыгыкал, обнажая гнилые зубы, а Славка подумал: "Вот если бы сейчас была война, я бы тебя, татарская морда, убил в первой же атаке выстрелом в затылок, и только потом уже на фрицев бросился". Мамакин читал, что такие случаи во время войны имели место быть.
– Рота, смирно, – заорал испуганный дневальный.
Мимо кубрика пробежал озабоченный и удивлённый боец с красной повязкой на правом рукаве "Дежурный по роте", выполняя на ходу сразу три действия: поправлял красную повязку на рукаве, подтягивал ремень и застегивал верхнюю пуговицу на гимнастёрке.
Вася Киселёв осторожно высунул из кубрика в длинный коридор свою белобрысую голову и резко убрал её обратно.
– Пацаны, залёт у нас! Филиппов в роте, – прошептал он поспешно заправляя свою кровать. Остальные деды тоже в мгновение ока застелили свои кровати (мастерство не пропьешь – видно, когда они были молодыми, их обучили этому делу очень хорошо), и уже подпоясывались ремнями, а младший сержант Шевяков недоверчиво пробасил:
– У него же сегодня выходной.
Дежурный по роте докладывал, что за прошедшие сутки в роте чрезвычайных происшествий не произошло, а сам потихоньку косил глаз в сторону их кубрика.
Ренат Габидуллин с перекошенным от испуга лицом протянул Славке своё белоснежное вафельное полотенце.
– Мамакин, вытри быстрей кровь и пилотку, пилотку на затылок надень.
Славка замешкался и Ренат с материнской заботой вытер с его шеи и затылка кровь, спрятал окровавленное полотенце под свой матрац и бережно надел Славке пилотку на затылок.
Габидуллин понимал, что если Филиппов увидит сейчас кровь, то Ренату непременно придётся летать от стенки к стенке по тесной каптёрке, а потом два месяца ходить на самые тяжелые работы с синими рёбрами и опущенными почками. Других методов воспитания личного состава, да ещё касаемо неуставных отношений в роте, связанных с явным рукоприкладством дедов, старший лейтенант не признавал и деды, зная это, искренне боялись своего ротного. Боялись и уважали одновременно, так как Филиппов никогда никого не закладывал начальству и творил справедливый, честный, по его понятиям, суд самочинно и непремннно с помощью крепких кулаков.
Сегодня ранним утром капитана срочно вызвали на работу, и он подъехал как раз к началу развода. На вопрос, почему такая спешка, сказали – в штабе у майора Шалатонова спросишь, – чем очень сильно заинтриговали командира роты.
На развод ему сегодня можно было не идти, и Филиппов заглянул в свою казарму.
Застав врасплох в расположении роты окончательно обнаглевших дедов и двух салаг, капитан не на шутку рассвирепел.
– Злоупотребляете моим доверием, суки! – орал он на опустивших головы дедов, выстроившихся в небольшую шеренгу в коридоре казармы. – С сегодняшнего дня будете неделю сортиры в части чистить и полы каждый день драить за молодых. Сам лично прослежу. Сгною вас, ублюдки, на мытье полов.
– А вы что тут делаете? – уставился он на Славку и Искакова. – Бегом марш на плац.
Командиру роты необходимо было выпустить пар за сорванные выходные и причина нашлась сама собой, но сначала надо было заглянуть к начальнику штаба, узнать в чём там дело.
Со стороны плаца грянула бравурная музыка духового оркестра. Ребята Серёги Скрыника играли "Марш славянки" и это означало, что инструктаж закончен. Роты уходили с плаца под звуки старинного марша на работы, проходя строевым шагом мимо трибуны, на которой стояли со строгими лицами, прислонив ладони к козырькам фуражек: пышноусый командир ВСО Авсеенко, начальник штаба Шалатонов и замполит части Смирнов. Так проходило каждое утро, за исключением воскресенья. Духовой оркестр был гордостью части и находился под патронажем самого Авсеенко, тот не доверял оркестр даже замполиту. Руководил оркестром постоянный залётчик, пьяница, бабник хохол Серёга Скрыник, которого Авсеенко, за его пьяные похождения по соседним деревням, уже сто раз намеревался отправить на губу в комендантский взвод, но замены Серёге не было, оркестр должен был играть каждое утро, и подполковник из последних сил терпел талантливого музыканта. Без Скрыника оркестр развалился бы за неделю.
Шесть рот, как широкая, извивающаяся изгибами русла река, вырулили с плаца к КПП части, миновав полосатый шлагбаум, людская масса выплёскивалась на бетонку, ведущую к двум огромным административным зданиям строящихся секретных научно-исследовательских институтов и уже там, на бетонке, растянувшись на несколько сотен метров, дробилась на многочисленные ручейки подразделений – взводов и отделений. Начинался очередной трудовой день, который редко когда обходился без производственных травм, ушибов, а то и увечий военнослужащих.
После развода Филиппов постучал в дверь начальника штаба.
– Разрешите, товарищ майор!
Шалатонов привстал из-за стола, поздоровался за руку.
– Проходи, капитан. Тут вот какое дело. Сегодня ночью пришел запрос из Москвы. Из нашей части на Объект надо отправить роту бойцов. Допуска почему-то пришли на тебя и твоих солдат. Но это вопросы к нашему особисту, который уже второй день в отпуске. Так что, прости за сорванные выходные. Сам понимаешь: дело серьезное и кроме тебя я с ротой никого не могу туда отправить кроме тебя. Что будете делать на Объекте никто не знает. С собой просили ничего не брать кроме сухого пайка. Поэтому твоя рота сегодня работает до обеда, потом отбой до ужина. После ужина самостоятельно выдвигайтесь к Объекту, там вас будут ждать. Вот возьми пропуска, – начальник штаба протянул Филипову толстую стопку ламинированной плотной бумаги, на которой поверх водяных знаков на машинке были напечатаны фамилии его бойцов, указывались номера военных билетов каждого из солдат, и даже были закатаны под плёнку чёрно-белые фотографии бойцов его подразделения.
"Ничего себе Москва работает, – удивился командир роты, разглядывая свою фотографию на пропуске, – когда успели всё сделать? Почему моей роте выпала такая честь?"
Ему самому стало любопытно, что же там, на этом Объекте находится? В допуске стояло время: с восьми вечера сегодняшнего дня и до восьми утра следующего. Надо было готовиться к ответственному заданию.
ЗА ВОСЕМНАДЦАТЬ ЧАСОВ ДО Ч.П.
Нигде нет такого бардака, как в армии. Благодаря беспорядкам, царящим в войсках за ширмой мнимого порядка, наша армия непредсказуема и непонятна потенциальным врагам, а, следовательно, непобедима.
Эта неоспоримая житейская истина копошилась в голове капитана Филипова, перебиравшего в ротной канцелярии пропуска на объект.
Черт подери тех, кто готовил эти пропуска без его ведома! Допуск был дан на весь личный состав роты, на девяносто девять человек. Видимо и объем работы рассчитан на сотню молодых и энергичных рук. А у него в подчинении, настоящих работяг – раз, два и обчелся…
Четыре десятка здоровых пацанов в хозяйственном сброде, то есть в хозяйственном взводе числится.
Придется идти к заместителю командира по хозяйственной части, в ножки ему кланяться, чтобы получить высочайшее соблагоизволение и взять на Объект забуревший воинский контингент в виде сапожников, парикмахеров, портных, кладовщиков, банщиков, свинарей, санитаров, дезинфекторов, электриков и шоферов. Выпрашивать у замполита Смирнова его подчиненных – завклуба, художника, библиотекаря, киномеханика, почтальона, а также музыкантов духового оркестра и вокально-инструментального ансамбля. Цыганить у начальника штаба Шалатонова, отвыкших от физической работы, писарей, табельщиков, курьеров, а так же, дежурных по штабу и по контрольно-пропускному пункту.
Поваров ему конечно не отдадут. Поварам за ночь нужно харч на шесть рот приготовить. Комбат своего личного водителя не отдаст, а вот остальных…
Капитан Филиппов задумался, улыбнулся от нежданно-накатившего счастья и, словно в голубых, ласковых морских волнах, утонул в радужных мечтах и ехидных мыслях о том, как после всех предстоящих своих унижений перед своими командирами и начальниками он отловит весь этот хозяйственный сброд по кабинетам, каптёркам, будкам, дежуркам, гаражам, свинарникам, складам и поведет на объект, собирая по пути, из многочисленных строительных бытовок и вагончиков, всех числящихся в роте, но не подвластных ему колерщиков, заправщиков, геодезистов, сторожей, нормировщиков и экспедиторов.